— Я вас очень прошу, берите, когда понадобится, у меня кока-колу. И шоколад. И ветчину, конечно, но ее, правда, не очень много, — сказала девушка.
— Проводник по крайней мере обещал нам утром кофе и croissants [булочки (франц.)], — сказал я.
— Я постараюсь поспать подольше, — заявила тетушка. — А потом на станции в Милане мы сможем перекусить. С Марио, — добавила она.
— Кто такой Марио? — спросил я.
— Остановки будут в Лозанне и в Сен-Морисе, — сказала всезнающая девушка.
— Швейцарию, по-моему, можно вынести только зимой, когда она одета снегом, — сказала тетушка. — Почти как некоторых людей можно выносить только под одеялом. Ну а теперь я прилягу. Молодые люди, надеюсь, вы достаточно взрослые и за вами не надо присматривать.
Тули поглядела на меня с подозрением, будто у нее не было окончательной уверенности, что я вдруг не обернусь тигром.
— Я тоже сейчас на боковую, — сказала она. — Жутко люблю поспать.
Она взглянула на свои огромные часы с алым циферблатом, на котором было всего четыре цифры. Часы она носила на широченном ремешке.
— Оказывается, еще нет часу, — сказала она нерешительно. — Я, пожалуй, приму таблетку.
— Уснете и так, — заявила тетушка тоном, не допускающим возражений.

12
Я проснулся, когда поезд отходил от станции в Лозанне. Я увидел озеро между двумя многоэтажными жилыми домами, мелькнула красочная реклама шоколада, потом реклама часов. Разбудил меня проводник — он принес кофе и бриоши (хотя накануне я заказывал croissants).
— Вы не знаете, дама из семьдесят второго купе встала?
— Она просила не тревожить ее до Милана.
— Это правда, что у вас нет вагона-ресторана?
— Да, мсье.
— Но завтрак хотя бы вы дадите нам завтра утром?
— Нет, мсье. Я только до Милана. Будет другой проводник.
— Итальянец?
— Югослав, мсье.
— Говорит он по-английски или по-французски?
— Едва ли, мсье.
Я почувствовал себя безнадежно за границей.
Допив кофе, я вышел в коридор и стал смотреть на проплывающие мимо швейцарские городки: дворец Монтре — эдвардианское барокко, — в таком доме, наверное, жил король Руритании [выдуманное королевство в романе английского писателя Энтони Хоупа (1863-1933) «Узник Зенды»; название «Руритания» стало нарицательным для обозначения маленького государства, разъедаемого политическими интригами], а позади из моря утреннего тумана, словно плохо проявленные негативы, вставали бледные горы: Эгль, Бекс, Висп… Мы останавливались на каждой станции, но почти никто не выходил.
Пассажиров-иностранцев, так же как и тетю Августу, Швейцария без снега не интересовала, но именно здесь у меня явилось искушение покинуть тетушку. С собой у меня было на пятьдесят фунтов туристских чеков, а Турция меня не привлекала.
За окном проносились луга, старинные замки на холмах, поросших виноградниками, девушки на велосипедах — все казалось ясным, упорядоченным, надежным, как моя жизнь до матушкиных похорон. Я подумал с тоской о своем саде: я соскучился по георгинам. На маленькой станции, где почтальон, сидя на велосипеде, раздавал почту, я увидел клумбу с лиловатыми и красными цветами. Я уверен, что сошел бы там с поезда, если бы девушка по имени Тули в этот момент не дотронулась до моей руки. И что плохого было в моей любви к мирной жизни, из которой я был насильно исторгнут тетей Августой?
— Выспались? — спросила Тули.
— Да, конечно. А вы?
— Так и не уснула.
Она смотрела на меня глазами китайского мопса, словно ждала куска с моей тарелки. Я предложил ей бриошь, но она отказалась.
— Нет-нет, что вы. Большое спасибо. Я только что сжевала плитку шоколада.
— Почему вы не могли уснуть?
— Да так, мелкие неприятности.
Вдруг я вспомнил, как в бытность мою кассиром такие вот робкие лица возникали за стеклом, отделяющим кассу, на котором висело объявление, обязывающее клиентов, во избежание инфекции, все переговоры вести через узкую щель, прорезанную слишком низко и потому неудобную… Я едва удержался и не спросил, нет ли у нее превышения кредита.
