Этот код должны были выдать просто мне. Мне, а не вам! Вы не должны были здесь находиться.
— Хорошо, — улыбнулся Стилет. Зелимхан посмотрел в его серые, ставшие вдруг ледяными глаза и быстро произнес:
— Не правильно говорим. Сорок три секунды… Есть еще варианты?
— Извините, капитан. — Командир экипажа вдруг неожиданно смягчился и стал таким, как на фотографии в окружении внуков, и Игнат понял, что это была короткая вспышка страха. — У меня нет. И если вы не возражаете, за безопасность этого воздушного судна отвечаю я. И мне принимать окончательное решение. Еще раз извините, капитан. — Командир экипажа улыбнулся и мягко добавил:
— У нас просто нет другого выхода — лишь восемь или девять. И осталось всего тридцать секунд.
— Я понимаю вас, — кивнул Стилет.
Сейчас, сейчас командир экипажа дотянется до кнопки — ключа «девять». Стилет не знал, что с ним происходит. Он не чувствовал, как ему поступить, не ощущал вызова. Знаки… Потом неожиданно что-то родилось: он ошибается, командир экипажа, он выглядит так, как на фотографии с внуками, пожилой, размякший человек. И это не его форма, потому что он совсем недавно был другим. Это не та форма, чтобы принимать решения. Не боевая стойка. И даже если цифрой окажется девять, он все равно ошибается, командир экипажа. Он просто смирился с неизбежным. Стилет посмотрел на таймер: 0:27… Игнат понял, что это ошибка и решение придется принимать ему. И он не знал — восемь или девять.
Когда на таймере бомбы появилось 0:25, мальчик сбегал по лестнице, ведущей на нижнюю палубу самолета. Он все понял, он понял этот сон — папа выстрелил из ружья, и именно двухствольное ружье способно остановить Чудовище. Папа показал ему два ствола, две черные бездны, блеснувшие холодным огнем, и теперь мальчик все понял. Он пробежал к отсеку, где находился этот блок — пульт управления бомбой, а запах становился просто непереносимым — сейчас Чудовище проснется, и увидел, как на таймере цифра 0:23 превратилась в 0:22… Сейчас! И еще он увидел склоняющегося к бомбе командира экипажа.
— Стойте! — закричал мальчик. — Ружье, двухствольное ружье! Оно остановит бомбу — это и есть выбор!
— Что? — произнес Игнат, и на картинке в его голове сквозь слово «ошибка» стало проступать слово «решение».
— Двухствольное ружье — это очень важно! Все остальное — обман.
— Все, — прозвучал голос командира экипажа, — я принял решение.
Голографический рисунок местности: в центре мальчик, голос командира экипажа — голос постороннего. И еще таймер: 18 секунд…
— Два ствола, — проговорил Зелимхан и быстро поднял перед собой ладонь с двумя разведенными пальцами…
16 секунд…
— Двухстволка… — Потом Зелимхан повернул ладонь вертикально. А если так, то «БОКФЛИНТ» тоже двухстволка. У отца был. Ходили на охоту в горы. Два вертикальных ствола. — И он пристально посмотрел на Стилета. — Быстро!
9 секунд…
Голографический рисунок местности: «бокфлинт», двухствольное ружье, о нем твердил парень. Оно убьет Чудовище. И таймер — 0:8, 0:7… Двухствольное ружье, два кружочка, если вертикально, то «бокфлинт»… Рядышком два кружочка, но если их повернуть вертикально, то получаем некоторую цифру, два кружочка один над другим…
4 секунды…
И эта цифра — «восемь». И все остальное — ошибка. Лишь цифра «восемь» в центре голографического рисунка.
3 секунды…
И еще рука командира экипажа, его палец, который сейчас ляжет на кнопку-ключ «девять»… И уже совсем нет времени…
Если забыть лицо Учителя и забыть, как можно останавливать время.
… Левая рука Стилета движется к пульту управления бомбой, она чувствует, что возможно сопротивление, поэтому ее движения точны: простите, командор, но все потом, — большой палец командира экипажа перехватывается на болевой, какой-то крик, наверное, крик боли…
2 секунды…
И правая рука Стилета движется к ключам на блоке, его указательный палец ложится на такую яркую цифру «восемь».
