Вы и я, мы связаны. Каким-то образом.
Чарди смотрел, как он кружит по кабинету.
– Вы поклянетесь, Чарди? Вы поможете мне?
– Я…
– Курд – всего лишь исполнитель. Неужели вы не видите? Возможно, он и сам не знает, кто за ним стоит. Ваша женщина была еще одной пешкой. Не исключено, что третья – вы. Это план, заговор, интрига, о которой знают только они. Зачем? Я должен знать. Зачем?
– Мне говорят, что все обстоит именно так, как кажется, – сказал Чарди. – Что Улу Бег здесь, чтобы отомстить, потому что он считает, что мы – вы – предали его народ и отдали его русским на расправу.
– Вы в это верите? Чарди, смотрите на меня. Вы в это верите? Положа руку на сердце, вы верите в это?
– Не знаю, – отозвался Чарди. – Просто не знаю.
– Это вранье. И я это докажу.
– Как?
– Ответ здесь. Вот в этой комнате.
Чарди оглядел разгром. Да, кто-то что-то искал.
– Вы знаете, что у меня тут? У меня тут копии отчетов обо всех операциях ЦРУ за те годы, когда я был государственным секретарем. У меня тут все документы, все их секреты, все аналитические выкладки, все…
– Каким образом…
– Все это хранится у меня много лет. У меня есть свои люди и в управлении тоже. Некоторое время там была весомая фракция моих сторонников. Многие из этих материалов я использовал при написании моей первой книги. Все это здесь, в этих документах. Я найду. Но мне нужно время. И им это известно.
– Я просто…
– Чарди! Послушайте!
Данциг приблизился, его глаза мерцали. Казалось, с ним случился припадок.
Он прикоснулся к Чарди.
– Чарди. Этот человек – иностранец. Это мужчина шести футов двух дюймов росту, который, вполне возможно, не в состоянии отличить десятицентовик от пятака. Он гамбургера в глаза не видел. Скажите мне вот что: почему его до сих пор не схватили? Говорили, что на это уйдут считанные дни. А прошло несколько недель. Его где-то поймали. И теперь манипулируют им в своих целях.
– Просто оставайтесь здесь. Не выходите никуда из этой комнаты. Не высовывайте из нее носу, пока я вам не скажу. С вами ничего не случится. Вам нечего бояться.
– Вы выгадаете мне время?
– Оно в вашем распоряжении. Доверьтесь мне.
* * *
Довериться Чарди? Поверить ему? Вот в чем была загвоздка: кому верить? Сэму? Этому кошмарному церковному служке, Ланахану? Отступнику Чарди?
Данциг откинулся назад. У него уже вторую неделю болела голова. Грудь до сих пор давала о себе знать. Чарли ушел.
– Сегодня меня не будет, – предупредил он. – Вернусь вечером.
– Куда вы?
– Поройтесь в своих архивах, а я пороюсь в своих, – сказал Чарди.
Данциг откинулся на спинку кресла. А вдруг у него опять начнется гипервентиляция? Он попытался отрешиться от воспоминаний о курде, его оружии и о том ужасающем мгновении, когда все замерло, а убийца стоял в пятнадцати футах от него, готовый выстрелить, и Данциг понял, что ему конец. Он помнил эти глаза, горящие, полные решимости. В нем были какая-то яркость и величие, какая-то сила. Самое пугающее во всем было то, что это завораживало его.
Это все мои еврейские корни, подумал он. Я могу обсуждать это вслух, думать об этом, сравнивать это с тысячей книг и эссе, разобрать по косточкам основные идеи и мотивы, весь скрытый подтекст, отпускать на эту тему язвительные шуточки, и тем не менее я не в состоянии сделать ничегошеньки, чтобы остаться в живых.
По контрасту он подумал о себе, и контраст вышел неутешительным. Пятьдесят шесть лет он не обращал никакого внимания на свое тело. Зарядка вызывала у него отвращение. Он взглянул на свой живот, студенистую массу, оттопыривающую халат. Слишком толстый, слишком слабый, слишком медленный. Он представил, как карабкается вверх по холму или бежит по переулку, а курд за ним. Он поскальзывается и ползет вперед. Курд настигает его огромными шагами атлета. А у Данцига нет ничего, ничего, чем можно было бы сразиться с ним. Весь его ум, его слава, его власть – ничто.
