Глава 21
Сердечная болезнь лишает человека достоинства. Недели, проведенные в реанимации, дали почувствовать Коттону, что значит унижение. Телесная слабость боролась с медицинской мощью с переменным успехом, заставляя его сознание колебаться между жизнью и бесчувствием.
Сколько еще дней пройдет, пока его выпустят отсюда? Когда он сможет вернуться домой в Бель-Тэр? Господи, пошли мне только милость умереть дома! Больше всего на свете он хотел теперь сидеть на веранде Бель-Тэр с тонким стаканом чистого бурбона в одной руке, а другой рукой прижимать к себе Монику.
Тихие равномерные попискивания вдруг сбились с ритма. Он еще не успел почувствовать стеснения в груди, а тревожные пики забегали по экрану.
Он понял, что мысль о Монике лучше выбросить из головы.
Он стал думать о родных, которых оставил в Бель-Тэр. Как обычно, все мысли сконцентрировались на Шейле. Ее имя вызывало горячий поток любви и мгновенный лед неприятия. Эти два чувства были одинаково сильные, взаимоисключающие, они испепеляли душу.
Когда он, придя в сознание впервые, понял, что она вернулась, его сердце наполнилось радостью. Но инфаркт не затронул его памяти. Вспомнив, почему она убежала из дома, он вновь ощутил горечь и боль. Он не мог простить ее.
Правда, ее частые посещения поколебали его уверенность. Даже когда он не осознавал ее присутствия, она неизменно приходила каждый день. И хотя он не признавался себе в этом, но ее посещения были единственным светом в безнадежном мраке больничных дней, где не было ни рассветов, ни закатов. Время измерялось не положением солнца на небе, а сменой медсестер и уборщиц. В больнице можно провести месяцы и не знать, что за ее стенами давно уже сменилось время года.
Возможно, этого он уже не дождется. Но хотя бы увидеть еще один закат с веранды Бель-Тэр. Господи, и он помнит свой первый закат в Бель-Тэр так ясно, словно это было вчера.
Он работал тогда лесорубом у старика Лорента, самого скупого сукина сына на свете. Мэйси Лорент прикатила однажды на вырубку в сияющем алом автомобиле с откидным верхом – поистине запретный плод. С белокурыми волосами, в бананово-желтом платье, она казалась ему созревшим плодом, готовым упасть с ветки. Однако сад, в котором росло это чудо, был огражден колючей проволокой.
Коттон до сих пор уверен, что сама судьба проколола шину алого автомобиля через несколько дней после этого. Он шел на работу из пансиона, в котором жил и который принадлежал компании «Лорент Логинг». Он заметил Мэйси на дороге у автомобиля. На ней был купальный костюм. Ее ноги могли с успехом соперничать с ногами Бетти Грэбл, чьим страстным поклонником он в то время был. Он предложил ей заменить колесо, хотя знал, что сильно пострадает в зарплате за опоздание на работу. Игра стоила свеч. Он чувствовал, что делает крупный взнос в основу своего будущего преуспевания.
И действительно, его вложение окупилось с лихвой. Мэйси не смогла остаться равнодушной к его крупному загорелому телу и светлым, почти белым волосам. Она предложила за работу доллар, но он отказался. Тогда она пригласила его в гости на персиковое мороженое в тот же вечер. Это предложение он принял.
– В любое время после ужина! – крикнула она на прощание и, махнув рукой, умчалась.
Ужин в пансионе был в шесть часов. Он не предполагал, что в богатых домах не принято ужинать раньше половины восьмого, поэтому явился слишком рано. Толстая негритянка неопределенного возраста сурово отправила его ждать мисс Мэйси на веранду. Она поставила перед ним стакан лимонада, дабы он утолил жажду, накопившуюся во время долгого пути из города пешком, да еще по пыльной дороге.
Потягивая прохладный лимонад из высокого стакана, он наблюдал свой первый закат в Бель-Тэр. Краски поразили его. Ему было жаль, что с ним нет Моники. Но она осталась в Новом Орлеане, ждать, когда он заберет ее.
