Поэтому когда опоздавший всего на полчаса майор Воскобойников попытался вырвать его из объятий местной Фемиды, у него возникли трудности, преодолеть которые не удалось даже генералу Хохлову с его связями. Делу уже был дан законный ход, и маховик машины правосудия медленно, но уверенно завертелся.
Сашу перевезли в Москву, в знаменитую тюрьму на улице Флотская Тишина. Едва Попав в длинный тюремный коридор, Белов ощутил характерный дух изолятора, набитого сотнями немытых тел. Изолятора, где в небольших вольерах одновременно спят, принимают пищу и отправляют естественные надобности пойманные Государством и посаженные в клетки люди. Это и был запах неволи, к которому ему теперь придется привыкнуть, и возможно, надолго с ним смириться.
Белов постарался с самого начала пребывания за решеткой настроить себя на философский лад, поэтому унизительный медосмотр и последовавший за ним шмон он преодолел со стоической улыбкой.
А когда тюремный парикмахер, ловко жонглируя машинкой для стрижки, в несколько приемов смахнул с его головы длинные волосы, Саша подумал, что в его жизни начался новый этап. Вообще-то стричь его не имели права, потому что он еще не был осужден, да и больно ему было, как будто мастер водил железкой по открытой, живой ране. Но спорить не стал - он понимал, что его права остались за воротами тюрьмы. К тому же неудобно в тюрьме с такой тарзаньей шевелюрой.
Камера изолятора, куда его привели после стандартной процедуры санобработки, была довольно большой, но и набита она была под завязку. Все трехэтажные шконки были заняты, люди сидели даже на полу под ними.
Переступив порог, Саша поздоровался и замер в ожидании. Он знал, что к нему должны подойти и объяснить местные правила.
- Так, братва, у нас новый пассажир. Где-то я тебя уже видел, парень, - с козырной шконки соскочил обнаженный по пояс синий от наколок крепкий мужичок с ноготок. - Ты кто будешь, за что припахали?
Саша представился. Своим славным криминальным прошлым он решил не бравировать, официальное обвинение ему так и не было предъявлено, поэтому какую статью ему конкретно могут шить следаки, оглашать не стал.
Но оказалось, что обитатели камеры его узнали и тут же принялись обсуждать обстоятельства гибели Каверина. В тюремных университетах есть свои базы данных. То, что Сашу обвинят в убийстве милиционера, правда, бывшего, ни у кого из аборигенов мест заключения не вызывало сомнений.
Мужичок с ноготок оказался смотрящим по камере, он назвался Груздем, и при этом сам довольно усмехнулся^Видимо, его погоняло очень нравилось ему самому: груздь в кузове-кутузке.
Взмахом руки он велел освободить Белову место на привилегированной нижней шконке. Через минуту как будто круги на воде успокоились, вызванные брошенным камнем - все вернулись к своим занятиям. Груздь пристроился на шконке рядом с Беловым.
- Значит, по сто пятой идешь, - со знанием дела прокомментировал он Сашину уголовно- процессуальную ситуацию. - Пункт "д" - убийство, совершенное с особой жестокостью, и пункт "а" - двух или более лиц. Правильная статья, с отягчающими обстоятельствами. От восьми до двадцати лет или пожизненное заключение... - смотрящий взглянул на Белова с уважением, как будто немного завидовал его достижениям в области смертоубийства...
Через неделю пребывания в неволе Саше стало казаться, что прежней жизни уже никогда и не было. Потянулись уныло-однообразные тюремные будни...
-- Тихо! - крикнул Груздь. Все умолкли и прислушались: в коридоре гулко стучали каблуки контролера.
Клацнул засов, дверь открылась:
- Белов! На выход!
- Эй, ваше благородие, господин прапорщик! - интонационно поддел Груздь вертухая. - А чем нас сегодня будут кормить?
- Тебя? Свинцом. Девять грамм и добавка! - хохотнул тюремщик.
То, что Белова выдернули на допрос в воскресенье, да еще в праздник - это было седьмое ноября, не сулило ничего хорошего. Но в тюрьме любое разнообразие в радость. Хоть какое-то развлечение и подтверждение того, что ты еще жив...