И что тогда будет? Он знал ответ. Он умрет.
Головная боль расползалась по позвоночнику, отдавала в спину. Еврей, скрывающийся на чердаке. Одна и та же старая история, и нет ей конца. Столетия чердаков. Все наконец-то свелось к этому, разве не так. К игре, в которую они играют от скуки. Игра называется "Убей еврея". Убейте вонючего жида, мальчики, давайте выбейте его вонючие зубы, дайте пинка под вонючий зад.
Убейте еврея, мальчики, убейте его.
Он покачал головой. К нему подкрадывалось безумие, он понимал это. История не давала ему покоя. Об одном грозном владыке как-то сказали, что его расцвет пришелся на период, когда все вокруг было спокойно, и Данциг презирал его за это. Перед глазами у него встали другие картины: евреи, отправляющиеся в печи, рабы, услужливо помогающие работорговцам, христианские мученики, улыбающиеся с костров или из ям с дикими зверями. Слабейшие погибают. Таков был другой закон, столь же суровый, как и закон энтропии, и в определенном смысле родственный ему.
"Ладно, – велел он себе, – за работу".
Он пролистал бумаги, лежащие перед ним – различные наброски, теории заговора, списки людей и организаций, которым может быть выгодна его смерть. Перечень был внушительный.
"Может, ты и впрямь дурак, – сказал он себе и безрадостно усмехнулся нелепости собственного утверждения. – Может, ты просто психованный еврей; давай поезжай на Майами-Бич, отдохни".
Но за дверью скрипнула ступенька – он знал, что это какой-нибудь сотрудник службы безопасности управления с израильским «узи» в руках и затычками в ушах, – и он вновь принялся за работу.
* * *
Повышение тяжким бременем лежало на плечах Ланахана, пригибало его к земле. Его маленькие глазки бегали еще больше обыкновенного, он судорожно и тяжело дышал. Оставлять Чарди без присмотра он не хотел и хвостом шел за ним вот уже через пятую комнату.
– Что он сказал, Пол? Про меня что-нибудь говорил? Вы его успокоили? Представляете, он заявил, что я работаю на русских, честное слово. Пол, он спятил. Он утихомирился, Пол? Он сказал, что намерен вызвать журналистов. Ох, боже мой, представляете себе, что поднимется, если…
Чарди уже доводилось видеть такое прежде, когда блестящий человечек из низов, который знал на три процента больше всех тех, кто отдавал ему приказы, наконец-то дорывался до возможности раздавать приказания самому, и это его губило. Тот, кто во всеуслышание говорил за глаза о других, начинал болезненно терзаться воображаемыми разговорами за глаза о нем самом, никому не верил, желал все знать.
– Думаю, он уже немного успокоился. У него была тяжелая ночь.
– Я всегда считал, что у него маниакально-депрессивный психоз, это было видно, даже когда он был в зените славы. И что ему стукнуло в голову?
– Как обычно. Заговоры, тайные происки, все в таком роде. Ничего нового. Сообразил наконец, что может схлопотать пулю в затылок. И теперь сам не свой.
– Понятно. Я хочу, чтобы вы были поблизости. На тот случай, если он опять закатит нам концерт.
– Он уже в норме. Хочет покопаться в своих архивах.
– И все же оставайтесь здесь. Так хочет Сэм, так хочу я. Просто на всякий случай. Вы можете достучаться до него. Больше никто. Дело в том, что…
– У меня есть кое-какие дела, Майлз.
– Чарди…
– Прости.
– Чарди.
– Увольняй меня, Майлз. Вот увидишь, как на это отреагирует Данциг. Посмотришь, что он станет делать. И тогда уже никогда не быть тебе архиепископом, Майлз. – Чарди улыбнулся. – Будь паинькой, Майлз. Не забудь отстоять позднюю обедню.
Он развернулся и вышел за порог, в яркое джорджтаунское утро.
* * *
На Коулсвиль-роуд, не доезжая до кольцевого шоссе Белтвэй, огибавшего Вашингтон, Чарди различил в потоке машин «шевроле». Зеленый, с высокой антенной. Все как всегда, не так ли? Казалось бы, они должны были обзавестись новыми машинами, но это неизменно были темные «шевроле». Чарди сбросил газ, и они сбросили газ. Он набрал скорость, и они набрали скорость. Он свернул на бензоколонку, они затормозили у обочины.
