– Ну что? Напористая шпана? – весело спросил Зубр, помогая надевать Элли, доктору Веллингтону и медсестре кевларовые бронежилеты.
– Это не шпана. Это спецназ.
Зубр присвистнул:
– Кто-то хитрый решил опередить Джамирро? Как гуляли – веселились, подсчитали – прослезились...
– Они пришли за камнями? – тревожно спросил Вернер.
– Камни им достанутся на гарнир.
– Где наш вертолет?! – На этот раз Вернер почти визжал. Пули часто зацокали в стекла балконной двери, оставляя на них едва заметные трещинки.
– Из «скорпионов» не пробьют. Из «калашей» тоже, – спокойно констатировал Данилов, рявкнул:
– Всем вниз, в гараж! В джип! Веллингтон – уводите женщин!
– Есть, – по-военному ответил доктор, заторопился, увлекая за собой вниз по лесенке Элли и мисс Брайтон. Вернер заспешил за ними.
– Зубр, расчищай выход!
– Сделаем! Не задерживайся, Данила!
– Ага, – кивнул Олег, прищурился: на балкончике было уже с полдюжины одетых в черное спецназовцев; они забились по углам, пока один менял осколочную гранату на кумулятивную и пристраивал на плече трубу реактивного гранатомета.
Данилов извлек из подсумка гроздь «лимонок», подвесил на крюк окна, выдернул из одной чеку и ринулся вниз по лестнице, бездумно повторяя про себя знакомую с детства считалочку: «Рабочий тащит пулемет – сейчас он вступит в бой...»
Выстрел гранатомета и взрыв осколочных слились; взрывная волна оглушила, Олег скатился по оставшимся ступенькам, споткнулся и растянулся на бетонном полу, ударившись локтями, но губы расплылись в глупейшей улыбке.
– Тебе весело, Данила?
– Считай, нервное... За руль, Зубр. Я страхую!
Тяжелая бронированная створка гаражных ворот поползла вверх. Данилов дал длинную очередь, поменял стянутую скотчем пару магазинов и на ходу запрыгнул на порожек рванувшегося с места массивного джипа.
Впереди была тьма, лишь кое-где разрываемая трассами победных очередей и подсвеченная пламенем занимающихся пожаров.
Рокот вертолетов показался сначала обыденным аккомпанементом бушевавшему в поселке разбою, но оранжево-зеленая пулеметная очередь, вырвавшая щебенку прямо перед носом автомобиля, заставила Зубра вильнуть резко в сторону. А следом – все пространство вокруг залил молочно-белый свет. Он походил бы на лунный, если бы не мертвенная яркость галоге-новых ламп, делающих видимыми каждую сникшую травинку и каждую выщербленку бетона.
– Всем выйти из машины! – раздалось из вертолетного репродуктора. Свое требование невидимый пилот подкрепил еще одной трассирующей очередью, очертившей у замершей машины огненный полукруг.
Доктор Вернер выскочил первым, дергаясь, словно итальянский попрыгунчик-"дьяболло".
– Они захотели мои камни?! – взвизгнул он, поднял руку с длинноствольным «люгером» и выстрелил трижды.
Пулеметчик вывалился из кабины и кулем упал на землю.
– Камни захотели?
Еще четыре выстрела прозвучали вослед вертолету; но он и без того двигался заваливаясь на бок и через мгновение врезался в мансарду стоявшего поблизости особнячка, замер и рухнул наземь. Мощный галогенный фонарь чудом остался цел и продолжал рассекать тьму бледным лучом, упираясь в высокие тучи.
Второй вертолет заложил вираж; луч заметался по площадке с застывшим автомобилем; прогрохотала длинная очередь. Доктора Вернера словно смело с ног порывом ветра, он мгновенно вскочил на ноги и замер растерянно: пулеметные пули разорвали кожаный кофр буквально надвое; бриллианты посыпались по бетону в разные стороны, вспыхивая в мертвенном свете невероятным фиолетовым сиянием.
Старик Вернер рухнул на колени, заметался, пытаясь удержать разбегавшиеся камни... Он почти распластался по бетону, подгребая алмазы в грудки и стараясь рассовать по карманам, но они разбегались по площадке искристым ручьем из прорванной боковины кофра, будто светящаяся кровь из раны дракона... Из груди старика вырвалось рыдание.
