перед глазами Аввакума мелькали розовые фасады домов с желтыми балкончиками, а до слуха его как будто доносилось знакомое журчание фонтана. Потом он подумал: «А все-таки почему она больше не желает встречаться с инженером?» Полковник пророчит Методию Паашкевову виселицу, а ему сулит лапшу с капустой. Говорит про Солнечный берег, но почему-то вместо песчаных дюн Солнечного берега перед глазами Аввакума стоит белесая мгла, которую он видел в глубоких расщелинах Змеицы. И он спросил себя: «Неужели Методия Парашкевова действительно повесят?» И вдруг почувствовал, что на душе у него очень спокойно. Полковник распространялся о тушеной капусте и морском воздухе, а он, весь уйдя в себя и наслаждаясь спокойствием своей души, видел рисунок, который рука древнего художника запечатлела на терракотовой чаше: летящая оперенная стрела настигает серну.
— Товарищ полковник, — улыбнулся он. — Если вы не против, я могу отложить свой отпуск. В конце концов, и в Момчилове климат неплохой! Вы знаете, там есть такая местность, Змеицей называется, так она но красоте, как мне кажется, немногим уступает Солнечному берегу.
Полковник опять шарил в своем столе — ему хотелось закурить. Хотя у него не было насморка, он шмыгнул носом и нахмурился — вероятно, потому, что не нашел в ящике сигареты. Он взялся за телефонную трубку и, повернув к Аввакуму просиявшее, взволнованное лицо, сказал торжественным голосом:
— Сейчас я скажу Христине, чтобы поставила под кран еще одну бутылку. Ты не возражаешь?
12
Происшедшие события я описываю так, как вижу и понимаю их сейчас, когда все уже выяснилось и давно позади. Ведь с тех пор прошло больше года.
Так уж получилось, что дня за три до всей этой истории — дело было в субботу под вечер — отправился я прогуляться по дороге, ведущей в соседнее село Луки. Я очень люблю эту дорогу. Она мягкая, ровная, всегда покрыта толстым слоем серой пыли. Когда идешь по ней, кажется, что движешься по бескрайнему пушистому ковру. С обеих сторон к ней подступают округлые холмы. Одни по самые плечи утонули в сосновых лесах, другие, кажется, завернулись в зеленые покрывала с мохнатой родопской бахромой, то тут, то там разукрашенные брусникой и боярышником. Глядишь, среди дороги стоит заяц — прежде чем ее пересечь, он, навострив уши, внимательно прислушивается. Потом подбросит кверху серый зад, скок-скок — и пропал в придорожных кустах. Мне хорошо знакомы повадки этого кроткого воришки: проберется в один из момчиловских огородов и давай лакомиться курчавой капустой, сладким перчиком. Да с каким аппетитом! В сумерках здесь носятся летучие мыши. Прошелестят над головой — и след простыл. В воздухе пахнет хвоей, травами. И такая тишина кругом, что если раздастся где ранний крик еще сонной ночной птицы, то покажется, будто над ухом взревел лесной зверь. Сколько раз я, так глупо обманутый, вздрагивал, как последний трусишка! Особенно там, где дорога огибает Змеицу… Правда, это место я обычно прохожу форсированным маршем — упражняюсь в быстрой ходьбе; говорят, она укрепляет сердце. Упражняюсь до тех пор, пока не отдалюсь от таинственной Змеицы шагов на сто. И тогда снова перехожу на обычный темп. С пастбищ, что разлеглись между Момчиловом и Луками, временами доносится успокаивающий перезвон медных колокольчиков — там пасутся отары овец. Далекий собачий лай звучит в моих ушах, как сердечный привет. От него становится веселей на душе. Пусть себе лают, на то они и собаки!
Вот за все это я очень люблю дорогу из Момчилова в Луки. Случается, что по ней ходит и доктор Начева, когда ее зовут к больному в какую-нибудь момчиловскую слободу. Но это несущественная деталь. Я прогуливаюсь там главным образом для того, чтоб любоваться природой. Конечно, бывает, иногда мы встретимся — я хорошо знаю, в какое время она обычно возвращается от своих пациентов. Но это, как я уже сказал, пустяковая и совершенно несущественная деталь.