В тесной комнатке с тремя стульями и большим столом посередине, занимавшим половину полезной площади, находились двое следаков прокуратуры. Толстый - капитан Востряков, и в меру упитанный - майор Ищенко. Одинаковые серые костюмы сидели на них, как униформа. Вот только цвет галстуков был разный: у капитана синий, а у майора - красный в желтую полоску.
- Ну что, Белов? - встретил его с ехидной ухмылочкой толстяк, игравший в этом тандеме роль плохого парня. - Будем признаваться или отпираться? Последний вариант выбирать не советую, если не хочешь попасть отсюда прямиком в больницу.
- Лучше уж сразу в больницу, чем с вами базарить, - честно признался Белов.
- Только учти, что тебя туда доставят на носилках... - давно заученные фразы просто отскакивали у капитана от зубов.
- Садись, Белов, - кивнул на стул изображавший добряка майор Ищенко. Он эффектно двумя руками бросил на стол тяжелую папку и открыл в заложенном месте.
Оба офицера селй напротив Белова и совершенно неосознанно приняли одинаковые позы: нога за ногу, одна рука на спинку стула, локоть на столе. За многие годы совместной работы они даже стали похожи друг на друга, как родные братья. Или как Розенкранц и Гильдестерн.
- Слушай сюда, Белов, твою мать, - продолжал майор, - у нас есть показания бригадира работяг, который видел, как ты мочил невинных людей на стройке торгового центра. Садись и на вот, читай его опус, - он подвинул папку Белову. - Если дополнишь, тебе это пойдет в плюс. Суд учтет, и вместо пожизненного впаяют тебе всего лет пятнадцать! Подумай, на тебе еще висят твои художества с вооруженным нападением на интернат, рэкет, вымогательство, нарушение финансового законодательства и уклонение от уплаты налогов. Или для тебя это ошибки юности мятежной?
Белов внимательно прочитал исписанные корявым почерком выдранные из тетради листочки и словно увидел себя, тогдашнего, со стороны.
Но это была история, не имевшая к нему никакого отношения, как ни странно это звучит. Тот Белов, который так жестоко расправился с подонком Кавериным, умер, его больше нет. Они оба умерли в один день и час.
И еще есть одна вещь, которую не в состоянии учесть никакой УПК, как бы совершенен он ни был. Люди меняются. Каждый день мы смотрим на одни и те же вещи другими глазами, поэтому нам и кажется, что раньше было лучше. А на самом деле это не мир меняется, а мы сами - внутри себя.
Поэтому признаваться в совершении преступления он не будет. Так он решил для себя, и пусть провалится в тартарары вся эта хваленая юстиция вместе с ее подручными.
Оба следователя внимательно наблюдали за Беловым, пока тот читал текст свидетельских показаний...
То что они выбрали праздничный день для встречи с Беловым, не было случайностью, им большого труда стоило договориться об этом с тюремным начальством. Да и не о расстреле в торговом центре они хотели говорить. Вернее, не столько...
Накануне они встретились пивбаре "Саяны" за кружкой пива поговорить за жизнь. Пороптали, поплакали друг другу в жилетку, и пришли к выводу, что совместная жизнь с прокуратурой абсолютно потеряла смысл. Они пашут денно и нощно за мизерную зарплату, за гроши, недоедают, недосыпают, а плодами их труда пользуются другие - начальство-руководство, кто угодно, только не они.
И то, что к ним в руки попало дело Белова, возможно, перст судьбы. Пока он у них в руках, надо' вытрясти из него денежки, как из богатенького буратины. Наговорить ему с три короба, пообещать скостить срок, организовать побег, все что угодно, лишь бы согласился сотрудничать...
А чтобы прижать его, Ищенко лично левой рукой написал показания бригадира со стройки. Конечно, в суде, как говорят уголовники, это "не проканает", но клиент-то об этом узнает последним...
- Вот что, ребята, - сказал Белов, закрыв папку и сильно толкнув ее по столу в сторону следователей, - без адвоката я с вами разговаривать не буду. Все что вы здесь нарыли - фуфло. Я - добропорядочный гражданин, а бремя доказательств обратного лежит на следствии, вот и доказывайте себе на здоровье...
