Чекист Иван Христофорович объяснил, что письма из-за границы приходят, да, к Моне, но на адрес института. Поэтому и вскрываются. И нарушения тайны переписки здесь нет. А ежели Моня хочет, чтобы его корреспонденция — кхекхе — не вскрывалась, то он должен как-то устроить так, чтобы она поступала на его домашний адрес.
— Можете в своих статьях домашний адрес для переписки указывать, — зловеще пошутил Иван Христофорович. — Больше ничего предложить не могу.
Наоравшийся Моня удалился в свою каморку, соображая про себя, что на большинство писем придется ответить отказом. Потому что если принимать каждое приглашение, то за границей придется провести минимум полгода. А работать кто будет? Но примерно четыре-пять поездок в год он, даже при самой бешеной загрузке, вполне может себе позволить.
Поэтому Моня отобрал пяток наиболее привлекательных писем — естественно, в Англию, в Штаты, ну там в Италию, куда-то еще, — тыкая волосатым и желтым от никотина пальцем в клавиши пишущей машинки, настрочил на корявом английском благодарности за приглашения и обещания непременно приехать, рассовал результаты своего творчества по конвертам, надписал иностранные адреса, оттащил конверты в канцелярию и снова погрузился в волшебный мир программирования, нетерпеливо ожидая, когда же придет пора отправляться в дальний путь.
Если бы он не был так занят своим основным видом деятельности, то мог бы, наверное, заметить, что обстановка вокруг него странно изменилась. Особо заметно это было на уровне непосредственного общения с коллегами. Информация о зарубежных контактах Мони каким-то образом распространилась по институту, и уязвленные соавторы кипели благородным гневом. Еще бы! Они сформулировали проблему, они придумали математическую модель, они, наконец, обеспечили внедрение и подтвержденный официальными бумагами с печатью колоссальный народнохозяйственный эффект. И что же? Где международное признание? Почему на конференции приглашают этого орангутана, который всего лишь провел обсчет полученных ими результатов? Может это кто-нибудь объяснить?
И хотя слова о когтистой лапе мирового сионизма, надежно поддерживающей своих, вслух не произносились, нечто подобное в воздухе витало.
Иван же Христофорович, полюбовавшись на доставленные ему из канцелярии эпистолярные творения Мони, покачал седой головой и собственноручно отправил их прямиком в мусорную корзину.
Моня терпеливо выждал две недели, после чего начал ежедневно наведываться в канцелярию. Еще через две недели он отпечатал письма заново, приписал внизу свой домашний адрес, следуя совету Ивана Христофоровича, и снова стал ждать.
Получив первый же ответ, он рванулся к Ивану Христофоровичу. Тот несказанно удивился, потому что такого придурка ему встречать еще не приходилось. И тяжело вздохнул, так как понял, что с Моней ему придется тяжело. Несмотря на то, что общественное мнение полностью будет на его стороне, какие бы меры он ни принял.
Моню отражали по всем приемам бюрократического искусства. Ему сообщали, что в капиталистическую страну никак невозможно попасть, не съездив предварительно в две братские державы, — Моня немедленно притаскивал приглашения в Польшу и Болгарию. Ему говорили, что нет фондов на командировки, — Моня вынимал из кармана дополнительные уведомления, что все расходы по его пребыванию за границей берет на себя принимающая сторона. Ему сокрушенно сообщали, что институт не в состоянии оплатить билет на самолет, — Моня менял внешпосылторговские чеки на рубли и вызывался оплатить билет самостоятельно. Его безжалостно резали на выездной комиссии, уличая в незнании истории политических движений в стране командирования, — Моня не спал ночами, работая над литературой, и прорывался повторно. Над ним смеялись, его ненавидели, все сотрудники первого отдела, профкомовцы, члены выездной комиссии и парткома, завлабы и заместители директора мечтали только о том, чтобы как-нибудь придушить его в темном углу. Наконец от него стали шарахаться. Моня исхудал, пожелтел, толстые губы растянулись над редкими зубами в странную гримасу, впивавшиеся когда-то в предплечья резинки начали сваливаться с рук. Но он не сдавался.