С этой деталью мне довелось совсем случайно столкнуться однажды, когда я отправился на очередную прогулку в сторону Лук. На ее плечах был мягкий шерстяной платок цвета резеды; из-под его длинной бахромы виднелись обнаженные по локоть руки. Ее сопровождал босоногий мальчуган, чей носишко здорово напоминал запятую первоклассника. Остановившись, мы, как всегда, поболтали о том, о сем. Моя коллега доктор Начева возвращалась из Инджевой слободы — осматривала молоденькую помачку, которая должна была скоро рожать. Муж ее работал в Мадане, там он стал ударником и зарабатывал хорошие деньги. Молодая женщина все допытывалась: «Мальчик будет или девочка?»
Очень ей, бедняжке, хотелось родить мужу мальчика! Начева, конечно, сказала, что непременно будет мальчик. Тогда помачка позвала своего братца и велела ему проводить «дохторку» до самых Лук.
— Я ему говорю, возвращайся, а он ни в какую, — весело смеется доктор Начева. — Посмотрит на меня умильно вот этими своими угольками и опять семенит за мной, как на веревочке!
Внимательно слушая эту историю, замечаю, что моя коллега посматривает на меня лукавым, я бы сказал, интимным взглядом, и думаю: «А не сказать ли ей, что от коровы Рашки сегодня получен рекордный надой молока?» Только хотел было я поделиться с ней этой важной новостью, как она вдруг повела плечом, и от этого движения платок цвета резеды распахнулся на ее груди.
— Ну, а вы как поживаете? — спрашивает она, и я улавливаю в ее голосе чересчур уж лукавую нотку.
Мне кажется, что это не вполне подходящий момент, чтобы сообщать ей такую новость. К тому же не очень-то к лицу солидному, серьезному человеку вроде меня глазеть со столь близкого расстояния на ее бюст. Поэтому я опустил голову и принялся чертить носком ботинка в дорожной пыли какие-то геометрические фигуры. Тогда доктор Начева совершенно неожиданно говорит:
— Ну, пойдем, Али! А то скоро начнет смеркаться!
При этом она обернулась в мою сторону и весело захохотала, от смеха даже за бока ухватилась. А я хоть и обиделся на нее за этот смех, но все же не мог не заметить, что ноги у нее стройные, как у серны, да и талия тоненькая.
Когда я брел обратно, настроение у меня было не такое уж бодрое. Почему она вдруг рассмеялась? Эта мысль не давала мне покоя. Видимо, я долго думал над этим, потому что когда поднял голову и поглядел вокруг, то обнаружил, что Змеица осталась уже далеко позади. Выходит, прошел это неприятное место так же, как по утрам прохожу мимо старой корчмы. Я остался доволен собой и почувствовал, что мое упавшее было настроение поднялось по крайней мере на одну десятую градуса.
Но в этот вечер судьба уготовила мне еще большую неожиданность. Уже возле самого села я увидел, что прямо на меня стремительно надвигается густое облако пыли. «Легковая машина», — сказал я себе и предусмотрительно сошел на обочину. Через одну-две секунды мимо меня прошмыгнул темно-зеленый «газик». Стараясь разогнать клубящуюся в воздухе пыль, я махал перед носом рукой; в это время позади завизжали тормоза, послышался шум шуршащих по сухой земле шин. Я тут же обернулся. Вижу, из машины ловко выскочил человек и устремился ко мне. Не успев опомниться, я оказался в чьих-то крепких объятиях.
Это был Аввакум.
Он немного похудел и выглядел чуть старше своих лет: морщины на его лбу как будто стали глубже. Виски совсем поседели. Взгляд был все такой же проницательный, твердый, пытливый и словно что-то оценивающий. Только вот прежде едва заметная задумчивость теперь как будто сосредоточилась в его зрачках.