Потом на веранду вышла Мэйси и произнесла его имя тягучим, как мед, и нежным, как пух, голосом. Он тут же позабыл о Монике Будро. Моника, живая и страстная, была алой розой. Мэйси же, невесомая и покорная, была белой орхидеей.
Даже кожа ее казалась прозрачной. При одном взгляде на нее его охватывало желание защищать и владеть. Она была такой хрупкой, такой нереальной, казалось, она проходит сквозь воздух, словно видение, не задевая его. Она подошла к плетеному стулу со спинкой в виде раскрытого веера и жестом пригласила сесть рядом с ней.
Когда он впервые поцеловал ее, а это случилось через неделю, он сказал, что она пахнет жимолостью. Ее смех прозвенел в ответ, как крошечный колокольчик. Она обозвала его липовым поэтом.
Первый раз, когда он дотронулся до ее острых грудок, она сказала, что упадет в обморок, если он не перестанет. А если увидит папочка, то он заставит их пожениться.
Коттон сказал, что это его вполне устраивает.
Весть об их помолвке потрясла город. Чтобы успокоить свою изящную, как фарфор, и упрямую, как мул, дочку, Лоренты согласились на ее свадьбу с Коттоном Крэндолом. Для соблюдения приличий ему придумали породистую родню, которая включала виргинских Крэндолов. История фиктивной семьи Крэндолов изобиловала катаклизмами. Бедный Коттон оказался единственным наследником выродившейся ветви.
Его совершенно не интересовало, что именно Лоренты рассказывали о нем своим чванливым друзьям. Он целиком отдался любви – к Мэйси и Бель-Тэр.
Легко, словно отлично смазанный поршень, Коттон вошел в дела компании. Когда правление восстало против его нововведений, он упразднил правление. Лесорубам он обещал, что прежде всего будет блюсти их интересы. Они не очень-то поверили сначала, но вскоре убедились, что Коттон Крэндол – человек слова.
Однако навести свои порядки в доме Коттону так и не удалось. Он скоро выяснил, что его прекрасная леди привыкла к полной бездеятельности и изнеженности. Для человека, для которого труд был необходимостью, единственным средством выживания, ее лень была непереносима.
Озадачивало его также глубокое отвращение Мэйси к сексу. В этом отношении она так же отличалась от Моники, как день от ночи. Правда, Моника была уже не девственницей, когда он встретил ее в убогом ночном клубе во Французском квартале в последние дни войны. В жизни он не встречал такой щедрой в любви женщины. Она любила неистово и верно. С той ночи ее постель ждала только его.
Они поселились вместе в захудалых меблирашках и все ночи проводили вместе, пока он не уехал на поиски работы. Это случилось через три года. Вопрос о женитьбе никогда не обсуждался между ними. Казалось, ей для счастья не было в этом никакой необходимости.
Коттон чувствовал, что у судьбы есть для него в запасе кое-что получше. И вот наконец он нашел обещанное в Лорентском округе. К несчастью, Мэйси не преувеличивала, когда сказала, что от его ласки она может упасть в обморок. Она действительно почти лишилась чувств в их первую ночь, когда он после нескольких часов уговоров и обниманий силой осуществил свои права.
Пока она плакала, он с раскаянием обещал, что худшее уже позади. Однако улучшений не последовало. Ей никогда не нравилось ничего из того, что он делал. День, когда она отказала ему навсегда, он запомнил на всю жизнь.
– Коттон!
– Да… слушаю тебя.
Шел дождь, и он не поехал на вырубку, а с утра сидел за письменным столом в кабинете за лестницей, склонившись над своими папками.
– Я приказала перенести твои вещи.
– Мои вещи?
– Да, из моей комнаты в другую, которая находится через холл.
Он так резко вскочил со стула, что тот отлетел назад и ударился о стенку.
– Какого черта ты добиваешься?
– Папа и мама никогда в жизни не жили в одной комнате. Культурные люди себе этого не позволяют. А это ночное… распутство, к которому ты привык, просто…
– Удовольствие. – Он подошел к ней, нагнулся к ее лицу. – Большинство людей считают, что это удовольствие.
– Я считаю это отвратительным.