1 секунда…
Крик боли или рев просыпающегося Чудовища, чей язык, чей желудок называется «огонь».
… Палец вдавливает кнопку-ключ «восемь», мгновение растянуто, и они все закрывают глаза, а потом…
Когда Игнат открыл глаза, красный мерцающий огонек погас, а на таймере бомбы застыло 0:1…
И ватное молчание, заполнившее пространство, сейчас взрывалось криками радости. Игнат не понял, как мальчик повис у него на шее и что это за голос, такой великолепный, голос обретенного мужества:
— Чертов ты дурень, палец-то отпусти! А может, ломай, ломай мою глупую руку!
И смех, смех командира экипажа, и что-то удивительное, что приходит лишь в очень редкие минуты, промелькнуло в глазах Зелимхана.
А мальчик плакал, повиснув на шее у Игната, и повторял одну и ту же фразу:
— Его больше нет, больше нет, оно ушло, Чудовище… его больше нет…
— Эй, джигит, — проговорил Зелимхан, — ты уже мужчина, перестань плакать.
— Его больше нет, понимаете? — Мальчик посмотрел на голубоглазого чеченца. — Больше нет…
А потом он почувствовал руку Стилета, потрепавшую его по волосам, и услышал голос человека с серо-голубыми глазами:
— Да, парень, его нет. Ты прав, краснокожий, и больше никогда не будет.
* * *
Четверг, 29 февраля
17 час. 01 мин. (00 минут после взрыва)
Нет, это был не взрыв. Просто таким ярким может быть Солнце, когда выходишь из Лабиринта… Чип посмотрел на часы.
— Одна минута шестого, — тихо произнес он. Жанна открыла глаза, и Чип чуть не утонул в них.
— Что? — прошептала она. — Что ты сказал?
— Одна минута шестого, милая. — Чип все еще не покинул ее. — Все уже позади. Взрыва не будет!
— Как?!
— Мы несколько задержались в туалете.
— Одна минута шестого? Значит… они… Уже все?!
— Да. Они, и мы тоже.
— Мы?
— Ну, если совсем чуть-чуть. По-моему, самолет идет на посадку.
— Точно? Этого всего… нет? Не будет?
— По крайней мере не сейчас.
— Да… — Она подалась к Чипу. — Обними меня крепче. Все? Все закончено? Скажи мне, что все закончено.
— Хорошо — все закончено. Вот. Я забыл тебе сказать еще одну вещь — ты просто великолепна.
Чип прижал ее к себе, чувствуя ни с чем не сравнимое тепло, удивляясь этому забытому ощущению, обретая его заново. — Хочешь, я буду говорить тебе это по четырнадцать раз в день?
— У тебя шальные глаза.
— А у тебя замечательная задница. А глаза — развратные. И пухлые детские губы.
— Как?
— Просто так. Хочешь? По четырнадцать раз?
— Где-то я слышала, — она поцеловала его, — что все происходящее в экстремальных ситуациях потом оказывается недействительным.
— Да? А что у нас такого произошло в экстремальной ситуации?
— Ну… — Она снова поцеловала его, потом коснулась языком шеи, груди в том месте, где была расстегнута рубашка, и подняла глаза.
— Ну вот, — сказал Чип, — раскосые и развратные.
— Ну и ладно.
— И очень теплые. Девушка, вы всегда трахаетесь в авиатуалетах с незнакомыми мужчинами?
— Нет, только в тех случаях, когда самолеты должны взорваться.
— Вместо этого.
— Что?!
— Да так, ерунда… Что там у нас такого стряслось в экстремальной ситуации?
— Некоторые обещания, числом до четырнадцати.
— А, это… Есть выход — каждый день по небольшой экстремальной ситуации. Если ты, конечно, не против гетеросексуальных отношений. А? Как?
* * *
Четверг, 29 февраля
Вечер
Когда самолет коснулся земли, солнце давно уже скрылось и последний день зимы закончился. Самолет отрулили на запасную полосу, к нему тут же двинулся автомобиль «Скорой помощи», мощная аэродромная пожарная машина, саперы. Чуть поодаль стоял «уазик» для конвоирования заключенных и несколько человек в форме внутренних войск, вооруженных автоматами.