— Ты ходил в Луки на свидание с Начевой? — улыбаясь, спросил он, продолжая держать меня за плечи. — А получилось не свидание, а ерунда, совсем не то, на что ты рассчитывал; вот ты и скис. Эх, ты, звездочет от ветеринарии, не смог научиться у капитана Калудиева, как вести себя с женщинами!
Я что-то промямлил, он снова обнял меня и похлопал по спине. Затем сообщил, что едет по делам в Смолян, и так как у него очень мало времени, то он не смог задержаться в Момчилове. Зато на обратном пути, недельки через две, непременно заглянет и погостит у меня несколько дней — пусть тетка Спиридоница имеет это в виду и упрячет куда-нибудь, хоть к черту на рога, своего голошеего вампира.
Прощаясь, он мне сказал:
— Через месяц на Змеицу приедут горняки. Ты слышишь, мечтатель из коровника? Там забурлит такая жизнь, какой момчиловцы и во сне не видели. Змеица, как предсказывал учитель Методий, действительно будет давать драгоценную руду!
Он пожал мне руку так, что она онемела, кинулся к «газику», который тут же тронулся с места, и сел рядом с шофером. Машина скрылась в облаках пыли. Дома меня встретила улыбающаяся тетка Спиридоница.
— Я сварила тебе куриный суп, — радостно сообщила мне хозяйка. После ужина я забрался на сеновал и улегся на свежее сено, подложив руки под голову. Что-то тихо зашуршало по черепице. Пошел мелкий дождик. «Первый осенний дождь», — подумал я.
Я старался представить себе, как тяжелые тучи надвигаются на голую вершину Карабаира. Картина не из веселых. Повернувшись на правый бок, я вспомнил про Аввакума.
А на следующий день, вернувшись из фермы, я принялся писать продолжение этой темной истории.
Дождь лил не переставая.
13
Пообедав у полковника Манова, где круглощекая, проворная Христина на славу угостила его любимым блюдом, Аввакум отправился в библиотеку Археологического института и просидел там до ночи. Он просмотрел все, что в ней было, об интересующем его уголке Родоп, сделал кое-какие заметки и к девяти часам вечера с отяжелевшей от долгого чтения головой вернулся к себе. Всю ночь ему снились всадники в шлемах и кольчугах, разрушенные крепостные стены и высокие горные перевалы, охраняемые зубчатыми башнями. Ему даже показалось, что одна из этих башен окрашена в ярко-розовый цвет и среди бойниц к ней прилепился маленький балкончик, похожий на птичье гнездо из прутьев или скорее, из тростника. А в этом гнезде стоит во весь рост Сия; ее волосы так блестят на солнце, словно они из золота. Приложив руку к глазам, она смотрит куда-то вдаль, и ему очень хочется крикнуть: «Я здесь!». Но почему-то у него не оказалось голоса. Потом он спросил себя: «А где же я в самом деле нахожусь?» У него было такое чувство, будто башня с балкончиком постепенно отдаляется, а он стоит на месте и ему не видно, что происходит в тростниковом гнезде. Но стояло задать себе вопрос «где я?», как башня и гнездо исчезли, словно унесенные ветром, пропали в бескрайних лесных дебрях. Он проснулся и тотчас же сообразил, что лежит в своей постели, и, хотя глаза у него были закрыты, почувствовал, что ночь уже на исходе.
Аввакум не любил нежиться в постели; проснувшись, он тут же вскочил, потянулся и на цыпочках пошел на кухню умыться. Вернувшись к себе в комнату, достал из шкафа темно-серый костюм, оделся и очень старательно завязал синий галстук. Он терпеть не мог, когда плохо завязан галстук, а в нагрудном кармашке пиджака нет платочка, когда на ботинках пыль или — боже упаси! — грязь. Если в его одежде что-либо было не в порядке, он нервничал, злился по самому пустячному поводу, чувствовал себя, как путешественник, забывший дома самую нужную вещь.
