А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


г. Можно было атаковать, но здесь боец предпочел жесткую стабилизацию, «держащую» живот сверху и снизу.
Освоив этот способ движения, исключающий жесткие стойки, дай вообще стояние в одной позиции более 2-3 секунд, вы сможете моделировать типовые конструкции движения, нападая на противника и при этом проваливая его встречные удары. Безусловно, я не раскрываю всех «хитростей» движения. Например, постоянной защиты головы двигательным способом. Согласитесь, нужно оставить что-то и для очной школы обучения. Впрочем, тот объем базы, который ложится им на плечи, вряд ли мог бы уместиться даже в самом объемном учебнике. Однако не скрытность славяно-горицкой борьбы удерживает меня от более подробных публикаций, а тот титанический труд рисовальщика, что должен был бы вытянуть полноту пособия. Всегда был убежден в том, что подробные учебники созданы для лентяев. Они отвечают на все вопросы, мешая думать самостоятельно. Помните, что компенсировать вашу тягу к боевому искусству должны не знания, а развитые рефлексы. Само тело несет в себе гигантский потенциал действия. Конечно, двигательные способности, как и способности вообще, у каждого человека развиты по-разному. И все-таки двадцать три года практики позволяют мне сделать вывод, что основа всего не одаренность, а' трудолюбие. Если вы чутко относитесь к правильности телодвижения, будь то славяно-горицкая борьба или плавание, или легкая атлетика, никакая искаженная, физически ущербная форма вас не завлечет. Вы ее просто почувствуете. Поэтому с самого начала занятий следует развивать не столько эрудицию, не столько знание приемов, сколько двигательную координацию и мышечную память.
Глава III. Волчья рать
Под ноги отлетал перестоялый цвет осени. Отлетал, чтобы, прогорев всеми искрами своего костра, стать обычной, залеглой грязью. Путники поднимались вверх по вздутому лесному увалу. Лес молчал. Тихо падали листья и, казалось, что весь мир оглох. Велесень — осень — октябрь. Последний переход. Там, где отсыревший словник подпирал стены затерянного кордона, странствующих ждало зимовье. Вот за тем увалом, за еловой падью. А, может быть, и не там, а где-то еще впереди, куда и взгляд не доберется, даже если б он видел многие версты вперед. Хрустнула ветка. Ходчие переглянулись. Огромный волчище вышел на лесную тропу. Он задержал на них взгляд, не испытав при этом ни любопытства, ни беспокойства, ни задиристой страсти, и направился прочь. Тот, что был помоложе, сглотнул, пропихивая в себя перехваченный воздух.
— Да-а, в жизни таких не видывал. Все зацепить не можем! — откликнулся ловчий на рассказ перехожих людей. Те распокоились за доброй чарой, душным теплом очага, ворчавшего дровами, под накатом просевшего полога, скрывшего людей от буйства сырой осенней неудобы.
Здешняя хозяйка вынашивала ребенка. Чем и завлекала все радения своего подворья. Ходчих людей она приняла с почтением, как и следовало по обычаю. Долго не отпускала их от себя, выпытывая о волховных тайнах, приметах и знамениях. Срок ей выходил к весне, к яре. Предрекали мальчишку. Странствующие духословы сулили щедро, доброхотно. Хотя, по правде сказать, будущность молодого хозяина лесного кордона представлялась им загадочной.
Потянулись дни. Зима поднялась снегами. Сытовали щедростью осенних закромов. Частью своим, частью поборами. Садились не спеша, с разговором, с участием. С подворья не ходили вовсе. Баня, сенник, светелка да стольница — вот и все пути. Кому-то, может, вышло бы и в тягость, но людям странствующим оно заслоняло все их скитания и неприкаянность. Случилось однажды приехать изборскому князю. В чистом дыхании мороза, в серебряной снежной осыпи он сошел с подводы и, как следовало, отдал свое оружие. Впрочем, обычай касался гостей, а князь на этой земле был у себя дома. Однако ж и другой его поступок немало удивил обитателей подворья. Уезжая, князь оставил меч хозяйке, наказывая передать его будущему воину. Если б родилась девка… нет, об этом не говорили вовсе. Едва утих снеговей, поднятый рысистым отходом всадников, провожатые увидели прямо на насте огромного волка. Он смотрел на людей тягучим, влажным взглядом, словно бы прося их о чем-то. Руки мужчин невольно обратились к оружию. Хозяйка вздрогнула, тронув на себе ладонью очертание будущей жизни, и увела всех за ворота.