— Могу я вам чем-нибудь помочь?
— Нет, я просто хочу поговорить.
Мне ничего не оставалось, как пригласить ее в купе.
Пока я стоял в коридоре, постель убрали, превратив ложе в диван, на который мы и сели, чинно, друг подле друга. Я предложил ей сигареты, обыкновенный «Сениор сервис», но она разглядывала их со всех сторон, будто видела впервые.
— Английские? — спросила она.
— Да.
— А что значит «Сениор сервис»?
— Флот, — сказал я.
— Вы не обидитесь, если я буду курить свои?
Она вынула из сумки жестяную коробочку из-под ментоловых пастилок и достала маленькую, похожую на самокрутку сигарету. Подумав, она протянула мне коробочку, и я решил, что с моей стороны было бы нелюбезно отказаться. Сигарета была нестандартного размера и какая-то подозрительная на вид. У нее был странный привкус травы, не лишенный, однако, приятности.
— Никогда не курил американские сигареты, — сказал я.
— Эти я достала в Париже через одного приятеля.
— Французских я тоже не пробовал.
— Ужасно был славный человек. Обалденный.
— О ком вы говорите?
— Я его встретила в Париже. Ему я тоже рассказала о своих неприятностях.
— А в чем они заключаются?
— Я поссорилась… ну, в общем, с моим другом. Он хотел ехать в Стамбул третьим классом. Я сказала, это сумасшествие, в третьем классе мы не можем спать вместе, а у меня есть деньги. Как по-вашему, я не права? Он сказал, не нужны ему мои вонючие подачки. «Продай все и раздай бедным» [искаженная евангельская цитата: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое, и раздай нищим» (Евангелие от Матфея, 19:21)] — так он сказал. Это ведь цитата? Но откуда? Я ему сказала, что это бесполезно, отец все равно пришлет еще. Он сказал: «Он и не узнает». Но у отца повсюду источники информации. Он, вообще-то, занимает большой пост в ЦРУ. А он тогда сказал: «Ну и подотрись своими деньгами». Это у вас в Англии такая поговорка? Он англичанин. Мы познакомились, когда сидели вместе на Трафальгарской площади.
— Кормили голубей? — спросил я.
Она фыркнула и закашлялась от дыма.
— У вас есть чувство юмора, — сказала она. — Мне нравятся ироничные люди. Мой отец тоже человек ироничный. Вы, пожалуй, с ним чем-то похожи. Ирония — очень ценное литературное качество. Вам не кажется? Так же как и страсть.
— Не спрашивайте меня о литературе, мисс Тули. Я большой профан.
— Не надо называть меня «мисс Тули». Друзья зовут меня просто Тули.
В Сен-Морисе по платформе прошла группа школьниц. Все девочки была благонравного вида — никаких мини-юбок, никакой косметики. На спинах у них были надеты небольшие аккуратные ранцы.
— Непонятно, красивая страна — и такая скучища, — задумчиво сказала Тули.
— Почему скучища?
— Травку они тут не курят. Не балдеют и никогда не будут. Хотите еще сигарету?
— Благодарю. Они очень мягкие. И приятные на вкус. От них совсем не дерет горло.
— Здорово вы о них говорите. Они и правда обалденные.
Я чувствовал себя гораздо бодрее, чем обычно чувствую в этот час утра. Общество Тули было для меня открытием. Я был рад, что тетушка спит и мы можем познакомиться. Мне все время хотелось защитить ее от чего-то. Недурно было бы иметь дочь, но я как-то никогда не мог представить себе мисс Кин в роли матери. Мать не должна сама нуждаться в защите.
— Этот ваш друг в Париже, видимо, хорошо разбирается в сигаретах.
— Колоссально. В смысле — он по-настоящему кайфовый.
— Он француз?
— Нет. Он из черной-пречерной Африки.
— Негр?
— Мы их так не называем, — сказала она с укором. — Мы называем их цветными или черными. Как им больше нравится.
У меня неожиданно мелькнуло подозрение.
— Его случайно не Вордсворт зовут?
— Мне он известен как Зак.
— Это он. А не вас ли он провожал на вокзале?
— Ну конечно, меня. Кого же еще? Я не ожидала, что он придет, но он стоял у входа, пришел попрощаться. Я купила ему перронный билет, но мне кажется, он чего-то опасался. Дальше не пошел.