Потом Аввакум занялся своим огромным чемоданом. Со сноровкой портного он сложил белье и спортивный костюм. Затем аккуратно разместил несколько пузырьков с химикалиями, две пачки патронов и короткую стальную лопатку в кожаном футляре. Когда все было готово, запер секретные замочки и стянул чемодан поверх чехла ремнями. Написав несколько букв и цифр на маленьком кусочке картона, он привязал его пестрым шнурком к ручке, еще раз осмотрел все и подошел к телефону.
Через четверть часа из управления прибыл дежурный сержант.
— Этот чемодан имеете с портативной коротковолновой радиостанцией отправьте в Смолянское окружное управление, — распорядился Аввакум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Товарищ полковник, — улыбнулся он. — Если вы не против, я могу отложить свой отпуск. В конце концов, и в Момчилове климат неплохой! Вы знаете, там есть такая местность, Змеицей называется, так она но красоте, как мне кажется, немногим уступает Солнечному берегу.
Полковник опять шарил в своем столе — ему хотелось закурить. Хотя у него не было насморка, он шмыгнул носом и нахмурился — вероятно, потому, что не нашел в ящике сигареты. Он взялся за телефонную трубку и, повернув к Аввакуму просиявшее, взволнованное лицо, сказал торжественным голосом:
— Сейчас я скажу Христине, чтобы поставила под кран еще одну бутылку. Ты не возражаешь?
12
Происшедшие события я описываю так, как вижу и понимаю их сейчас, когда все уже выяснилось и давно позади. Ведь с тех пор прошло больше года.
Так уж получилось, что дня за три до всей этой истории — дело было в субботу под вечер — отправился я прогуляться по дороге, ведущей в соседнее село Луки. Я очень люблю эту дорогу. Она мягкая, ровная, всегда покрыта толстым слоем серой пыли. Когда идешь по ней, кажется, что движешься по бескрайнему пушистому ковру. С обеих сторон к ней подступают округлые холмы. Одни по самые плечи утонули в сосновых лесах, другие, кажется, завернулись в зеленые покрывала с мохнатой родопской бахромой, то тут, то там разукрашенные брусникой и боярышником. Глядишь, среди дороги стоит заяц — прежде чем ее пересечь, он, навострив уши, внимательно прислушивается. Потом подбросит кверху серый зад, скок-скок — и пропал в придорожных кустах. Мне хорошо знакомы повадки этого кроткого воришки: проберется в один из момчиловских огородов и давай лакомиться курчавой капустой, сладким перчиком. Да с каким аппетитом! В сумерках здесь носятся летучие мыши. Прошелестят над головой — и след простыл. В воздухе пахнет хвоей, травами. И такая тишина кругом, что если раздастся где ранний крик еще сонной ночной птицы, то покажется, будто над ухом взревел лесной зверь. Сколько раз я, так глупо обманутый, вздрагивал, как последний трусишка! Особенно там, где дорога огибает Змеицу… Правда, это место я обычно прохожу форсированным маршем — упражняюсь в быстрой ходьбе; говорят, она укрепляет сердце. Упражняюсь до тех пор, пока не отдалюсь от таинственной Змеицы шагов на сто. И тогда снова перехожу на обычный темп. С пастбищ, что разлеглись между Момчиловом и Луками, временами доносится успокаивающий перезвон медных колокольчиков — там пасутся отары овец. Далекий собачий лай звучит в моих ушах, как сердечный привет. От него становится веселей на душе. Пусть себе лают, на то они и собаки!
Вот за все это я очень люблю дорогу из Момчилова в Луки. Случается, что по ней ходит и доктор Начева, когда ее зовут к больному в какую-нибудь момчиловскую слободу. Но это несущественная деталь. Я прогуливаюсь там главным образом для того, чтоб любоваться природой. Конечно, бывает, иногда мы встретимся — я хорошо знаю, в какое время она обычно возвращается от своих пациентов. Но это, как я уже сказал, пустяковая и совершенно несущественная деталь.