Подали трап. Дверь утонула в покатом боку серебристого лайнера. По согласованию с землей первым должен был покинуть самолет капитан Воронов с заключенным. Когда Игнат и Зелимхан появились на трапе, к самолету быстро подъехал еще один автомобиль. Это была черная «Волга». Внизу к трапу подошла группа автоматчиков. Было молчание. Игнат слышал, как под их ногами скрипел трап.
— Постой, неизвестно, что у них на уме, — бросил Игнат Зелимхану, затем он сделал еще несколько шагов по лестнице.
— Я капитан Воронов, — обратился Игнат к старшему группы. — Я лично конвоирую заключенного…
Дверцы черной «Волги» открылись, и в появившейся фигуре Игнат узнал Деда.
— Павел Александрович, — проговорил Игнат. Дед быстро подошел к трапу, махнул рукой автоматчикам.
— С возвращением, сынок… — Он вдруг раскрыл объятия, и Игнат подумал, что это как-то странно и не похоже на всегда сдержанного Деда. — Не беспокойся, все нелепые приказы на сегодня отменены. С возвращением, Ворон. — Потом Дед посмотрел на Зелимхана. — Полковник Бажаев, Государственной Думой объявлена амнистия. Остались формальности, думаю, день-два.. Я лично обещаю вам свести этот срок к минимуму. И… спасибо. — Потом он перевел взгляд на Игната:
— Пойдем, сынок, отвезу тебя домой. Много чего придется рассказать… Но уже все позади.
— «Заячьи уши»? — Игнат вдруг вскинул голову и пристально посмотрел на Деда. — Это кто-то из наших? Да?
— Пойдем, сынок, в машину. Тебя ждут дома. Все уже позади.
— Павел Александрович, а не знаете вы. Лавренев?
— Лютый? — Дед усмехнулся. — Так его называют?
— Так точно, товарищ генерал.
— Ну и дружки у тебя… Друг детства?
— Так точно. Майор Бондаренко…
— Не волнуйся, говорю же тебе, все плохое уже позади. Совсем позади. Ему оказали помощь, и сейчас, насколько я знаю, он уже готов продолжать свой благородный труд.
— Он очень мне помог. Может, его труд не… он не совсем законопослушен, но эти триста человек сейчас в самолете…
— Я все знаю, сынок. Предлагаешь наградить братву орденами за личное мужество? — Дед мягко улыбнулся. — Поедем, сынок. Тебя ждут дома. Все закончилось.
Ворон сделал шаг за увлекающим его Дедом, потом вдруг остановился. Обернулся — автоматчики окружили Зелимхана, сейчас ему наденут наручники. День-два..
Они смотрели друг на друга, ветер был холодным, сырым, совсем не таким, как в небе, когда рядом с ними двигалось огромное пылающее Солнце.
— Ну, прощай, — проговорил Игнат.
— Да… Прощай.
Внезапно включили яркий прожектор, он ударил Ворону по глазам, ослепляя. Игнат заслонился рукой от искусственного электричества:
— Зелимхан, можешь пообещать одну вещь?
Майор, командующий группой автоматчиков, терпеливо ждал. Потом он посмотрел на Деда и вдруг, отступив на шаг, повесил наручники на пояс.
— Смотря что. — Зелимхан чуть насторожился.
— Не входи больше в самолеты в воздухе, не надо — Игнат поднял руку, указывая на небо, и улыбнулся. — Договорились?
Зелимхан посмотрел по сторонам сквозь морозный и ставший искрящимся воздух, поднял голову, вздохнул и с улыбкой проговорил'
— Ладно, пора.
— Будь — Свет больше не слепил, и они хорошо видели друг друга — Постой.. — Игнат покопался в карманах, — держи. — Он протянул ему пачку сигарет «Кэмел». — Выходит, что наши любимые. Как ты сказал? «Верблюд»?..
— Получается так. Спасибо.
Раздались голоса — по трапу начали спускаться первые пассажиры большого лайнера, аэробуса «Ил-86».
— Ну все, пора. Прощай.
Они еще несколько мгновений смотрели друг на друга, а потом, перед тем как разойтись, вдруг одновременно шагнули вперед и крепко обнялись
— Давай, братуха, Аллах даст, свидимся. Береги себя.
— И ты тоже. А потом их развела ночь.