Яра-веснавзялась славно. Половодьем светокружения, горячим солнцем и живым дыханием подошла она к далекому лесному кордону. Но тем злее лютовала ночная остуда, изводя прихваченную теплом за день землю. В предутренний час, когда навий посвист за стеной студит кровь в жилах, когда просыпаешься в пуховой залежке, чтобы отойти испариной и опять спрятаться в сон, туда и сюда сновали бабки-повитухи. Они хороводили на женской половине дома, и огонь выхватывал их оголенные руки. Удивительный и пугающий магический наворот творили эти простертые руки-стебли, вторя причитаниям и заговорам. Роженица была отдана им. Настал ее час. Пошли в курятник за кочетом, чтобы зарезать его в тот момент, когда ребенок станет выходить из чрева матери. Так следовало. По родовому обычаю. И дух ярилиной птицы стал бы младенцу оберегом. За день, еще ожидаючи молодой побег жизни, украсили светелку зелеными лентами и опрядями. Замерли повитухи-хлопотуши. Замерло все. Затужилась рожаница… пошло, пошло. Да разом вдруг по подворью зарычали собаки. Но руки женщин уже принимали младенца, толкучего, кричащего, хваткого малыша… с волчьим хвостом.
Многими веснами спустя снова тревожил землю душистый разгуляй. Снова карабкались по деревьям веселые завязи листьев. Странник шел уже один. Его товарищ прошлым годом обратился в иное странствие, завершив все свои земные дела.
В городище не сиделось. Душа просила простора, и он шел вперед по сырому еще дорожнику. К ночи следовало прибиться поближе кжилью. В лесу было холодно. Чуткое зверье, мелькавшее тут и там в редком перелесье, подгоняло и без того торопливый его шаг. С засапожником на секача не пойдешь! То-то и оно. К ночи обязательно следовало прибиться к жилью. Накатили сумерки. И там, и здесь стоял лес. Холодный, чужой. Со всех сторон лес. Испариной остывала земля. Куда-то пропал протоптанный и раскатанный в прошлогодье дорожник. Ходок остановился, силясь найти в слабеющем дневном свечении малейший признак человеческого присутствия. Дым! Конечно, дым. Откуда-то потянуло костром. Странник обернулся и… встретился взглядом с чьими-то холодными глазами. У него все оборвалось внутри. В первый момент он даже не понял, был ли это вообще человек. Нет, конечно, человек. Человек смотрел немигающим взглядом на перепуганного ходока, и в этом взгляде не было ни агрессии, ни даже любопытства. Только твердость. Ломовая, пронзительная, самоуверенная, животная твердость. Лесной человек повернулся и пошел прочь. Ходок еще какое-то время тревожил себя собственными переживаниями, но потом, опомнившись, заспешил вдогонку, лепеча что-то едва понятное. Тот его не слушал. Он шел уверенным шагом, обращенный вниманием во что-то свое. Был он еще юн, подержался с достоинством зрелого воина. Удивительно знакомое нечто бросилось в глаза страннику в этом облике, но так и потерялось неразгаданное и неопознанное памятью. Ходчий украдкой разглядывал своего попутчика. Меховое оплечье, толстокожая роба, стянутая шнуром, меч у пояса, пушистая меховина на ногах, оплетенная ремнями. Стоп… Все вспомнилось. Давнее морозное утро, меч изборского князя… Неужели? Нет, такой меч трудно спутать с другим. Дорогие, натертые кошенилью ножны. Так, значит, это волченок? Они подошли к широкому, заваленному по оврагам логу. И тут ходчий увидел, что на земле большим кругом лежали волки. Перед ними тлел костерок. Волки подняли головы, недружелюбно встречая пришедших. Впрочем, нет, юный воин, видимо, здесь был своим. Только теперь ходчий распознал его взгляд. Конечно, человек так смотреть не мог. Это были глаза волка!
