— Да.
— Да, был. Это началось почти сразу, как я стала там петь.
— А его связь с вашей сестрой?
Ее голова отлетела назад, как от пощечины. Она подалась вперед, и Брунетти подумал, что сейчас она его ударит. Вместо этого она плюнула. Жалкий водянистый сгусток упал на его бедро и повис на ворсе брюк. Ошеломленный Брунетти даже забыл его вытереть.
— Будьте вы прокляты! Все друг друга стоите! Все одинаковые! — выкрикивала она безумным, срывающимся голосом. — На что ни глянете, всюду видите грязь, которую сами ищете! — Голос вдруг окреп, она глумливо повторила:— «Его связь с вашей сестрой!» Его связь! — Она приблизила к нему лицо, глаза, сузившиеся от ненависти, и прошептала: — Моей сестре было двенадцать лет. Двенадцать! Мы похоронили ее в платьице, в котором она ходила к первому причастию. Она с тех пор даже подрасти не успела. Маленькая девочка! Он изнасиловал ее, синьор полицейский! У него не было никакой связи с моей младшей сестренкой! Он ее просто изнасиловал. В первый раз, а потом еще, и еще, угрожая ей — угрожая, что все расскажет мне, расскажет, какая она скверная девчонка. А потом, когда она забеременела, он отправил нас обеих в Рим. А я еще ничего не знала, он все еще был моим любовником. Спал со мной, а между делом насиловал мою сестренку! Теперь поняли, синьор полицейский, почему я так рада, что он издох, и почему я сказала, что поделом ему, что он заслужил свою смерть? — Ее лицо исказила ярость, пронесенная через полстолетия. — Вы желаете знать все до конца, синьор полицейский?
Брунетти кивнул, все видя, все понимая.
— Он приехал в Рим дирижировать « Нормой», а я в ней пела. А она сказала ему, что беременна. Нам она побоялась сказать— запуганная, она побоялась, что мы назовем ее скверной девчонкой. И он устроил ей аборт, а оттуда отвез в ту гостиницу. И бросил, и она истекла там кровью. Когда она умерла, ей было всего двенадцать лет.
Он видел, как ее рука выпросталась из пледов и шалей, как замахнулась на него. Он только чуточку отвел голову, и удар пришелся мимо. Это взбеленило ее, и она с размаху ударила своим корявым кулаком о деревянную ручку кресла, вскрикнув от боли. И рванулась из кресла, роняя на пол тряпье.
— Убирайся из моего дома, свинья! Свинья!
Брунетти бросился бежать, перемахнув через подлокотник своего кресла, и, спотыкаясь, помчался от нее по коридору. Рука ее по-прежнему была выставлена вперед, а он удирал, слыша за спиной яростные вопли. Он слышал, как она, тяжело дыша, возится, задвигая засовы. Оттуда в садик долетали проклятья— и ему, и Веллауэру, и всему миру. Захлопнув и заперев дверь, она продолжала бушевать. Он стоял, дрожа от промозглого тумана, потрясенный бурей, которую вызвал. И заставил себя сделать несколько глубоких вдохов, чтобы забыть, как впервые в жизни по-настоящему испугался женщины, испугался страшной этой памяти, необоримый наплыв которой сорвал эту женщину с кресла и бросил за ним в погоню.
Глава 24
Брунетти почти полчаса проторчал на причале, и к тому моменту, когда наконец подошел пятый номер, успел совершенно продрогнуть. Погода и не думала меняться, и всю обратную дорогу через лагуну до Сан-Дзаккариа он просидел в натопленном салоне, глядя на лезущую в окна белую сырую муть. Прибыв в квестуру, он сразу прошел к себе в кабинет, даже не ответив на приветствия нескольких коллег. Он закрылся, но пальто не снимал, дожидаясь, пока пройдет озноб. Он видел старуху, эту фурию, с воем летящую за ним по промозглому коридору; и трех сестричек на старой фотографии; и лежащую в гробу девочку в белом платьице, в котором она недавно шла к первому причастию. Он увидел все это вместе, увидел логику, увидел план.
Наконец он снял пальто и кинул на спинку кресла. Пошел к столу и принялся рыться в наваленных на нем бумагах, откладывая в сторону папки и конверты, пока не нашел, что искал: отчет о вскрытии в зеленых корочках.
