Мне же и другу нравились лёгкие белые вина, которые в большом городе, в той же Казани, редко бывали в магазинах. Так вот, в одном селе, купив несколько бутылок, мы расположились на берегу речки. Из лесу вышли девушки, собиравшие там грибы, присели невдалеке. Видимо, хотели искупаться, но наше присутствие их смущало. Мы принялись их угощать, они отказывались: “У нас никто это не пьёт”. Однако пример, который мы подавали, — с причмокиванием и возгласами восторга, — в конце концов подействовал. Одна из новых наших знакомых сделала глоток, потом ещё, повела вокруг взглядом и произнесла фразу, которую я позже записал: “О, как легко оно даётся пить!” Группка осталась с нами, вину было отдано должное. Мы купались, все нагишом, брызгали водой друг на друга, девушки сплели себе венки, набедренные повязки из травы, лопухов. Кутерьма поднялась! Всё стало удивительно просто и легко. Я и мой друг остались в этом селе ещё на два дня. Это была идиллия. Она отобразилась — не “один к одному”, конечно, — в сказе “Птица Уксюр”.
***
Е.З.: Любовные сцены в ваших сказах столь естественны и в то же время вы изображаете любовь как произведение искусства, как действо… Вам становится подвластна такая неординарная художественная условность…
И.Г.: Я стараюсь, чтобы слова заменяли непосредственное созерцание, непосредственное восприятие действительности. И тут помогает чувство, что описываемое — самая что ни на есть живая реальность. Чувство это возникает оттого, что в памяти отпечатались не только эпизоды, подтолкнувшие воображение к созданию развёрнутых сцен. Запомнилось и настроение, какое эпизоды у меня тогда вызывали. Идиллия, о которой я рассказал, запомнилась очарованием непередаваемо тесного родства, близости между тобой и подругой.
***
Е.З.: В центре ваших сказов — женщина. В этом первенстве женских персонажей — естественный интерес к противоположному полу или причина здесь художественного характера? Изображение женщины интереснее, эмоциональнее?
И.Г.: Меня очень любили мать, бабушка, старшая сестра, они не спали ночей, выхаживая меня после болезни. Поиграть со мной приходила девочка, дочь друзей нашей семьи. Когда я пошёл в школу, мы вместе возвращались домой. Но вскоре я начал стесняться: в том возрасте, дело известное, мальчишки стесняются ходить с девочками. Но мне было заявлено: “Это ты из-за болезни. Не думала, что ты тряпка”. Разумеется, быть тряпкой не захотелось, и я даже стал брать подругу за руку.
Маугли и Робинзон Крузо побудили меня предложить девочке поселиться в “хижине из шкур”. Летом родители устроили нам “хижину” в сарае, употребив старые полушубок, пальто, одеяла. Мы с подругой стали “четой первобытных людей”. Когда приходило время обеда, мы приносили еду из дома в “хижину” и ели как бы охотничью добычу, зажаренную на костре. Игра была для меня полна эмоций и особенных, потому что я играл с девочкой. Навсегда осталось чувство женского очарования. Когда я взялся за сказы, мною двигало и сознательное намерение воплотить в них обаяние Вечной Женственности. Женщины меня восхищают и вдохновляют. Живу в компании женщин: жена, дочь и чудесная морская свинка Виннечка.
***
Е.З.: Какие документы вы изучали, создавая роман “Донесённое от обиженных”?