Он залил полный бак и заплатил парнишке у кассы.
– Есть здесь где-нибудь поблизости городок под названием Колумбия?
– Это дальше. Прямо по дороге. Еще миль десять.
– Спасибо.
Он вновь влился в поток машин, и «шевроле» последовал его примеру. Чарди немного снизил скорость, и машины позади него засигналили, потом принялись объезжать его. Несколько человек выругались, проносясь мимо. Он ехал со скоростью в двадцать миль в тридцатипятимильной зоне и время от времени приостанавливался в нерешительности. Внезапно позади него не осталось больше машин, кроме зеленого «шевроле», который не мог обогнать его. В зеркале заднего вида маячили две мрачные молодые физиономии, пристально уставившиеся перед собой. Чарди остановился перед светофором.
Когда загорелся зеленый, он переключился на заднюю скорость и выжал газ. Машины с грохотом врезались одна в другую; Чарди отбросило на спинку сиденья. Он тряхнул головой, чтобы разогнать туман, переключился на первую скорость и рванул вперед. Отъезжая, он различил позади смятую в лепешку решетку радиатора преследователей и расползающуюся под двигателем лужу. Один из агентов выскочил из машины и заорал ему вслед:
– Чарди, сукин ты сын!
Чарди покатил по Коулсвиль-роуд.
Он помедлил. Ничего общего с Вашингтоном, да и с любым другим городом восточного побережья или среднего запада. Пожалуй, скорее что-то в духе Калифорнии или представления человека с восточного побережья о Калифорнии. Шикарные деревянные дома, выкрашенные в модные оттенки от коричневого до серого, папоротники на окнах, практичные машины вроде «вольво» или «рэббитов», запутанные извилистые улочки, не ведущие никуда, кроме собственного начала. Он уже час плутал по этой холмистой утопии в поисках необычного адреса: Дворик Босоногого Мальчика, дом 10013. Неужели на этом дворике действительно десять тысяч домов с десятью тысячами «вольво» и десятью тысячами папоротников? И вообще, почему вдруг дворик? Но в конце концов он сообразил. Он отыскал этот самый дворик – это оказалась самая обыкновенная улочка – и подъехал к сбившимся в кучу домам в псевдонормандском стиле. Нужный дом оказался основательным строением, стоявшим на круговом ответвлении от дороги. Чарди свернул туда, отметив на обочине детский трехколесный велосипед, ярко-оранжевый и с низким сиденьем. Выходит, у них все-таки были дети. Или у мужчины, за которого она вышла замуж. Чарди выбрался из машины, перешагнул через велосипед и двинулся по короткой дорожке.
Он постучался. А вдруг ее нет дома и весь этот долгий путь – псу под хвост? Надо было предварительно позвонить. А вдруг она не захочет его видеть? Заранее никогда не скажешь; возможно, по зрелом размышлении она сочтет за лучшее не ворошить прошлое.
Из-за деревянной двери послышался приглушенный голос.
– Кто там?
Страх? Неужели и в этом раю людей тоже снедают тревоги?
– Мэрион, это Пол Чарди.
Дверь немедленно распахнулась.
– Господи, Пол!
– Привет, Мэрион. Надо мне было позвонить. Я случайно проезжал мимо и подумал: была не была!
– Как ты меня нашел? У нас в Колумбии с первого раза никто ничего не находит.
– Повезло, – ответил он, решив не пускаться в рассказы о потерянном часе.
– Проходи.
Она провела его в гостиную, комнату в кремовых тонах, полную комнатных растений и света и обставленную скромной чистенькой мебелью.
– У тебя уютно.
– Прости за беспорядок. В этом месяце у нас гостят дети моего мужа.
– Не переживай. Видела бы ты мою берлогу.
– Присаживайся, Пол. Кофе будешь?
– Спасибо. С удовольствием.
Она отправилась варить кофе, а он уселся на диван.
– Пол, – донеслось из кухни, – я очень рада тебя видеть.
Она появилась на пороге с двумя чашками.
– Насколько я помню, ты всегда пил черный.
– Я не изменил своим привычкам. Помнишь ту ночь в Гонконге? Мы с Френчи только что вернулись из Вьетнама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Чарди смотрел, как он кружит по кабинету.