— А когда же про сон будет? — сделав нетерпеливую гримаску, спросила Рита.
— Сейчас, — сказал Олег, ставя стакан на стол и снова закуривая. — Сейчас будет.
Сражаясь за свои права, Моня назубок выучил всю механику загранкомандирования. Сперва пишется служебная записка на имя непосредственного руководителя. Получается виза. Потом пишется характеристика. Подписывается в лаборатории, профкоме и парткоме. Потом выездная комиссия в институте. Потом такая же комиссия в райкоме. Потом техническое задание на командировку. Утверждается директором. Потом все документы отдаются Ивану Христофоровичу. Потом в международном отделе главка выдается паспорт. Потом приобретается билет на самолет. Потом… Но так далеко Моне еще ни разу не удалось проникнуть. Он даже до билета на самолет не мог дойти, потому что уже при получении паспорта что-то ломалось, и никакие крики и попытки качать права не помогали.
Вот тут-то ему и приснился чрезвычайно любопытный сон, про который он поутру рассказывал каждому встречному, хватая его за пуговицу и обдавая брызгами слюны.
Будто бы пришел Моня в институт и двинулся по коридору в свою каморку. И увидел, что навстречу ему быстрыми шагами идет Иван Христофорович.
— Товарищ Хейфиц, — сказал Иван Христофорович, загораживая Моне дорогу. — Я что-то не понимаю. Вы почему до сих пор ко мне не зашли?
— Зачем? — угрюмо спросил Моня, испытывая бесконечную усталость и обиду. — Зачем мне к вам заходить?
Иван Христофорович недоуменно поднял брови.
— Для вас приказ директора ничего не значит? Вы в Италию завтра не собираетесь лететь?
Моня ошалел. Он определенно не собирался завтра ни в какую Италию.
— В какую Италию? — пролепетал он.
— В итальянскую, — брезгливо объяснил ему Иван Христофорович. — Зайдите ко мне через полчаса. За документами.
И зашагал по коридору дальше.
— А что мне там делать? — заорал ему вслед Моня, чувствуя, что свершается чудо. — Я же не получал приглашения…
— К Семену Сергеевичу зайдите, — не поворачиваясь, буркнул Иван Христофорович. — Он только что оттуда. Введет вас в курс…
Идти к секретарю парткома Моне решительно не хотелось. Их последний контакт на очередной выездной комиссии никому не принес радости. Но он неожиданно увидел за окном ярко-синее итальянское небо, и ноги сами понесли его к дверям парткома.
Загорелый и приветливо улыбающийся Семен Сергеевич вышел из-за стола и крепко пожал Моне руку.
— Товарищ Хейфиц, — проникновенным голосом сказал он. — Товарищ Хейфиц. Вы не представляете, как я рад, что вам доверили эту ответственную командировку. Я уверен, что вы справитесь с заданием…
Моня почувствовал, как многомесячные обиды и унижения куда-то улетучиваются, и размякшим голосом спросил:
— А что мне там все-таки делать? Я же не получал никакого пригла…
Семен Сергеевич сердечно положил Моне руку на плечо.
— Сейчас на это нет времени, товарищ Хейфиц. Вам на месте все расскажут.
И еще раз повторил:
— Я уверен, что вы справитесь.
Помолчал, задумавшись, потом поднял на Моню затуманившиеся от волнения и каких-то непонятных воспоминаний глаза и спросил сурово:
— У вас ко мне все?
С трудом передвигая ватные от неожиданности ноги, Моня добрел до кабинета начальника первого отдела. Иван Христофорович сунул ему в руки конверт.
— Проверьте, все ли в порядке! — рявкнул он.
Моня заглянул в конверт. Там лежал билет на самолет «Москва — Рим». Вылет завтра, в семь тридцать утра. Первым классом. И обратный билет с открытой датой.
— Когда же обратно-то? — пролепетал не верящий своим глазам Моня.