И.Г.: Мне очень помогла небольшая книга историка Казимира Валишевского на французском языке “La derniere des Romanov., E” [“Последняя из Романовых”] (Париж, 1902), работа до сих пор не переведена на русский. Важной оказалась и другая книга К. Валишевского “Преемники Петра” (Москва, книгоиздательство “Современные проблемы”, 1912). Я опирался на Народный лексикон Бертельсманна (издания 1956, 1960) на немецком языке, пользовался многими другими германскими источниками. Нужные сведения, к примеру, нашлись в историческом лексиконе Кёблера [Koebler, G.: Historisches Lexikon der deutschen Lander. Die deutschen Territorien vom Mittelalter bis zur Gegenwart] (6. Auflage, Mьnchen, 1999). Превосходными источниками оказались книга Игоря Плеве “Einwanderung in das Wolgagebiet: 1764 — 1767” (Gottingen, Gцttinger Arbeitskreis, 1999) и его же труд “Немецкие колонии на Волге во второй половине XVIII века” (2-е изд., Москва, Готика, 2000). Я постоянно обращался к богатейшему сборнику документов “Архив русской революции” в 22 томах, который издавался Г.В. Гессеном в Берлине в 20-е, в начале 30-х гг. Стал находкой двухтомник В.А. Бильбасова “История Екатерины II” (Берлин, 1900).
Немало полезного дали и публикации на английском. Полный список использованных работ помещён в приложении к тексту романа. В списке указаны и издания советского времени, например, сборник “Гражданская война в Оренбургском крае. По воспоминаниям участников гражданской войны и документам” (Чкаловское областное издательство, 1939). От этой книги протянулась ниточка к современности. Не так давно я получил письмо от Азамата Магизова из башкирского города Мелеуз. Азамат, которому 35 лет, прочитал мой роман благодаря Интернету. В романе рассказывается о приезде башкирской делегации в 1918 году в Баймак. Там делегатов вероломно захватили, а затем расстреляли красные. Читатель, встретив фамилию одного из расстрелянных “Магизов”, пишет: “Фамилия наша очень редкая, родственники мои утверждают, что однофамильцев у нас нет. В связи с этим хотелось бы узнать, как фамилия Магизов попала в Ваш роман”. Я ответил, что фамилия была названа в вышеупомянутом сборнике: “Возглавляли банду офицер Карамышев и башкирские буржуазные националисты — Изильбаев, Магизов и другие”.
Лексика, стиль эпохи каковы!..
***
Е.З.: Ваш цикл повестей о гражданской войне называется “Комбинации против Хода Истории”. Что значит для вас история?
И.Г.: Мне с детства представлялось, что некая высшая сила “пишет роман” — творит Историю. Вот, например, Октябрьский переворот и последовавшая за ним 70-летняя эпоха — невероятно сильные, важные главы Общечеловеческого романа. Вообразим, что они вычеркнуты и внесена правка. То есть в 1919 или в 1920 победили белые. Допустим лучший из лучших вариантов: жизнь в России стала не хуже, чем в ведущих странах Запада. Так ведь и там никуда не делись нужда, инфляция, безработица. И сегодня в Германии из-за чего, как не из-за социальных проблем, которые не смогло решить правительство, назначены досрочные выборы?
Разумеется, в России и при небольшевистской власти было бы немало бедноты. И в этой стране и в других странах говорили бы: “Победи красные, Ленин — явился бы пример новой системы отношений: без классовой вражды, без бедных и богатых, без эксплуатации человека человеком! Социализм доказал бы неопровержимой реальностью, что человек создан для счастья, как птица для полёта”.
Одержи победу не красные, а белые, попробовал бы кто-то изобразить в произведении, чем обернулись бы красивые лозунги большевиков? Попробовал бы сказать о коллективизации, о вымаривании голодом миллионов крестьян и о том, какой будет создан культ вождя народов и на чьей крови: на крови тех же революционеров. Автора, который бы всё это нарисовал, объявили бы злобным мракобесом, человеком с больной фантазией. Над ним смеялись бы. Ну а теперь над кем смеяться? Наверно, надо задуматься над Общечеловеческим романом, к которому добавляются строки, страницы, главы...
***
Е.З.: Интерес к гражданской войне в вас зародил отец, воевавший на стороне белых. Он рассказал вам правду о войне, показал её настоящее лицо и изнанку. Вероятно, вам, в то время советскому школьнику, было тяжело носить в себе эту страшную правду…
И.Г.: Среди моих друзей детства были дети трудармейцев. Они, как и я, знали, что пережили наши родители в трудармии. Мы понимали: то, о чём нам толкуют в школе, то, что передают по радио, показывают по телевидению, не всегда правда и никак не мешает присутствию страшного в жизни. Мы чувствовали неприязнь к официозу, распевали без посторонних переделку пионерской песни “Куба, любовь моя!”. Мы пели:
Куба, отдай наш хлеб!