Через несколько часов началась весна. Весна второго года чеченской войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Хорошо, — улыбнулся Стилет. Зелимхан посмотрел в его серые, ставшие вдруг ледяными глаза и быстро произнес:
— Не правильно говорим. Сорок три секунды… Есть еще варианты?
— Извините, капитан. — Командир экипажа вдруг неожиданно смягчился и стал таким, как на фотографии в окружении внуков, и Игнат понял, что это была короткая вспышка страха. — У меня нет. И если вы не возражаете, за безопасность этого воздушного судна отвечаю я. И мне принимать окончательное решение. Еще раз извините, капитан. — Командир экипажа улыбнулся и мягко добавил:
— У нас просто нет другого выхода — лишь восемь или девять. И осталось всего тридцать секунд.
— Я понимаю вас, — кивнул Стилет.
Сейчас, сейчас командир экипажа дотянется до кнопки — ключа «девять». Стилет не знал, что с ним происходит. Он не чувствовал, как ему поступить, не ощущал вызова. Знаки… Потом неожиданно что-то родилось: он ошибается, командир экипажа, он выглядит так, как на фотографии с внуками, пожилой, размякший человек. И это не его форма, потому что он совсем недавно был другим. Это не та форма, чтобы принимать решения. Не боевая стойка. И даже если цифрой окажется девять, он все равно ошибается, командир экипажа. Он просто смирился с неизбежным. Стилет посмотрел на таймер: 0:27… Игнат понял, что это ошибка и решение придется принимать ему. И он не знал — восемь или девять.
Когда на таймере бомбы появилось 0:25, мальчик сбегал по лестнице, ведущей на нижнюю палубу самолета. Он все понял, он понял этот сон — папа выстрелил из ружья, и именно двухствольное ружье способно остановить Чудовище. Папа показал ему два ствола, две черные бездны, блеснувшие холодным огнем, и теперь мальчик все понял. Он пробежал к отсеку, где находился этот блок — пульт управления бомбой, а запах становился просто непереносимым — сейчас Чудовище проснется, и увидел, как на таймере цифра 0:23 превратилась в 0:22… Сейчас! И еще он увидел склоняющегося к бомбе командира экипажа.
— Стойте! — закричал мальчик. — Ружье, двухствольное ружье! Оно остановит бомбу — это и есть выбор!
— Что? — произнес Игнат, и на картинке в его голове сквозь слово «ошибка» стало проступать слово «решение».
— Двухствольное ружье — это очень важно! Все остальное — обман.
— Все, — прозвучал голос командира экипажа, — я принял решение.
Голографический рисунок местности: в центре мальчик, голос командира экипажа — голос постороннего. И еще таймер: 18 секунд…
— Два ствола, — проговорил Зелимхан и быстро поднял перед собой ладонь с двумя разведенными пальцами…
16 секунд…
— Двухстволка… — Потом Зелимхан повернул ладонь вертикально. А если так, то «БОКФЛИНТ» тоже двухстволка. У отца был. Ходили на охоту в горы. Два вертикальных ствола. — И он пристально посмотрел на Стилета. — Быстро!
9 секунд…
Голографический рисунок местности: «бокфлинт», двухствольное ружье, о нем твердил парень. Оно убьет Чудовище. И таймер — 0:8, 0:7… Двухствольное ружье, два кружочка, если вертикально, то «бокфлинт»… Рядышком два кружочка, но если их повернуть вертикально, то получаем некоторую цифру, два кружочка один над другим…
4 секунды…
И эта цифра — «восемь». И все остальное — ошибка. Лишь цифра «восемь» в центре голографического рисунка.
3 секунды…
И еще рука командира экипажа, его палец, который сейчас ляжет на кнопку-ключ «девять»… И уже совсем нет времени…
Если забыть лицо Учителя и забыть, как можно останавливать время.
… Левая рука Стилета движется к пульту управления бомбой, она чувствует, что возможно сопротивление, поэтому ее движения точны: простите, командор, но все потом, — большой палец командира экипажа перехватывается на болевой, какой-то крик, наверное, крик боли…
2 секунды…
И правая рука Стилета движется к ключам на блоке, его указательный палец ложится на такую яркую цифру «восемь».
1 секунда…
Крик боли или рев просыпающегося Чудовища, чей язык, чей желудок называется «огонь».