— Когда все выполните, — по-военному четко ответил Иван Христофорович. — Согласно техзадания.
— А где же техническое задание?
Иван Христофорович пристально посмотрел на Моню, приложил палец к губам, осторожно прошагал к двери, приоткрыл ее, выглянул в кабинет, потом плотно закрыл дверь и, повернувшись к Моне, прошептал:
— На месте получите. Поняли меня?
Моня не понял, но на всякий случай кивнул. Потом подумал немного и спросил:
— А паспорт когда дадут?
Иван Христофорович приблизился к Моне вплотную и злобно прошипел ему на ухо:
— Глупости болтать не надо. Не надо болтать глупости. В Италию сейчас с паспортом не ездят! Не то время… Идите, короче… Собирайтесь.
Далее в Монином сне наступил некоторый провал. Вполне понятный, впрочем, поскольку переход государственной границы СССР в аэропорту Шереметьево-2 не только без визы, но и вовсе без заграничного паспорта есть нечто само по себе столь невероятное, что не может привидеться ни при каких обстоятельствах.
В салоне первого класса Моня дымил «Беломором» в полном одиночестве. Увивавшаяся вокруг него стюардесса неодобрительно шевелила ноздрями, а потом, вытащив возок с товарами беспошлинной торговли, стала настойчиво советовать ему приобрести что-нибудь, особо упирая на исключительную дешевизну сигарет «Мальборо». Моня, не обнаруживший в конверте Ивана Христофоровича никаких признаков иностранной валюты, гордо отказывался, ссылаясь на многолетнюю привычку к отечественным папиросам.
Уже наполовину отравленная клубами папиросного дыма стюардесса извлекла откуда-то непочатую пачку «Мальборо», положила ее перед Моней и сдавленно проговорила:
— Это вам… Подарок… От «Аэрофлота»…
Моня с готовностью ткнул в пепельницу чадящую папиросу, отодрал целлофановую обертку, затянулся с любопытством, выпустил дым через ноздри и понял, что теперь он знает, чем пахнет Запад. Запад пахнет американскими сигаретами. И еще Моня понял, что «Беломор» нравится ему намного больше.
Он сразу угадал встречавшего его в Риме человека. Тот стоял прямо перед паспортным контролем, широко расставив ноги в испачканных кирпичной пылью кирзовых сапогах. Толпы прилетевших пассажиров с опаской обтекали человека. На голове у него был ржавый металлический шлем времен первых кондотьеров, плечи закрывала темно-зеленая плащ-палатка, из-под которой торчала рукоять меча, а на шее висел автомат Калашникова. Второй такой же автомат выпирал всеми своими частями из полиэтиленового пакета с символикой Московской Олимпиады.
— Вы с паспортом? — спросил встречающий, безошибочно выделив Моню из потока пассажиров.
— Без, — лаконично ответил Моня, с любопытством озираясь по сторонам. — И технического задания тоже нет.
Человек удовлетворенно кивнул и протянул Моне пакет с автоматом:
— Держите. И пошли быстро за мной. У нас поезд через полтора часа.
Он вывел Моню на площадь через лабиринт дверей, усадил на заднее сиденье джипа, отстегнул и бросил рядом меч, присоединил к нему автомат и молча погнал машину. За всю дорогу он не произнес ни единого слова, только однажды, когда Моня начал из любопытства щелкать на автомате каким-то рычажком, злобно выматерился, перегнулся через спинку сиденья, изъял оба автомата и переложил их себе под бок.
Моня был переполнен вопросами, но задавать их не решался. Уж больно неприветливым показался ему этот… — кстати, кто он? Представитель посольства? В конце концов, доставит же он его куда-нибудь в привычную научную среду. Там можно будет и начать спрашивать.
Но он получил все ответы, когда устроился с человеком в плащ-палатке в вагоне второго класса и поезд начал набирать скорость, двигаясь, если судить по солнцу, куда-то на север. Буфетчик прокатил по вагону тележку с едой и напитками, проскочил было мимо Мони и его спутника, потом, спохватившись, вернулся и восторженно закричал что-то по-итальянски, выкатывая глаза и оживленно жестикулируя.