С этой деталью мне довелось совсем случайно столкнуться однажды, когда я отправился на очередную прогулку в сторону Лук. На ее плечах был мягкий шерстяной платок цвета резеды; из-под его длинной бахромы виднелись обнаженные по локоть руки. Ее сопровождал босоногий мальчуган, чей носишко здорово напоминал запятую первоклассника. Остановившись, мы, как всегда, поболтали о том, о сем. Моя коллега доктор Начева возвращалась из Инджевой слободы — осматривала молоденькую помачку, которая должна была скоро рожать. Муж ее работал в Мадане, там он стал ударником и зарабатывал хорошие деньги. Молодая женщина все допытывалась: «Мальчик будет или девочка?»
Очень ей, бедняжке, хотелось родить мужу мальчика! Начева, конечно, сказала, что непременно будет мальчик. Тогда помачка позвала своего братца и велела ему проводить «дохторку» до самых Лук.
— Я ему говорю, возвращайся, а он ни в какую, — весело смеется доктор Начева. — Посмотрит на меня умильно вот этими своими угольками и опять семенит за мной, как на веревочке!
Внимательно слушая эту историю, замечаю, что моя коллега посматривает на меня лукавым, я бы сказал, интимным взглядом, и думаю: «А не сказать ли ей, что от коровы Рашки сегодня получен рекордный надой молока?» Только хотел было я поделиться с ней этой важной новостью, как она вдруг повела плечом, и от этого движения платок цвета резеды распахнулся на ее груди.
— Ну, а вы как поживаете? — спрашивает она, и я улавливаю в ее голосе чересчур уж лукавую нотку.
Мне кажется, что это не вполне подходящий момент, чтобы сообщать ей такую новость. К тому же не очень-то к лицу солидному, серьезному человеку вроде меня глазеть со столь близкого расстояния на ее бюст. Поэтому я опустил голову и принялся чертить носком ботинка в дорожной пыли какие-то геометрические фигуры. Тогда доктор Начева совершенно неожиданно говорит:
— Ну, пойдем, Али! А то скоро начнет смеркаться!
При этом она обернулась в мою сторону и весело захохотала, от смеха даже за бока ухватилась. А я хоть и обиделся на нее за этот смех, но все же не мог не заметить, что ноги у нее стройные, как у серны, да и талия тоненькая.
Когда я брел обратно, настроение у меня было не такое уж бодрое. Почему она вдруг рассмеялась? Эта мысль не давала мне покоя. Видимо, я долго думал над этим, потому что когда поднял голову и поглядел вокруг, то обнаружил, что Змеица осталась уже далеко позади. Выходит, прошел это неприятное место так же, как по утрам прохожу мимо старой корчмы. Я остался доволен собой и почувствовал, что мое упавшее было настроение поднялось по крайней мере на одну десятую градуса.
Но в этот вечер судьба уготовила мне еще большую неожиданность. Уже возле самого села я увидел, что прямо на меня стремительно надвигается густое облако пыли. «Легковая машина», — сказал я себе и предусмотрительно сошел на обочину. Через одну-две секунды мимо меня прошмыгнул темно-зеленый «газик». Стараясь разогнать клубящуюся в воздухе пыль, я махал перед носом рукой; в это время позади завизжали тормоза, послышался шум шуршащих по сухой земле шин. Я тут же обернулся. Вижу, из машины ловко выскочил человек и устремился ко мне. Не успев опомниться, я оказался в чьих-то крепких объятиях.
Это был Аввакум.
Он немного похудел и выглядел чуть старше своих лет: морщины на его лбу как будто стали глубже. Виски совсем поседели. Взгляд был все такой же проницательный, твердый, пытливый и словно что-то оценивающий. Только вот прежде едва заметная задумчивость теперь как будто сосредоточилась в его зрачках.
— Ты ходил в Луки на свидание с Начевой? — улыбаясь, спросил он, продолжая держать меня за плечи. — А получилось не свидание, а ерунда, совсем не то, на что ты рассчитывал; вот ты и скис. Эх, ты, звездочет от ветеринарии, не смог научиться у капитана Калудиева, как вести себя с женщинами!
Я что-то промямлил, он снова обнял меня и похлопал по спине. Затем сообщил, что едет по делам в Смолян, и так как у него очень мало времени, то он не смог задержаться в Момчилове. Зато на обратном пути, недельки через две, непременно заглянет и погостит у меня несколько дней — пусть тетка Спиридоница имеет это в виду и упрячет куда-нибудь, хоть к черту на рога, своего голошеего вампира.