… Палец вдавливает кнопку-ключ «восемь», мгновение растянуто, и они все закрывают глаза, а потом…
Когда Игнат открыл глаза, красный мерцающий огонек погас, а на таймере бомбы застыло 0:1…
И ватное молчание, заполнившее пространство, сейчас взрывалось криками радости. Игнат не понял, как мальчик повис у него на шее и что это за голос, такой великолепный, голос обретенного мужества:
— Чертов ты дурень, палец-то отпусти! А может, ломай, ломай мою глупую руку!
И смех, смех командира экипажа, и что-то удивительное, что приходит лишь в очень редкие минуты, промелькнуло в глазах Зелимхана.
А мальчик плакал, повиснув на шее у Игната, и повторял одну и ту же фразу:
— Его больше нет, больше нет, оно ушло, Чудовище… его больше нет…
— Эй, джигит, — проговорил Зелимхан, — ты уже мужчина, перестань плакать.
— Его больше нет, понимаете? — Мальчик посмотрел на голубоглазого чеченца. — Больше нет…
А потом он почувствовал руку Стилета, потрепавшую его по волосам, и услышал голос человека с серо-голубыми глазами:
— Да, парень, его нет. Ты прав, краснокожий, и больше никогда не будет.
* * *
Четверг, 29 февраля
17 час. 01 мин. (00 минут после взрыва)
Нет, это был не взрыв. Просто таким ярким может быть Солнце, когда выходишь из Лабиринта… Чип посмотрел на часы.
— Одна минута шестого, — тихо произнес он. Жанна открыла глаза, и Чип чуть не утонул в них.
— Что? — прошептала она. — Что ты сказал?
— Одна минута шестого, милая. — Чип все еще не покинул ее. — Все уже позади. Взрыва не будет!
— Как?!
— Мы несколько задержались в туалете.
— Одна минута шестого? Значит… они… Уже все?!
— Да. Они, и мы тоже.
— Мы?
— Ну, если совсем чуть-чуть. По-моему, самолет идет на посадку.
— Точно? Этого всего… нет? Не будет?
— По крайней мере не сейчас.
— Да… — Она подалась к Чипу. — Обними меня крепче. Все? Все закончено? Скажи мне, что все закончено.
— Хорошо — все закончено. Вот. Я забыл тебе сказать еще одну вещь — ты просто великолепна.
Чип прижал ее к себе, чувствуя ни с чем не сравнимое тепло, удивляясь этому забытому ощущению, обретая его заново. — Хочешь, я буду говорить тебе это по четырнадцать раз в день?
— У тебя шальные глаза.
— А у тебя замечательная задница. А глаза — развратные. И пухлые детские губы.
— Как?
— Просто так. Хочешь? По четырнадцать раз?
— Где-то я слышала, — она поцеловала его, — что все происходящее в экстремальных ситуациях потом оказывается недействительным.
— Да? А что у нас такого произошло в экстремальной ситуации?
— Ну… — Она снова поцеловала его, потом коснулась языком шеи, груди в том месте, где была расстегнута рубашка, и подняла глаза.
— Ну вот, — сказал Чип, — раскосые и развратные.
— Ну и ладно.
— И очень теплые. Девушка, вы всегда трахаетесь в авиатуалетах с незнакомыми мужчинами?
— Нет, только в тех случаях, когда самолеты должны взорваться.
— Вместо этого.
— Что?!
— Да так, ерунда… Что там у нас такого стряслось в экстремальной ситуации?
— Некоторые обещания, числом до четырнадцати.
— А, это… Есть выход — каждый день по небольшой экстремальной ситуации. Если ты, конечно, не против гетеросексуальных отношений. А? Как?
* * *
Четверг, 29 февраля
Вечер
Когда самолет коснулся земли, солнце давно уже скрылось и последний день зимы закончился. Самолет отрулили на запасную полосу, к нему тут же двинулся автомобиль «Скорой помощи», мощная аэродромная пожарная машина, саперы. Чуть поодаль стоял «уазик» для конвоирования заключенных и несколько человек в форме внутренних войск, вооруженных автоматами.