1 2 3 4 5
— Можете в своих статьях домашний адрес для переписки указывать, — зловеще пошутил Иван Христофорович. — Больше ничего предложить не могу.
Наоравшийся Моня удалился в свою каморку, соображая про себя, что на большинство писем придется ответить отказом. Потому что если принимать каждое приглашение, то за границей придется провести минимум полгода. А работать кто будет? Но примерно четыре-пять поездок в год он, даже при самой бешеной загрузке, вполне может себе позволить.
Поэтому Моня отобрал пяток наиболее привлекательных писем — естественно, в Англию, в Штаты, ну там в Италию, куда-то еще, — тыкая волосатым и желтым от никотина пальцем в клавиши пишущей машинки, настрочил на корявом английском благодарности за приглашения и обещания непременно приехать, рассовал результаты своего творчества по конвертам, надписал иностранные адреса, оттащил конверты в канцелярию и снова погрузился в волшебный мир программирования, нетерпеливо ожидая, когда же придет пора отправляться в дальний путь.
Если бы он не был так занят своим основным видом деятельности, то мог бы, наверное, заметить, что обстановка вокруг него странно изменилась. Особо заметно это было на уровне непосредственного общения с коллегами. Информация о зарубежных контактах Мони каким-то образом распространилась по институту, и уязвленные соавторы кипели благородным гневом. Еще бы! Они сформулировали проблему, они придумали математическую модель, они, наконец, обеспечили внедрение и подтвержденный официальными бумагами с печатью колоссальный народнохозяйственный эффект. И что же? Где международное признание? Почему на конференции приглашают этого орангутана, который всего лишь провел обсчет полученных ими результатов? Может это кто-нибудь объяснить?
И хотя слова о когтистой лапе мирового сионизма, надежно поддерживающей своих, вслух не произносились, нечто подобное в воздухе витало.
Иван же Христофорович, полюбовавшись на доставленные ему из канцелярии эпистолярные творения Мони, покачал седой головой и собственноручно отправил их прямиком в мусорную корзину.
Моня терпеливо выждал две недели, после чего начал ежедневно наведываться в канцелярию. Еще через две недели он отпечатал письма заново, приписал внизу свой домашний адрес, следуя совету Ивана Христофоровича, и снова стал ждать.
Получив первый же ответ, он рванулся к Ивану Христофоровичу. Тот несказанно удивился, потому что такого придурка ему встречать еще не приходилось. И тяжело вздохнул, так как понял, что с Моней ему придется тяжело. Несмотря на то, что общественное мнение полностью будет на его стороне, какие бы меры он ни принял.
Моню отражали по всем приемам бюрократического искусства. Ему сообщали, что в капиталистическую страну никак невозможно попасть, не съездив предварительно в две братские державы, — Моня немедленно притаскивал приглашения в Польшу и Болгарию. Ему говорили, что нет фондов на командировки, — Моня вынимал из кармана дополнительные уведомления, что все расходы по его пребыванию за границей берет на себя принимающая сторона. Ему сокрушенно сообщали, что институт не в состоянии оплатить билет на самолет, — Моня менял внешпосылторговские чеки на рубли и вызывался оплатить билет самостоятельно. Его безжалостно резали на выездной комиссии, уличая в незнании истории политических движений в стране командирования, — Моня не спал ночами, работая над литературой, и прорывался повторно. Над ним смеялись, его ненавидели, все сотрудники первого отдела, профкомовцы, члены выездной комиссии и парткома, завлабы и заместители директора мечтали только о том, чтобы как-нибудь придушить его в темном углу. Наконец от него стали шарахаться. Моня исхудал, пожелтел, толстые губы растянулись над редкими зубами в странную гримасу, впивавшиеся когда-то в предплечья резинки начали сваливаться с рук. Но он не сдавался.
— А когда же про сон будет? — сделав нетерпеливую гримаску, спросила Рита.