Куба, возьми свой сахар!
Куба, отдай установки ракет!
Куба, пошла ты на ...!
Откуда песенка прилетела в наш двор? Потом я узнал, что она была распространена среди подростков той поры, её знали в разных городах. Тогда же, при Хрущёве, после полёта Гагарина пели:
Юра, Юра, ты могуч,
Ты летаешь выше туч!
Соберёшься на орбиту,
Захвати с собой Никиту,
Чтобы этот п...
Не ... рабочий класс!
Словом, в обязательные для пионера, для комсомольца идеалы я не верил, и потому носить в себе страшную правду было естественно.
***
Е.З.: В вашей повести “Грозная птица галка”, столь ярко открывающей цикл “Комбинации против Хода Истории”, пятнадцатилетний герой Лёнька, рядовой белой дивизии, не сразу осознаёт трагедию сообщённой ему страшной вести — гибели старшего брата. Только через время к мальчику приходит боль… Можно ли объяснить эту ситуацию общей оторопью в то смутное время? Или индивидуальной натурой героя?
И.Г.: Отцу, когда тот был ребёнком, подростком, брат Павел едва ли не всегда виделся в движении и притом в щеголеватом движении. В том, как Павел катался на велосипеде, грёб на лодке, бегал на лыжах, сквозила небрежность необычайно уверенного в себе человека. Он никого не боялся, и ему нравилось, если что-то ему угрожало. Для моего отца казалось несомненным, что никто никогда не сумеет Павла побить. Вступив в Народную Армию, отец и другие солдаты сидели в вагоне-теплушке в Сызрани. Отец услышал: “Глядите, какой офицер идёт! Орёлик!” Оказалось, это Павел проходил по перрону. Отец мне рассказывал: “Осанка — блеск! Сила в нём так и играет!” В Павле кипело столько жизни, что она не позволяла поверить в смерть. Он своим обликом, поведением словно бы внушал, что неубиваем. Это я и постарался передать: мой герой не может сразу представить, что Павел недвижим, мёртв. Между прочим, такие, что давно известно, и погибают в первую очередь.
***
Е.З.: Игорь, назвали бы вы вашу литературу однозначно антисоветской?
И.Г.: Антисоветской её назвали бы люди с советским сознанием. В юности, когда мне в голову приходил замысел той или иной вещи, я рассказывал о нём людям, уже печатавшимся. И мне говорили: “Это не пойдёт!” Хотя я, понимая, где живу, отнюдь не пытался как-то критиковать порядки. Я сознавал, чем это для меня может кончиться. И всё равно вещи “не шли”. Пример. Писатели, без чьего одобрения нельзя было отнести рукопись в издательство (там её не стали бы читать), зарубили мой сборник детских рассказов. В речи моих героев встречалось: “затранзал”, “отметелил”, “усикалась”. Мне возмущённо сказали: “Как у вас дети выражаются? Они нормального языка не знают?” Но в действительности дети говорили именно на таком языке, и я взял самые удобоваримые выражения. Конечно, можно было заставить героев изъясняться, “как положено”, — но тогда исказились бы образы, они же зависимы от речевой характеристики. Фальшь вызывала отвращение к работе. Сколько рукописей из-за этого я порвал, сколько вещей не довелось написать... В лучшие годы.