На второй странице он обнаружил запись, которая ему запомнилась с прошлого раза: Риццарди зафиксировал небольшие синяки на руке и ягодице, назвав их «следами подкожных кровотечений, неизвестного происхождения».
Ни один из двух опрошенных им врачей не упомянул, что делал или назначал Веллауэру какие-либо инъекции. Но имея жену-врача, вряд ли он пошел бы на прием ради назначения каких-то уколов. И вряд ли он, подумал Брунетти, вообще обсуждал их назначение с этим врачом.
Снова переворошив кипу бумаг на столе, он отыскал отчет немецкой полиции и, перечитывая его, наткнулся наконец на то, что давно уже занозой засело в его сознании. Первый муж Элизабет Веллауэр, отец Александры, не просто преподавал в университете Гейдельберга, но возглавлял кафедру фармакологии. Она заезжала к нему по пути в Венецию.
— Да? — произнесла Элизабет Веллауэр, приоткрыв дверь.
— Приношу свои извинения, синьора, что снова тревожу вас, но мы получили новую информацию, и я хотел бы задать вам еще несколько вопросов.
— О чем? — спросила она, не дав себе труда открыть дверь пошире.
— О результатах вскрытия вашего мужа, — объяснил он, рассчитывая, что этого достаточно, чтобы пустить его в квартиру.
Резким, угловатым движением она дернула дверь на себя и отступила в сторону, в молчании провела его в ту же комнату, где они уже дважды беседовали, и указала на кресло, которое Брунетти мысленно уже называл своим. Он дождался, пока она закурит сигарету— жестом, ставшим уже таким привычным, что он перестал на него реагировать.
— В ходе осмотра тела перед вскрытием, — начал он без предисловий, — судмедэксперт обнаружил на теле вашего мужа точечные кровоизлияния, возможно, появившиеся в результате каких-то инъекций. Это же указано в его отчете. — Он замолчал, предоставляя ей возможность объяснить все самой. Не дождавшись объяснений, продолжил: — Доктор Риццарди предполагает, это могли быть любые уколы— и наркотики, и витамины, и антибиотики. Еще он говорит, что судя по расположению этих следов от инъекций, ваш супруг никак не мог сделать их себе самостоятельно— ведь он был правша, верно?
— Да.
— В частности, эти следы имеются на правой руке, так что самому ему было никак себя не уколоть. — Тут он позволил себе небольшую паузу. — Если, конечно, это были уколы, — Он снова замолчал. — Синьора, это вы делали инъекции вашему мужу?
Она проигнорировала вопрос, он повторил:
— Синьора, это вы делали инъекции вашему мужу?
Ответа не последовало.
— Синьора, вам понятен мой вопрос? Это вы делали инъекции вашему мужу?
— Это витамины, — наконец проговорила она.
— Какие?
— В-двенадцать.
— Где вы их взяли? У вашего первого супруга? Вопрос ее явно удивил. Она энергично замотала головой:
— Нет. Он тут вообще ни при чем. Я выписала на них рецепт еще когда мы были в Берлине. Хельмут начал жаловаться на усталость, и я предложила проколоть ему курс В-двенадцать. Раньше ему уже проводили такое лечение, и оно помогло.
— Как давно вы начали колоть ему эти витамины, синьора?
— Точно не помню. Месяца полтора назад.
— И были признаки улучшения?
— Что?
— Вашему мужу стало лучше после этих инъекций? Результат оправдал ваши ожидания?
Услышав второй вопрос, она внимательно посмотрела на него и ответила ровным голосом:
— Нет, не похоже было, что они помогают. И после шестой или седьмой инъекции я решила прекратить курс.
— Вы решили, синьора, или ваш муж?
— Какая разница? Они не действовали, и он от них отказался.
— Думаю, это большая разница, синьора, — кто принял решение отказаться от них.
— В таком случае, думаю, это он принял решение.
— На какую аптеку вы выписали рецепт? Она тут, в Италии?
— Нет, тут у меня нет разрешения на практику. Я выписала его в Берлине, перед нашим приездом сюда.
— Понимаю, понимаю. Значит, у аптекаря должна быть запись об этом.
— Полагаю, да. Только я не помню, на какую аптеку я его выписала.