— Сейчас, — сказал Олег, ставя стакан на стол и снова закуривая. — Сейчас будет.
Сражаясь за свои права, Моня назубок выучил всю механику загранкомандирования. Сперва пишется служебная записка на имя непосредственного руководителя. Получается виза. Потом пишется характеристика. Подписывается в лаборатории, профкоме и парткоме. Потом выездная комиссия в институте. Потом такая же комиссия в райкоме. Потом техническое задание на командировку. Утверждается директором. Потом все документы отдаются Ивану Христофоровичу. Потом в международном отделе главка выдается паспорт. Потом приобретается билет на самолет. Потом… Но так далеко Моне еще ни разу не удалось проникнуть. Он даже до билета на самолет не мог дойти, потому что уже при получении паспорта что-то ломалось, и никакие крики и попытки качать права не помогали.
Вот тут-то ему и приснился чрезвычайно любопытный сон, про который он поутру рассказывал каждому встречному, хватая его за пуговицу и обдавая брызгами слюны.
Будто бы пришел Моня в институт и двинулся по коридору в свою каморку. И увидел, что навстречу ему быстрыми шагами идет Иван Христофорович.
— Товарищ Хейфиц, — сказал Иван Христофорович, загораживая Моне дорогу. — Я что-то не понимаю. Вы почему до сих пор ко мне не зашли?
— Зачем? — угрюмо спросил Моня, испытывая бесконечную усталость и обиду. — Зачем мне к вам заходить?
Иван Христофорович недоуменно поднял брови.
— Для вас приказ директора ничего не значит? Вы в Италию завтра не собираетесь лететь?
Моня ошалел. Он определенно не собирался завтра ни в какую Италию.
— В какую Италию? — пролепетал он.
— В итальянскую, — брезгливо объяснил ему Иван Христофорович. — Зайдите ко мне через полчаса. За документами.
И зашагал по коридору дальше.
— А что мне там делать? — заорал ему вслед Моня, чувствуя, что свершается чудо. — Я же не получал приглашения…
— К Семену Сергеевичу зайдите, — не поворачиваясь, буркнул Иван Христофорович. — Он только что оттуда. Введет вас в курс…
Идти к секретарю парткома Моне решительно не хотелось. Их последний контакт на очередной выездной комиссии никому не принес радости. Но он неожиданно увидел за окном ярко-синее итальянское небо, и ноги сами понесли его к дверям парткома.
Загорелый и приветливо улыбающийся Семен Сергеевич вышел из-за стола и крепко пожал Моне руку.
— Товарищ Хейфиц, — проникновенным голосом сказал он. — Товарищ Хейфиц. Вы не представляете, как я рад, что вам доверили эту ответственную командировку. Я уверен, что вы справитесь с заданием…
Моня почувствовал, как многомесячные обиды и унижения куда-то улетучиваются, и размякшим голосом спросил:
— А что мне там все-таки делать? Я же не получал никакого пригла…
Семен Сергеевич сердечно положил Моне руку на плечо.
— Сейчас на это нет времени, товарищ Хейфиц. Вам на месте все расскажут.
И еще раз повторил:
— Я уверен, что вы справитесь.
Помолчал, задумавшись, потом поднял на Моню затуманившиеся от волнения и каких-то непонятных воспоминаний глаза и спросил сурово:
— У вас ко мне все?
С трудом передвигая ватные от неожиданности ноги, Моня добрел до кабинета начальника первого отдела. Иван Христофорович сунул ему в руки конверт.
— Проверьте, все ли в порядке! — рявкнул он.
Моня заглянул в конверт. Там лежал билет на самолет «Москва — Рим». Вылет завтра, в семь тридцать утра. Первым классом. И обратный билет с открытой датой.
— Когда же обратно-то? — пролепетал не верящий своим глазам Моня.
— Когда все выполните, — по-военному четко ответил Иван Христофорович. — Согласно техзадания.
— А где же техническое задание?