Но вспоминая то время, я не чувствую ненависти ко всей тогдашней жизни. При той власти я бесплатно получил высшее образование, мне платили повышенную стипендию, поскольку все экзамены я сдавал на “отлично”, вручили диплом с отличием. (А каково молодёжи учиться в сегодняшней России?) Я читал произведения многих прекрасных зарубежных авторов, потому что, по инициативе Горького, в 1918 году российская интеллигенция была привлечена к задаче: ознакомить народ со всеми достижениями мировой литературы. Задача, в основном, выполнялась, хотя, конечно, переводили не всех замечательных писателей и, понятно, почему. Но школа-то переводчиков была превосходная! В Германии, в первые месяцы жизни здесь, мне попались “Три мушкетёра”, переведённые на немецкий и адаптированные: книжка в палец толщиной.
То есть, в советском государстве, безусловно, имелось и то, что хорошо было бы сохранить.
1 2 3 4 5
***
Е.З.: Любовные сцены в ваших сказах столь естественны и в то же время вы изображаете любовь как произведение искусства, как действо… Вам становится подвластна такая неординарная художественная условность…
И.Г.: Я стараюсь, чтобы слова заменяли непосредственное созерцание, непосредственное восприятие действительности. И тут помогает чувство, что описываемое — самая что ни на есть живая реальность. Чувство это возникает оттого, что в памяти отпечатались не только эпизоды, подтолкнувшие воображение к созданию развёрнутых сцен. Запомнилось и настроение, какое эпизоды у меня тогда вызывали. Идиллия, о которой я рассказал, запомнилась очарованием непередаваемо тесного родства, близости между тобой и подругой.
***
Е.З.: В центре ваших сказов — женщина. В этом первенстве женских персонажей — естественный интерес к противоположному полу или причина здесь художественного характера? Изображение женщины интереснее, эмоциональнее?
И.Г.: Меня очень любили мать, бабушка, старшая сестра, они не спали ночей, выхаживая меня после болезни. Поиграть со мной приходила девочка, дочь друзей нашей семьи. Когда я пошёл в школу, мы вместе возвращались домой. Но вскоре я начал стесняться: в том возрасте, дело известное, мальчишки стесняются ходить с девочками. Но мне было заявлено: “Это ты из-за болезни. Не думала, что ты тряпка”. Разумеется, быть тряпкой не захотелось, и я даже стал брать подругу за руку.
Маугли и Робинзон Крузо побудили меня предложить девочке поселиться в “хижине из шкур”. Летом родители устроили нам “хижину” в сарае, употребив старые полушубок, пальто, одеяла. Мы с подругой стали “четой первобытных людей”. Когда приходило время обеда, мы приносили еду из дома в “хижину” и ели как бы охотничью добычу, зажаренную на костре. Игра была для меня полна эмоций и особенных, потому что я играл с девочкой. Навсегда осталось чувство женского очарования. Когда я взялся за сказы, мною двигало и сознательное намерение воплотить в них обаяние Вечной Женственности. Женщины меня восхищают и вдохновляют. Живу в компании женщин: жена, дочь и чудесная морская свинка Виннечка.
***
Е.З.: Какие документы вы изучали, создавая роман “Донесённое от обиженных”?
И.Г.: Мне очень помогла небольшая книга историка Казимира Валишевского на французском языке “La derniere des Romanov., E” [“Последняя из Романовых”] (Париж, 1902), работа до сих пор не переведена на русский. Важной оказалась и другая книга К. Валишевского “Преемники Петра” (Москва, книгоиздательство “Современные проблемы”, 1912). Я опирался на Народный лексикон Бертельсманна (издания 1956, 1960) на немецком языке, пользовался многими другими германскими источниками. Нужные сведения, к примеру, нашлись в историческом лексиконе Кёблера [Koebler, G.: Historisches Lexikon der deutschen Lander. Die deutschen Territorien vom Mittelalter bis zur Gegenwart] (6. Auflage, Mьnchen, 1999). Превосходными источниками оказались книга Игоря Плеве “Einwanderung in das Wolgagebiet: 1764 — 1767” (Gottingen, Gцttinger Arbeitskreis, 1999) и его же труд “Немецкие колонии на Волге во второй половине XVIII века” (2-е изд., Москва, Готика, 2000). Я постоянно обращался к богатейшему сборнику документов “Архив русской революции” в 22 томах, который издавался Г.В. Гессеном в Берлине в 20-е, в начале 30-х гг. Стал находкой двухтомник В.А. Бильбасова “История Екатерины II” (Берлин, 1900).