Он-то прекрасно знал, что человек, которого он отпустил на стройке, был не бригадир, а прораб.
Самым страшным оказался майор Ищенко, игравший добряка. Яйцеголовый, как олигофрен, он все время улыбался. Когда он бил Белова, верхняя часть его лица оставалась равнодушно- неподвижной, а губастенький ротик растягивался в усмешке, как резиновый:
- Ах, Сашенька ты наш разлюбезный! - говорил он Белову, стоявшему в метре от стенки: ему было приказано широко расставить ноги, наклониться и опереться на нее ладонями. - Ну какая нам с тобой, на хрен, разница, как там было на самом деле на этой стройке? - он в который раз с оттягом ударил его по печени. - Давай, колись, явки, пароли, контакты... Счета в банках, у тебя ведь в Швейцарии есть счета? Еще где?
- Где бант на елде, - сдавленным от боли голосом ответил Белов.
- Да что ты с ним разговаривать?! - брызгая слюной, рявкнул впавший в раж Востряков. - Этот хрен с горы детей хотел взорвать! - капитан схватил со стола тяжелую папку, ударил Сашу изо всех сил по темени, и продолжал молотить, даже когда тот упал на колени.
Удары папкой следов не оставляли, но Белову казалось, что мозг в голове превращается в фарш. Он завалился боком на пол и потерял сознание, а потом, очнувшись, сквозь стоявший в ушах гул услышал, как Ищенко добродушно укоряет коллегу:
- Ну чего ты чуть что, сразу за ггапку хватаешься, как обезьяна? Сломаешь ему шею, что с ним потом делать? Завязывай с этим, - и увидев, что Белов открыл глаза, обратился к нему: - Ну, ты чего, Сашок, оклемался? Ты это тоже, на хрен, не прав. Чего ты его злишь? Делиться надо!..
Впрочем, о следах пыток они думали в последнюю очередь. Тюремные лекари-лепилы готовы подписать любую справку и дать любые показания, это вообще никогда не было проблемой.
Его гоняли по кругу: изуверские, тщательно выстроенные допросы сменялись пресс-хатами, в которых специально подобранные и выдрессированные уголовники не давали спать, избивали и грозили опустить.
Потом для разнообразия его помещали в камеру к интеллигентным уголовникам, которые сначала рассуждали на тему, насколько могущественна машина правосудия, в которую его затянуло, а потом принимались расспрашивать его о сыне, расслабляя волю, лишая желания сопротивляться.
То и дело появлялись адвокаты, больше похожие на плохих актеров. Они настойчиво советовали признаться в чем угодно - лишь бы сохранить жизнь и остатки здоровья. Дескать, ты только признайся, и все устроится. Ведь сейчас ты - один. Все про тебя уже забыли, никому ты не нужен, всем плевать на тебя. Сам о себе не позаботишься, пропадешь...
Как Белов выжил, как сохранил рассудок, знают только его друзья - Пчела, Космос и Фил, являвшиеся ему в снах, пока он валялся, брошенный подыхать, в узком и низком, как гроб, карцере. Чаще всех приходил Космос.
Накануне своей смерти он постоянно доставал Белова вопросами, на которые у него не было тогда ответа. Зачем, мол, они хапают и хапают деньги, которых уже достаточно, чтобы ни в чем себе не отказывать? Зачем вообще они живут, наезжая и крышуя, стреляя и отстреливаясь? Зачем они, Бригада, рискуют собой и другими?
Пока Косматый был жив, Белый, походивший тогда на рвущегося в гору насквозь пропитанного адреналином альпиниста, считал его вопросы дурацкими и приписывал их его комплексу вины, вызванному наркотической зависимостью.
Но после того, как Кос, Пчела и Фил погибли - глупо, страшно, бездарно, - из-за того, что сами вместе с ним, Беловым, создали вокруг себя мир тупой злобы и зависти, - эти вопросы, полученные от них по наследству, засели у него мозгу, как занозы.
Пришлось покопошиться на свалке среди тех, кто, очутившись на дне общества, сохранил в себе человечность в чистом виде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35