Иван Христофорович пристально посмотрел на Моню, приложил палец к губам, осторожно прошагал к двери, приоткрыл ее, выглянул в кабинет, потом плотно закрыл дверь и, повернувшись к Моне, прошептал:
— На месте получите. Поняли меня?
Моня не понял, но на всякий случай кивнул. Потом подумал немного и спросил:
— А паспорт когда дадут?
Иван Христофорович приблизился к Моне вплотную и злобно прошипел ему на ухо:
— Глупости болтать не надо. Не надо болтать глупости. В Италию сейчас с паспортом не ездят! Не то время… Идите, короче… Собирайтесь.
Далее в Монином сне наступил некоторый провал. Вполне понятный, впрочем, поскольку переход государственной границы СССР в аэропорту Шереметьево-2 не только без визы, но и вовсе без заграничного паспорта есть нечто само по себе столь невероятное, что не может привидеться ни при каких обстоятельствах.
В салоне первого класса Моня дымил «Беломором» в полном одиночестве. Увивавшаяся вокруг него стюардесса неодобрительно шевелила ноздрями, а потом, вытащив возок с товарами беспошлинной торговли, стала настойчиво советовать ему приобрести что-нибудь, особо упирая на исключительную дешевизну сигарет «Мальборо». Моня, не обнаруживший в конверте Ивана Христофоровича никаких признаков иностранной валюты, гордо отказывался, ссылаясь на многолетнюю привычку к отечественным папиросам.
Уже наполовину отравленная клубами папиросного дыма стюардесса извлекла откуда-то непочатую пачку «Мальборо», положила ее перед Моней и сдавленно проговорила:
— Это вам… Подарок… От «Аэрофлота»…
Моня с готовностью ткнул в пепельницу чадящую папиросу, отодрал целлофановую обертку, затянулся с любопытством, выпустил дым через ноздри и понял, что теперь он знает, чем пахнет Запад. Запад пахнет американскими сигаретами. И еще Моня понял, что «Беломор» нравится ему намного больше.
Он сразу угадал встречавшего его в Риме человека. Тот стоял прямо перед паспортным контролем, широко расставив ноги в испачканных кирпичной пылью кирзовых сапогах. Толпы прилетевших пассажиров с опаской обтекали человека. На голове у него был ржавый металлический шлем времен первых кондотьеров, плечи закрывала темно-зеленая плащ-палатка, из-под которой торчала рукоять меча, а на шее висел автомат Калашникова. Второй такой же автомат выпирал всеми своими частями из полиэтиленового пакета с символикой Московской Олимпиады.
— Вы с паспортом? — спросил встречающий, безошибочно выделив Моню из потока пассажиров.
— Без, — лаконично ответил Моня, с любопытством озираясь по сторонам. — И технического задания тоже нет.
Человек удовлетворенно кивнул и протянул Моне пакет с автоматом:
— Держите. И пошли быстро за мной. У нас поезд через полтора часа.
Он вывел Моню на площадь через лабиринт дверей, усадил на заднее сиденье джипа, отстегнул и бросил рядом меч, присоединил к нему автомат и молча погнал машину. За всю дорогу он не произнес ни единого слова, только однажды, когда Моня начал из любопытства щелкать на автомате каким-то рычажком, злобно выматерился, перегнулся через спинку сиденья, изъял оба автомата и переложил их себе под бок.
Моня был переполнен вопросами, но задавать их не решался. Уж больно неприветливым показался ему этот… — кстати, кто он? Представитель посольства? В конце концов, доставит же он его куда-нибудь в привычную научную среду. Там можно будет и начать спрашивать.
Но он получил все ответы, когда устроился с человеком в плащ-палатке в вагоне второго класса и поезд начал набирать скорость, двигаясь, если судить по солнцу, куда-то на север. Буфетчик прокатил по вагону тележку с едой и напитками, проскочил было мимо Мони и его спутника, потом, спохватившись, вернулся и восторженно закричал что-то по-итальянски, выкатывая глаза и оживленно жестикулируя.
1 2 3 4 5