Немало полезного дали и публикации на английском. Полный список использованных работ помещён в приложении к тексту романа. В списке указаны и издания советского времени, например, сборник “Гражданская война в Оренбургском крае. По воспоминаниям участников гражданской войны и документам” (Чкаловское областное издательство, 1939). От этой книги протянулась ниточка к современности. Не так давно я получил письмо от Азамата Магизова из башкирского города Мелеуз. Азамат, которому 35 лет, прочитал мой роман благодаря Интернету. В романе рассказывается о приезде башкирской делегации в 1918 году в Баймак. Там делегатов вероломно захватили, а затем расстреляли красные. Читатель, встретив фамилию одного из расстрелянных “Магизов”, пишет: “Фамилия наша очень редкая, родственники мои утверждают, что однофамильцев у нас нет. В связи с этим хотелось бы узнать, как фамилия Магизов попала в Ваш роман”. Я ответил, что фамилия была названа в вышеупомянутом сборнике: “Возглавляли банду офицер Карамышев и башкирские буржуазные националисты — Изильбаев, Магизов и другие”.
Лексика, стиль эпохи каковы!..
***
Е.З.: Ваш цикл повестей о гражданской войне называется “Комбинации против Хода Истории”. Что значит для вас история?
И.Г.: Мне с детства представлялось, что некая высшая сила “пишет роман” — творит Историю. Вот, например, Октябрьский переворот и последовавшая за ним 70-летняя эпоха — невероятно сильные, важные главы Общечеловеческого романа. Вообразим, что они вычеркнуты и внесена правка. То есть в 1919 или в 1920 победили белые. Допустим лучший из лучших вариантов: жизнь в России стала не хуже, чем в ведущих странах Запада. Так ведь и там никуда не делись нужда, инфляция, безработица. И сегодня в Германии из-за чего, как не из-за социальных проблем, которые не смогло решить правительство, назначены досрочные выборы?
Разумеется, в России и при небольшевистской власти было бы немало бедноты. И в этой стране и в других странах говорили бы: “Победи красные, Ленин — явился бы пример новой системы отношений: без классовой вражды, без бедных и богатых, без эксплуатации человека человеком! Социализм доказал бы неопровержимой реальностью, что человек создан для счастья, как птица для полёта”.
Одержи победу не красные, а белые, попробовал бы кто-то изобразить в произведении, чем обернулись бы красивые лозунги большевиков? Попробовал бы сказать о коллективизации, о вымаривании голодом миллионов крестьян и о том, какой будет создан культ вождя народов и на чьей крови: на крови тех же революционеров. Автора, который бы всё это нарисовал, объявили бы злобным мракобесом, человеком с больной фантазией. Над ним смеялись бы. Ну а теперь над кем смеяться? Наверно, надо задуматься над Общечеловеческим романом, к которому добавляются строки, страницы, главы...
***
Е.З.: Интерес к гражданской войне в вас зародил отец, воевавший на стороне белых. Он рассказал вам правду о войне, показал её настоящее лицо и изнанку. Вероятно, вам, в то время советскому школьнику, было тяжело носить в себе эту страшную правду…
И.Г.: Среди моих друзей детства были дети трудармейцев. Они, как и я, знали, что пережили наши родители в трудармии. Мы понимали: то, о чём нам толкуют в школе, то, что передают по радио, показывают по телевидению, не всегда правда и никак не мешает присутствию страшного в жизни. Мы чувствовали неприязнь к официозу, распевали без посторонних переделку пионерской песни “Куба, любовь моя!”. Мы пели:
Куба, отдай наш хлеб!
Куба, возьми свой сахар!
Куба, отдай установки ракет!
Куба, пошла ты на ...!