— Вы хотите сказать, что выписали рецепт на первую попавшуюся аптеку?
— Да.
— Сколько лет вы прожили в Берлине, синьора?
— Десять. Не понимаю, почему это важно.
— Потому что довольно странно, что врач десять лет практикует в городе и не работает на постоянной основе с какой-то определенной аптекой. Или это маэстро не хотел обращаться в свою обычную аптеку?
Ее ответ запоздал всего на мгновение.
— Именно. Мы оба этого не хотели. Но в тот день, когда я заполняла бланк, я была далеко от дома, так что я пошла в первую попавшуюся аптеку и оформила рецепт на них.
— Но вы наверняка помните, где эта аптека. Это же было совсем недавно.
Она отвернулась к окну, припоминая, пытаясь сосредоточиться. Потом обернулась к нему:
— Прошу прощения, но я не могу вспомнить, где она находится.
— Это ничего, синьора, — сказал он успокаивающим тоном. — Мы попросим полицию Берлина, и она наверняка ее найдет. И я уверен, тогда мы сможем точно выяснить, что было выписано в этом рецепте, какие… — он чуть помедлил, прежде чем произнести: —… витамины.
Хотя ее сигарета все еще дымилась на краю пепельницы, она потянулась за пачкой, потом, передумав, подтолкнула ее угол пальцем, потом опять, так что всякий раз пачка поворачивалась точно на четверть оборота.
— Может, на этом остановимся? — спросила она безразличным тоном. — Я не люблю играть в кошки-мышки, да и вы играете неважно.
За годы и годы он видел это уже столько раз, что сбился со счета, — как человек доходит до той крайней точки, за которой хода нет, за которой ему волей-неволей придется сказать правду. Как осажденный город— сначала передовой отряд защитников чуть подается назад, потом — первое отступление, первая уступка наступающему врагу. Дальше, в зависимости от упорства защитников, стремительный натиск может обернуться длительной осадой, когда нападающие рискуют увязнуть среди флешей и бастионов; обороняющиеся могут устроить вылазку, а могут и не устроить. Но начало всегда одно и то же — устало, словно освобождаясь, человек сбрасывает с себя броню лжи, с тем чтобы потом, в финале, распахнуть ворота своей крепости перед силами правды.
— Это не были витамины. Вы же сами знаете, верно? — спросила она.
Он кивнул. .
—А знаете, что это было?
— Нет, точно не знаю. Но полагаю, какой-то антибиотик. Не знаю, какой именно, но, по-моему, это не так уж и важно.
— Совсем не важно. — Она посмотрела на него, губы чуть улыбались, а вся боль собралась в одну точку— в глаза. — Нетилмицин. По-моему, у вас в Италии он продается под таким названием. Рецепт был заполнен на аптеку Риттера, что в трех кварталах от входа в зоопарк. Так что можете не утруждать себя поисками.
— А что вы сказали мужу?
— Как и вам — что это В-двенадцать.
— Сколько инъекций вы ему сделали?
— Шесть— через каждые шесть дней.
— Через какое время он начал замечать результаты?
— Через несколько недель. Тогда мы с ним редко разговаривали, но он все еще видел во мне своего лечащего врача, так что сначала пожаловался на утомление именно мне. А потом спросил, что у него со слухом.
— И что вы ему ответили?
— Напомнила о его возрасте, а потом сказала, что это может быть такое временное побочное действие витамина. Что было глупо. Дома полно медицинской литературы, ему ничего не стоило пойти и проверить.
— А он проверил?
— Нет, нет, не стал. Он доверял мне. Я была его личным врачом, понимаете?
— Тогда откуда он узнал? Или — почему что-то заподозрил?
— Он зашел к Эриху проконсультироваться. Вам это известно — не то вы бы сейчас тут не сидели и не задавали вопросы. И уже здесь он завел себе слуховой аппарат в виде очков, так что я поняла, — он побывал и у другого врача. Когда я предложила сделать очередной укол, он отказался. К тому времени он, конечно, все уже знал, но не представляю, откуда. От другого врача? — спросила она.
Он снова кивнул. И опять она улыбнулась той же горестной улыбкой.
— Что было дальше, синьора?
— Мы приехали сюда как раз посредине курса инъекций.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38