Прощаясь, он мне сказал:
— Через месяц на Змеицу приедут горняки. Ты слышишь, мечтатель из коровника? Там забурлит такая жизнь, какой момчиловцы и во сне не видели. Змеица, как предсказывал учитель Методий, действительно будет давать драгоценную руду!
Он пожал мне руку так, что она онемела, кинулся к «газику», который тут же тронулся с места, и сел рядом с шофером. Машина скрылась в облаках пыли. Дома меня встретила улыбающаяся тетка Спиридоница.
— Я сварила тебе куриный суп, — радостно сообщила мне хозяйка. После ужина я забрался на сеновал и улегся на свежее сено, подложив руки под голову. Что-то тихо зашуршало по черепице. Пошел мелкий дождик. «Первый осенний дождь», — подумал я.
Я старался представить себе, как тяжелые тучи надвигаются на голую вершину Карабаира. Картина не из веселых. Повернувшись на правый бок, я вспомнил про Аввакума.
А на следующий день, вернувшись из фермы, я принялся писать продолжение этой темной истории.
Дождь лил не переставая.
13
Пообедав у полковника Манова, где круглощекая, проворная Христина на славу угостила его любимым блюдом, Аввакум отправился в библиотеку Археологического института и просидел там до ночи. Он просмотрел все, что в ней было, об интересующем его уголке Родоп, сделал кое-какие заметки и к девяти часам вечера с отяжелевшей от долгого чтения головой вернулся к себе. Всю ночь ему снились всадники в шлемах и кольчугах, разрушенные крепостные стены и высокие горные перевалы, охраняемые зубчатыми башнями. Ему даже показалось, что одна из этих башен окрашена в ярко-розовый цвет и среди бойниц к ней прилепился маленький балкончик, похожий на птичье гнездо из прутьев или скорее, из тростника. А в этом гнезде стоит во весь рост Сия; ее волосы так блестят на солнце, словно они из золота. Приложив руку к глазам, она смотрит куда-то вдаль, и ему очень хочется крикнуть: «Я здесь!». Но почему-то у него не оказалось голоса. Потом он спросил себя: «А где же я в самом деле нахожусь?» У него было такое чувство, будто башня с балкончиком постепенно отдаляется, а он стоит на месте и ему не видно, что происходит в тростниковом гнезде. Но стояло задать себе вопрос «где я?», как башня и гнездо исчезли, словно унесенные ветром, пропали в бескрайних лесных дебрях. Он проснулся и тотчас же сообразил, что лежит в своей постели, и, хотя глаза у него были закрыты, почувствовал, что ночь уже на исходе.
Аввакум не любил нежиться в постели; проснувшись, он тут же вскочил, потянулся и на цыпочках пошел на кухню умыться. Вернувшись к себе в комнату, достал из шкафа темно-серый костюм, оделся и очень старательно завязал синий галстук. Он терпеть не мог, когда плохо завязан галстук, а в нагрудном кармашке пиджака нет платочка, когда на ботинках пыль или — боже упаси! — грязь. Если в его одежде что-либо было не в порядке, он нервничал, злился по самому пустячному поводу, чувствовал себя, как путешественник, забывший дома самую нужную вещь.
Потом Аввакум занялся своим огромным чемоданом. Со сноровкой портного он сложил белье и спортивный костюм. Затем аккуратно разместил несколько пузырьков с химикалиями, две пачки патронов и короткую стальную лопатку в кожаном футляре. Когда все было готово, запер секретные замочки и стянул чемодан поверх чехла ремнями. Написав несколько букв и цифр на маленьком кусочке картона, он привязал его пестрым шнурком к ручке, еще раз осмотрел все и подошел к телефону.
Через четверть часа из управления прибыл дежурный сержант.
— Этот чемодан имеете с портативной коротковолновой радиостанцией отправьте в Смолянское окружное управление, — распорядился Аввакум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28