– Вы поклянетесь, Чарди? Вы поможете мне?
– Я…
– Курд – всего лишь исполнитель. Неужели вы не видите? Возможно, он и сам не знает, кто за ним стоит. Ваша женщина была еще одной пешкой. Не исключено, что третья – вы. Это план, заговор, интрига, о которой знают только они. Зачем? Я должен знать. Зачем?
– Мне говорят, что все обстоит именно так, как кажется, – сказал Чарди. – Что Улу Бег здесь, чтобы отомстить, потому что он считает, что мы – вы – предали его народ и отдали его русским на расправу.
– Вы в это верите? Чарди, смотрите на меня. Вы в это верите? Положа руку на сердце, вы верите в это?
– Не знаю, – отозвался Чарди. – Просто не знаю.
– Это вранье. И я это докажу.
– Как?
– Ответ здесь. Вот в этой комнате.
Чарди оглядел разгром. Да, кто-то что-то искал.
– Вы знаете, что у меня тут? У меня тут копии отчетов обо всех операциях ЦРУ за те годы, когда я был государственным секретарем. У меня тут все документы, все их секреты, все аналитические выкладки, все…
– Каким образом…
– Все это хранится у меня много лет. У меня есть свои люди и в управлении тоже. Некоторое время там была весомая фракция моих сторонников. Многие из этих материалов я использовал при написании моей первой книги. Все это здесь, в этих документах. Я найду. Но мне нужно время. И им это известно.
– Я просто…
– Чарди! Послушайте!
Данциг приблизился, его глаза мерцали. Казалось, с ним случился припадок.
Он прикоснулся к Чарди.
– Чарди. Этот человек – иностранец. Это мужчина шести футов двух дюймов росту, который, вполне возможно, не в состоянии отличить десятицентовик от пятака. Он гамбургера в глаза не видел. Скажите мне вот что: почему его до сих пор не схватили? Говорили, что на это уйдут считанные дни. А прошло несколько недель. Его где-то поймали. И теперь манипулируют им в своих целях.
– Просто оставайтесь здесь. Не выходите никуда из этой комнаты. Не высовывайте из нее носу, пока я вам не скажу. С вами ничего не случится. Вам нечего бояться.
– Вы выгадаете мне время?
– Оно в вашем распоряжении. Доверьтесь мне.
* * *
Довериться Чарди? Поверить ему? Вот в чем была загвоздка: кому верить? Сэму? Этому кошмарному церковному служке, Ланахану? Отступнику Чарди?
Данциг откинулся назад. У него уже вторую неделю болела голова. Грудь до сих пор давала о себе знать. Чарли ушел.
– Сегодня меня не будет, – предупредил он. – Вернусь вечером.
– Куда вы?
– Поройтесь в своих архивах, а я пороюсь в своих, – сказал Чарди.
Данциг откинулся на спинку кресла. А вдруг у него опять начнется гипервентиляция? Он попытался отрешиться от воспоминаний о курде, его оружии и о том ужасающем мгновении, когда все замерло, а убийца стоял в пятнадцати футах от него, готовый выстрелить, и Данциг понял, что ему конец. Он помнил эти глаза, горящие, полные решимости. В нем были какая-то яркость и величие, какая-то сила. Самое пугающее во всем было то, что это завораживало его.
Это все мои еврейские корни, подумал он. Я могу обсуждать это вслух, думать об этом, сравнивать это с тысячей книг и эссе, разобрать по косточкам основные идеи и мотивы, весь скрытый подтекст, отпускать на эту тему язвительные шуточки, и тем не менее я не в состоянии сделать ничегошеньки, чтобы остаться в живых.
По контрасту он подумал о себе, и контраст вышел неутешительным. Пятьдесят шесть лет он не обращал никакого внимания на свое тело. Зарядка вызывала у него отвращение. Он взглянул на свой живот, студенистую массу, оттопыривающую халат. Слишком толстый, слишком слабый, слишком медленный. Он представил, как карабкается вверх по холму или бежит по переулку, а курд за ним. Он поскальзывается и ползет вперед. Курд настигает его огромными шагами атлета. А у Данцига нет ничего, ничего, чем можно было бы сразиться с ним. Весь его ум, его слава, его власть – ничто.