— Не делай резких движений, мои братья этого не любят. — Он даже не посмотрел на своего случайного попутчика, застигнутого им в лесу. Молодой воин уселся поближе к углям и разворошил их палкой. Вспыхнувший огонек отсветил в десятках глаз. Ходок, съежившись, подобрался к огню.
— Огонь всегда страшит зверя и всегда тянет к себе. — Не обращаясь к кому, снова заговорил юноша. В этом странная причуда жизни — приближать к себе то, что для тебя губительно.
Волки смотрели на него мало-помалу, усмирив беспокойство. Юноша извлек откуда-то бурдюк и нацедил в деревянную плошку густого, пахучего пойла.
— На, испей! — Он протянул ее страннику.
— Что это? — С трудом двигая одеревеневшим языком, спросил ходчий.
— Ведун-трава. Чужие мысли выдадет за свои, так завлечет, что не уразумеешь, где свое, где чужое. Да ты пей, не потрава небось…
Ходок пригубил зелье. Оно отдавало болотом, травосочной щедростью лесной застойны, дымным, костровым варевом. Голова тяжелела. Ходчий улегся на подстилку и закрыл глаза.
В слободе пахло сырым, свежеструганным деревом. В плотном воздухе бродил послед ремесленного труда. Некоторые лабазы открывались улице всей широтой своего пустующего нутра. Здесь жили оружейники. Это была их улица. Однако в этот час кузни уже пустовали — приспело время вечерять. Где-то шло широкое застолье — говорливое, бражное, присиженное. Но юноша подбирался сюда не гостем. В самом конце слободы осели именитые закладные бойцы. Их семейство славилось непобедимостью на судных разборках. И хотя ремесло это было жизнеопасным, но между тем, давало неплохие доходы. Судились в городе часто. Иногда присягали на правоту со свидетелями, куда чаще бились на заклад. А закладывали свою честь и правду. Кто-кого побивал, тот и был прав. Все чаще в распри встревали подставные бойцы. Оно и понятней — коли убьют на поле, так не тебя, да и дрались они лучше. Все были матерые, кулакастые. Били слету и сразу наповал. Много людей оставило на судном поле слободское семейство. Потому и процветало. Приходили к ним знатные мужи. По традиции приносили свои шапки. Боец ведь шапкой поля просил, шапку кидал к ногам супротивника. Ну, а шапку приходящие засыпали до верху серебром. Бойцов этих вся округа знала. Потому люди шли на судное поле посмотреть не столько на тяжбу, сколько на поединок. Были здесь и свои симпатии. Одно время в гончарной слободе тоже сыскались любители кулак свой продать за серебряную меру, да тех побили быстро. Одного искалечили, другого и вовсе убили.
Юноша вошел во двор. С полдюжины мужиков не торопясь усиживали трапезу. На него посмотрели недружелюбно. Старший, Иваш, деливший за столом хлеб и закваску, спросил:
— Кто таков будешь?
— Кулига я, из рода Бровка Волченогого. Отец мой ловчим был у изборского князя.
— Ну и что ж тебе нужно?
— Да вот, сказывают, будто вы драться мастера. Мужики переглянулись. Иваш хмыкнул.
— Раз сказывают, значит, незадаром.
— Ну, так и я про то. Подучи меня этой хирости. А? Страсть как нужно! Братья рассмеялись. Один Иваш насупился.
— Ну, ладно! Дорогу знаешь отсюда, вот и давай! Давай, давай, ступай.
— Так, что, не научишь?
— Ступай, тебе говорят!
— Экий вы народ. Цену себе держите. А что, как побьют кого из вас? Вот хоть и завтра на судище?
— Такой еще не родился, чтоб с братьями Жихарями сладить смог!
— Да?.. Ну, гляди, не сробей завтра.
Парень ушел, а у мужиков вечеря что-то не заладилась.
— Эй, Ромаш! Кто завтра противу тебя стоит? — бросил старший одному из братьев.
— Нитян, бортник. Тот, что в прошлом годе с кобылы свалился перед всем народом. Ну, помнишь?
— А у него, у этого Нитяна, нет «руки»?
— Откуда? У него и денег-то не хватат. Да и кто станет против нас?
— Верно… Но все-таки, что-то здесь не так. Я завтра шапку брошу!
Братья переглянулись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15