Подали трап. Дверь утонула в покатом боку серебристого лайнера. По согласованию с землей первым должен был покинуть самолет капитан Воронов с заключенным. Когда Игнат и Зелимхан появились на трапе, к самолету быстро подъехал еще один автомобиль. Это была черная «Волга». Внизу к трапу подошла группа автоматчиков. Было молчание. Игнат слышал, как под их ногами скрипел трап.
— Постой, неизвестно, что у них на уме, — бросил Игнат Зелимхану, затем он сделал еще несколько шагов по лестнице.
— Я капитан Воронов, — обратился Игнат к старшему группы. — Я лично конвоирую заключенного…
Дверцы черной «Волги» открылись, и в появившейся фигуре Игнат узнал Деда.
— Павел Александрович, — проговорил Игнат. Дед быстро подошел к трапу, махнул рукой автоматчикам.
— С возвращением, сынок… — Он вдруг раскрыл объятия, и Игнат подумал, что это как-то странно и не похоже на всегда сдержанного Деда. — Не беспокойся, все нелепые приказы на сегодня отменены. С возвращением, Ворон. — Потом Дед посмотрел на Зелимхана. — Полковник Бажаев, Государственной Думой объявлена амнистия. Остались формальности, думаю, день-два.. Я лично обещаю вам свести этот срок к минимуму. И… спасибо. — Потом он перевел взгляд на Игната:
— Пойдем, сынок, отвезу тебя домой. Много чего придется рассказать… Но уже все позади.
— «Заячьи уши»? — Игнат вдруг вскинул голову и пристально посмотрел на Деда. — Это кто-то из наших? Да?
— Пойдем, сынок, в машину. Тебя ждут дома. Все уже позади.
— Павел Александрович, а не знаете вы. Лавренев?
— Лютый? — Дед усмехнулся. — Так его называют?
— Так точно, товарищ генерал.
— Ну и дружки у тебя… Друг детства?
— Так точно. Майор Бондаренко…
— Не волнуйся, говорю же тебе, все плохое уже позади. Совсем позади. Ему оказали помощь, и сейчас, насколько я знаю, он уже готов продолжать свой благородный труд.
— Он очень мне помог. Может, его труд не… он не совсем законопослушен, но эти триста человек сейчас в самолете…
— Я все знаю, сынок. Предлагаешь наградить братву орденами за личное мужество? — Дед мягко улыбнулся. — Поедем, сынок. Тебя ждут дома. Все закончилось.
Ворон сделал шаг за увлекающим его Дедом, потом вдруг остановился. Обернулся — автоматчики окружили Зелимхана, сейчас ему наденут наручники. День-два..
Они смотрели друг на друга, ветер был холодным, сырым, совсем не таким, как в небе, когда рядом с ними двигалось огромное пылающее Солнце.
— Ну, прощай, — проговорил Игнат.
— Да… Прощай.
Внезапно включили яркий прожектор, он ударил Ворону по глазам, ослепляя. Игнат заслонился рукой от искусственного электричества:
— Зелимхан, можешь пообещать одну вещь?
Майор, командующий группой автоматчиков, терпеливо ждал. Потом он посмотрел на Деда и вдруг, отступив на шаг, повесил наручники на пояс.
— Смотря что. — Зелимхан чуть насторожился.
— Не входи больше в самолеты в воздухе, не надо — Игнат поднял руку, указывая на небо, и улыбнулся. — Договорились?
Зелимхан посмотрел по сторонам сквозь морозный и ставший искрящимся воздух, поднял голову, вздохнул и с улыбкой проговорил'
— Ладно, пора.
— Будь — Свет больше не слепил, и они хорошо видели друг друга — Постой.. — Игнат покопался в карманах, — держи. — Он протянул ему пачку сигарет «Кэмел». — Выходит, что наши любимые. Как ты сказал? «Верблюд»?..
— Получается так. Спасибо.
Раздались голоса — по трапу начали спускаться первые пассажиры большого лайнера, аэробуса «Ил-86».
— Ну все, пора. Прощай.
Они еще несколько мгновений смотрели друг на друга, а потом, перед тем как разойтись, вдруг одновременно шагнули вперед и крепко обнялись
— Давай, братуха, Аллах даст, свидимся. Береги себя.
— И ты тоже. А потом их развела ночь.
Через несколько часов началась весна. Весна второго года чеченской войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47