Его гнев вдруг прошел. Одной из ее самых притягательных черт была недоступность. Он думал, что одолел неприступные стены замка и завоевал принцессу, но ошибся. Принцесса не снизошла до него. Для нее он оставался красношеим лесорубом, неуклюжим и низменным. Или, как она выразилась, отвратительным.
Чувство собственного достоинства не позволило ему обнаружить, как глубоко она ранила его.
– А как же дети? – холодно осведомился он. – Как быть с династией, которую мы хотели основать?
– Да, я, конечно, хочу иметь детей. Он нагнулся еще ниже, так что его глаза оказались на уровне ее глаз.
– Чтобы были дети, надо трахаться, Мэйси. Ее лицо, сразу покрывшееся пятнами всех цветов, доставило ему мстительную радость. Она отшатнулась, словно от удара. Однако устояла на том же месте, вызвав у него восхищение своей непоколебимостью. Восхищение, но не удивление – он знал, что кто-то из ее предков был героем Конфедерации.
– Я буду приглашать тебя каждый месяц, в дни, которые благоприятны для зачатия.
Она беззвучно удалилась.
Через несколько месяцев он обнаружил на берегу затона небольшой дом. И сразу же послал за Моникой. Тот сумасшедший день, когда она приехала с мальчишкой, врезался ему в память. Их встреча отнюдь не была безоблачной. Моника, выхватив нож, грозилась отрезать ему член, когда узнала, что он женат. Но он ясно объяснил причины, и ссора только поддала жару их страсти.
Голые и лоснящиеся, как выдры, они довели себя до изнеможения в душной спальне наверху. Это был последний раз, когда он пришел к ней без презерватива. Потом он тщательно берег свое семя для тех редких инъекций, которые ему было разрешено производить в безучастное, жесткое и сухое тело Мэйси.
Он никогда не входил к ней без приглашения. После того как они взяли на воспитание девочек, приглашения кончились. Он хранил слово, данное Мэйси, даже после ее смерти – так и не позволил Монике нарушать условия, которые поставил с самого первого дня ее появления в Бель-Тэр.
Моника никогда не жаловалась на такое положение вещей. Каждый раз, когда он появлялся в доме на затоне, всегда неожиданно, днем или ночью, она бросала все дела и давала ему все, в чем он нуждался, – пищу, встряску, сочувствие, веселье, разговоры и, конечно, секс. В ней никогда не иссякало любопытство по отношению к Мэйси, но ревности не было. Ревность не могла ничего изменить в ее положении. Это было бессмысленное, бесплодное чувство, разрушающее любовь, а ей хотелось отдать всю себя Коттону.
Боже, как он любил эту женщину!
Уже четыре года ее нет с ним, а боль утраты так же остра, как в тот миг, когда ее улыбающиеся губы прошептали его имя и тонкие пальцы разжались в его руке. И теперь память об этой улыбке больно сжимала слабые стенки его треснувшего сердца.
Глава 22
– Кэш!
Он остановился и обернулся. В дверях конторы стояла Шейла.
– Ты домой?
Он покосился на закатное солнце.
– Время заканчивать, не так ли?
– Да. Но если ты не очень торопишься, я бы хотела поговорить.
Ей показалось, что он не обратил внимания на ее слова, потому что он молча повернулся и проследовал к своему пикапу.
Наклонившись к машине, он открыл холодильник и вытащил упаковку из шести банок пива.
– Давай угощу тебя пивом.
– Где?
Он посмотрел на нее долгим и тяжелым взглядом.
– Это так важно?
Она приняла молчаливый вызов, потому что отступать было не в ее натуре.
Вернувшись в помещение, потушила все, кроме одной, лампочки, закрыла дверь и присоединилась к нему. Он достал две банки: для Шейлы и для себя и поставил коробку в холодильник.
– Куда мы идем?
– За тридевять земель в тридесятое царство.
– В бабушкину избушку? – Она рассмеялась и пошла с ним в ногу.
– У меня никогда не было бабушки.
Ее улыбка пропала, а бравый шаг сбился.
– У меня тоже. Помолчав, она спросила:
– А родные твоей матери?
– Что?
– Откуда они родом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52