Откуда песенка прилетела в наш двор? Потом я узнал, что она была распространена среди подростков той поры, её знали в разных городах. Тогда же, при Хрущёве, после полёта Гагарина пели:
Юра, Юра, ты могуч,
Ты летаешь выше туч!
Соберёшься на орбиту,
Захвати с собой Никиту,
Чтобы этот п...
Не ... рабочий класс!
Словом, в обязательные для пионера, для комсомольца идеалы я не верил, и потому носить в себе страшную правду было естественно.
***
Е.З.: В вашей повести “Грозная птица галка”, столь ярко открывающей цикл “Комбинации против Хода Истории”, пятнадцатилетний герой Лёнька, рядовой белой дивизии, не сразу осознаёт трагедию сообщённой ему страшной вести — гибели старшего брата. Только через время к мальчику приходит боль… Можно ли объяснить эту ситуацию общей оторопью в то смутное время? Или индивидуальной натурой героя?
И.Г.: Отцу, когда тот был ребёнком, подростком, брат Павел едва ли не всегда виделся в движении и притом в щеголеватом движении. В том, как Павел катался на велосипеде, грёб на лодке, бегал на лыжах, сквозила небрежность необычайно уверенного в себе человека. Он никого не боялся, и ему нравилось, если что-то ему угрожало. Для моего отца казалось несомненным, что никто никогда не сумеет Павла побить. Вступив в Народную Армию, отец и другие солдаты сидели в вагоне-теплушке в Сызрани. Отец услышал: “Глядите, какой офицер идёт! Орёлик!” Оказалось, это Павел проходил по перрону. Отец мне рассказывал: “Осанка — блеск! Сила в нём так и играет!” В Павле кипело столько жизни, что она не позволяла поверить в смерть. Он своим обликом, поведением словно бы внушал, что неубиваем. Это я и постарался передать: мой герой не может сразу представить, что Павел недвижим, мёртв. Между прочим, такие, что давно известно, и погибают в первую очередь.
***
Е.З.: Игорь, назвали бы вы вашу литературу однозначно антисоветской?
И.Г.: Антисоветской её назвали бы люди с советским сознанием. В юности, когда мне в голову приходил замысел той или иной вещи, я рассказывал о нём людям, уже печатавшимся. И мне говорили: “Это не пойдёт!” Хотя я, понимая, где живу, отнюдь не пытался как-то критиковать порядки. Я сознавал, чем это для меня может кончиться. И всё равно вещи “не шли”. Пример. Писатели, без чьего одобрения нельзя было отнести рукопись в издательство (там её не стали бы читать), зарубили мой сборник детских рассказов. В речи моих героев встречалось: “затранзал”, “отметелил”, “усикалась”. Мне возмущённо сказали: “Как у вас дети выражаются? Они нормального языка не знают?” Но в действительности дети говорили именно на таком языке, и я взял самые удобоваримые выражения. Конечно, можно было заставить героев изъясняться, “как положено”, — но тогда исказились бы образы, они же зависимы от речевой характеристики. Фальшь вызывала отвращение к работе. Сколько рукописей из-за этого я порвал, сколько вещей не довелось написать... В лучшие годы.
Но вспоминая то время, я не чувствую ненависти ко всей тогдашней жизни. При той власти я бесплатно получил высшее образование, мне платили повышенную стипендию, поскольку все экзамены я сдавал на “отлично”, вручили диплом с отличием. (А каково молодёжи учиться в сегодняшней России?) Я читал произведения многих прекрасных зарубежных авторов, потому что, по инициативе Горького, в 1918 году российская интеллигенция была привлечена к задаче: ознакомить народ со всеми достижениями мировой литературы. Задача, в основном, выполнялась, хотя, конечно, переводили не всех замечательных писателей и, понятно, почему. Но школа-то переводчиков была превосходная! В Германии, в первые месяцы жизни здесь, мне попались “Три мушкетёра”, переведённые на немецкий и адаптированные: книжка в палец толщиной.
То есть, в советском государстве, безусловно, имелось и то, что хорошо было бы сохранить.
1 2 3 4 5