И что тогда будет? Он знал ответ. Он умрет.
Головная боль расползалась по позвоночнику, отдавала в спину. Еврей, скрывающийся на чердаке. Одна и та же старая история, и нет ей конца. Столетия чердаков. Все наконец-то свелось к этому, разве не так. К игре, в которую они играют от скуки. Игра называется "Убей еврея". Убейте вонючего жида, мальчики, давайте выбейте его вонючие зубы, дайте пинка под вонючий зад.
Убейте еврея, мальчики, убейте его.
Он покачал головой. К нему подкрадывалось безумие, он понимал это. История не давала ему покоя. Об одном грозном владыке как-то сказали, что его расцвет пришелся на период, когда все вокруг было спокойно, и Данциг презирал его за это. Перед глазами у него встали другие картины: евреи, отправляющиеся в печи, рабы, услужливо помогающие работорговцам, христианские мученики, улыбающиеся с костров или из ям с дикими зверями. Слабейшие погибают. Таков был другой закон, столь же суровый, как и закон энтропии, и в определенном смысле родственный ему.
"Ладно, – велел он себе, – за работу".
Он пролистал бумаги, лежащие перед ним – различные наброски, теории заговора, списки людей и организаций, которым может быть выгодна его смерть. Перечень был внушительный.
"Может, ты и впрямь дурак, – сказал он себе и безрадостно усмехнулся нелепости собственного утверждения. – Может, ты просто психованный еврей; давай поезжай на Майами-Бич, отдохни".
Но за дверью скрипнула ступенька – он знал, что это какой-нибудь сотрудник службы безопасности управления с израильским «узи» в руках и затычками в ушах, – и он вновь принялся за работу.
* * *
Повышение тяжким бременем лежало на плечах Ланахана, пригибало его к земле. Его маленькие глазки бегали еще больше обыкновенного, он судорожно и тяжело дышал. Оставлять Чарди без присмотра он не хотел и хвостом шел за ним вот уже через пятую комнату.
– Что он сказал, Пол? Про меня что-нибудь говорил? Вы его успокоили? Представляете, он заявил, что я работаю на русских, честное слово. Пол, он спятил. Он утихомирился, Пол? Он сказал, что намерен вызвать журналистов. Ох, боже мой, представляете себе, что поднимется, если…
Чарди уже доводилось видеть такое прежде, когда блестящий человечек из низов, который знал на три процента больше всех тех, кто отдавал ему приказы, наконец-то дорывался до возможности раздавать приказания самому, и это его губило. Тот, кто во всеуслышание говорил за глаза о других, начинал болезненно терзаться воображаемыми разговорами за глаза о нем самом, никому не верил, желал все знать.
– Думаю, он уже немного успокоился. У него была тяжелая ночь.
– Я всегда считал, что у него маниакально-депрессивный психоз, это было видно, даже когда он был в зените славы. И что ему стукнуло в голову?
– Как обычно. Заговоры, тайные происки, все в таком роде. Ничего нового. Сообразил наконец, что может схлопотать пулю в затылок. И теперь сам не свой.
– Понятно. Я хочу, чтобы вы были поблизости. На тот случай, если он опять закатит нам концерт.
– Он уже в норме. Хочет покопаться в своих архивах.
– И все же оставайтесь здесь. Так хочет Сэм, так хочу я. Просто на всякий случай. Вы можете достучаться до него. Больше никто. Дело в том, что…
– У меня есть кое-какие дела, Майлз.
– Чарди…
– Прости.
– Чарди.
– Увольняй меня, Майлз. Вот увидишь, как на это отреагирует Данциг. Посмотришь, что он станет делать. И тогда уже никогда не быть тебе архиепископом, Майлз. – Чарди улыбнулся. – Будь паинькой, Майлз. Не забудь отстоять позднюю обедню.
Он развернулся и вышел за порог, в яркое джорджтаунское утро.
* * *
На Коулсвиль-роуд, не доезжая до кольцевого шоссе Белтвэй, огибавшего Вашингтон, Чарди различил в потоке машин «шевроле». Зеленый, с высокой антенной. Все как всегда, не так ли? Казалось бы, они должны были обзавестись новыми машинами, но это неизменно были темные «шевроле». Чарди сбросил газ, и они сбросили газ. Он набрал скорость, и они набрали скорость. Он свернул на бензоколонку, они затормозили у обочины.