— Он знает и мою тетушку тоже, — сказал я. Мне не хотелось ей говорить, для чего ему понадобился билет.
— Колоссально! Какое невероятное совпадение, будто в романе у Томаса Харди.
— Я вижу, вы хорошо знаете художественную литературу.
— Я специализируюсь по английской литературе. Отец хотел, чтобы я изучала социологию и потом какое-то время поработала в «Корпусе мира». Но тут наши взгляды разошлись, да и по другим вопросам тоже.
— Чем занимается ваш отец?
— Я уже говорила вам — он на очень секретной службе в ЦРУ.
— Это должно быть интересно.
— Он ужасно много путешествует. Я только раз его видела с прошлой осени, с тех пор как мать с ним развелась. Я всегда говорила ему, что он видит мир по горизонтали, в смысле — поверхностно, а мне хочется увидеть мир по вертикали.
— То есть в глубину, — сказал я, гордый тем, что уловил ее мысль.
— Это очень помогает, — сказала она, указывая на сигарету. — Я уже слегка забалдела, к тому же вы так здорово говорите. Просто колоссально. У меня такое чувство, будто я встречала вас где-то в курсе английской литературы. Как персонаж. Диккенса мы штудировали в глубину.
— По вертикали, — сказал я, и мы оба рассмеялись.
— Как вас зовут?
— Генри.
Она снова засмеялась, и я за ней, хотя толком не знал почему.
— А почему не Гарри?
— Гарри — это уменьшительное. При крещении ведь человека не назовут Гарри. Такого святого не было.
— Так по церковному канону полагается?
— Думаю, что да.
— Я спрашиваю потому, что когда-то знала потрясающего парня, ему при крещении дали имя Нукасбей.
— Сомневаюсь, вряд ли его так окрестили при рождении.
— Вы католик?
— Нет, но тетя у меня, кажется, католичка. Впрочем, я не совсем в этом уверен.
— Я один раз чуть не перешла в католичество. Из-за Кеннеди. Но потом, когда убили обоих… Ну, в общем, я суеверна. А Макбет был католик?
— Этот вопрос никогда не приходил мне в голову… Думаю… В общем, я точно не знаю.
Я поймал себя на том, что говорю такими же бессвязными, отрывистыми фразами, что и она.
— Может быть, мы закроем дверь и откроем окно? В какой мы сейчас стране?
— Судя по всему, подъезжаем к итальянской границе. Точно не знаю.
— Тогда быстро откройте окно, — приказала она.
Я подчинился требованию, хотя и не понял его смысла. К этому времени я уже докурил сигарету. Она выбросила свой окурок, а затем опорожнила пепельницу в окно. И тут я вспомнил Вордсворта.
— Что мы курили? — спросил я.
— Травку, естественно, а что?
— Вы сознаете, что нас могут отправить в тюрьму? Я не знаю швейцарских законов и итальянских, но…
— Меня не отправят. Я несовершеннолетняя.
— Ну а если меня?
— А вы можете сослаться на то, что делали это в неведении, — сказала она и рассмеялась. Она все еще смеялась, когда открылась дверь и в купе вошли представители итальянской полиции.
— Ваши паспорта, — потребовали они. Но они даже не успели их раскрыть, так как сквозняком у одного из полицейских сдуло шляпу. Я надеялся, что вместе со шляпой ветер унес в коридор и запах конопли. Вслед за полицейскими явились таможенники, которые вели себя тоже вполне тактично, хотя один из них вдруг потянул носом воздух. Но все обошлось, и через несколько минут они уже стояли на перроне. Я прочел название станции: Домодоссола.
— Мы в Италии, — сказал я.
— Тогда возьмите еще одну.
— Ни в коем случае. Я и понятия не имел, Тули, что это… Бога ради, уничтожьте все до вечера. Югославия — коммунистическая страна, и они без колебаний сунут за решетку даже несовершеннолетнюю.
— Меня всегда учили, что югославы — хорошие коммунисты. Мы продаем им стратегические материалы, правда ведь?
— Но не наркотики.
— Вот видите, снова ирония. А я думала… Я хотела поделиться с вами своей бедой. Но разве поговоришь, когда вы так ироничны?
— Вы только что сказали, что ирония — ценное литературное качество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44