Он залил полный бак и заплатил парнишке у кассы.
– Есть здесь где-нибудь поблизости городок под названием Колумбия?
– Это дальше. Прямо по дороге. Еще миль десять.
– Спасибо.
Он вновь влился в поток машин, и «шевроле» последовал его примеру. Чарди немного снизил скорость, и машины позади него засигналили, потом принялись объезжать его. Несколько человек выругались, проносясь мимо. Он ехал со скоростью в двадцать миль в тридцатипятимильной зоне и время от времени приостанавливался в нерешительности. Внезапно позади него не осталось больше машин, кроме зеленого «шевроле», который не мог обогнать его. В зеркале заднего вида маячили две мрачные молодые физиономии, пристально уставившиеся перед собой. Чарди остановился перед светофором.
Когда загорелся зеленый, он переключился на заднюю скорость и выжал газ. Машины с грохотом врезались одна в другую; Чарди отбросило на спинку сиденья. Он тряхнул головой, чтобы разогнать туман, переключился на первую скорость и рванул вперед. Отъезжая, он различил позади смятую в лепешку решетку радиатора преследователей и расползающуюся под двигателем лужу. Один из агентов выскочил из машины и заорал ему вслед:
– Чарди, сукин ты сын!
Чарди покатил по Коулсвиль-роуд.
Он помедлил. Ничего общего с Вашингтоном, да и с любым другим городом восточного побережья или среднего запада. Пожалуй, скорее что-то в духе Калифорнии или представления человека с восточного побережья о Калифорнии. Шикарные деревянные дома, выкрашенные в модные оттенки от коричневого до серого, папоротники на окнах, практичные машины вроде «вольво» или «рэббитов», запутанные извилистые улочки, не ведущие никуда, кроме собственного начала. Он уже час плутал по этой холмистой утопии в поисках необычного адреса: Дворик Босоногого Мальчика, дом 10013. Неужели на этом дворике действительно десять тысяч домов с десятью тысячами «вольво» и десятью тысячами папоротников? И вообще, почему вдруг дворик? Но в конце концов он сообразил. Он отыскал этот самый дворик – это оказалась самая обыкновенная улочка – и подъехал к сбившимся в кучу домам в псевдонормандском стиле. Нужный дом оказался основательным строением, стоявшим на круговом ответвлении от дороги. Чарди свернул туда, отметив на обочине детский трехколесный велосипед, ярко-оранжевый и с низким сиденьем. Выходит, у них все-таки были дети. Или у мужчины, за которого она вышла замуж. Чарди выбрался из машины, перешагнул через велосипед и двинулся по короткой дорожке.
Он постучался. А вдруг ее нет дома и весь этот долгий путь – псу под хвост? Надо было предварительно позвонить. А вдруг она не захочет его видеть? Заранее никогда не скажешь; возможно, по зрелом размышлении она сочтет за лучшее не ворошить прошлое.
Из-за деревянной двери послышался приглушенный голос.
– Кто там?
Страх? Неужели и в этом раю людей тоже снедают тревоги?
– Мэрион, это Пол Чарди.
Дверь немедленно распахнулась.
– Господи, Пол!
– Привет, Мэрион. Надо мне было позвонить. Я случайно проезжал мимо и подумал: была не была!
– Как ты меня нашел? У нас в Колумбии с первого раза никто ничего не находит.
– Повезло, – ответил он, решив не пускаться в рассказы о потерянном часе.
– Проходи.
Она провела его в гостиную, комнату в кремовых тонах, полную комнатных растений и света и обставленную скромной чистенькой мебелью.
– У тебя уютно.
– Прости за беспорядок. В этом месяце у нас гостят дети моего мужа.
– Не переживай. Видела бы ты мою берлогу.
– Присаживайся, Пол. Кофе будешь?
– Спасибо. С удовольствием.
Она отправилась варить кофе, а он уселся на диван.
– Пол, – донеслось из кухни, – я очень рада тебя видеть.
Она появилась на пороге с двумя чашками.
– Насколько я помню, ты всегда пил черный.
– Я не изменил своим привычкам. Помнишь ту ночь в Гонконге? Мы с Френчи только что вернулись из Вьетнама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65