Данилов вскинул автомат, дал короткую очередь, и прожектор погас. Вертолет завис чуть в стороне, пулеметчик тупо водил хоботом пламегасителя, нащупывая в наступившей полутьме цель, когда Зубр вскинул автомат и выстрелил гранатой из подствольника. Взрыв сдетонировал в кабине с находившимися там боеприпасами, вертолет разорвало в куски всполохами оранжево-алого пламени; струи зеленоватых трассеров заметались во все стороны, пока горящий остов не рухнул тяжело на бетон, взметнув сноп разноцветных огненных брызг сгорающей пластмассы и металлической окалины. Грохот стоял несусветный, Данилов не услышал, прочел по губам Зуброва:
– В машину!
И тут – увидел Элл и. Она стояла на корточках рядом с отцом, пыталась приподнять его и тащить к автомобилю и падала обессиленная, не в силах сдвинуть Вернера с места.
Старик плакал. Во всполохах пламени рассыпанные по всей площадке алмазы сияли диковинными, несгорающими огоньками и казались единственными живыми существами на этой земле, полной ненависти, огня и крови... И еще – они были бессмертны.
Старик набирал грудку, любовался сиянием, с нежностью перебирал камни, прятал где-то за пазухой и полз на четвереньках дальше... Данилов окликнул его, Вернер поднял взгляд, но Данилов увидел в плещущейся тусклой мути его зрачков лишь пустоту: глаза были как потухшие уголья давно сгоревшего костра, и даже отсвет пожара, что играл теперь в алмазах, заставляя их искриться и пламенеть, не оживлял этого взгляда: он оставался спокойным, безжизненным и тусклым, и только слезы, безвольно бегущие по щекам старика, говорили о том, что он еще жив.
– Доктор... Нужно уходить. – Данилов наклонился к Вер-Неру, подхватил его под мышки, приподнял, но Вернер с неожиданным проворством и ловкостью вывернулся, взвизгнул:
– Прочь!
И – снова пополз на четвереньках, ухватывай ловкими узловатыми пальцами рассыпавшиеся камни.
– Папа, папа. – Элли пыталась тянуть отца, но он отшвырнул ее так, что девушка едва не упала.
– Данилов, в машину, быстро! – закричал Зубр, стреляя навскидку по людям, появившимся за цепью зеленых кустарников.
Олег обхватил Элли и побежал к автомобилю. Неприцельная очередь вздыбила щебенку в полуметре, Данилов делал несоразмерные прыжки, дверца джипа была уже рядом...
– Halt! – Голос Вернера дребезжал, как кусок ржавого железа. – Halt!
Данилов подсадил девушку на подножку, обернулся. Зрачок «парабеллума» смотрел прямо на него. Выстрела он не слышал. Струя горячей крови залила шею, но боли не было... Это была кровь Элли... Данилов двинул ствол автомата, но «люгер» полыхнул новой оранжевой вспышкой... Уже падая, Олег успел увидеть, как зеленовато-желтая трасса-молния сорвалась с неба и разорвала, раскрошила тело старика на десятки, сотни, тысячи кристаллов, и они рассыпались безлично по гипсово-белому пространству, скучному, как вылинявшая парусина, никогда не бывшая парусом... Потерянные алмазы вспыхнули на мгновение ослепительными всполохами, яростная чернота боли взорвала голову, и – наступила тьма.
...Сначала он падал в бездну. Падал почти отвесно с отважным безрассудством, зная, что где-то там, внизу, девчонка мечется во тьме серо-коричневой пыли; он хотел вытащить ее оттуда ввысь, в ясную синеву... Он несся сквозь туман, как сквозь пепел, он кричал, но крик его был бессилен.
Океан открылся сразу. Он был величествен и покоен, как уставший путник.
Валы, казалось, едва-едва набегают на хрусткий крупный песок, но было слышно, как океан дышал, медленно, монотонно, словно отдыхая в полуденном сне. Ровная широкая полоска песка была вылизана ветрами и абсолютно пустынна. Чуть поодаль берег вздымался крутым охрово-коричневым обрывом, кое-где поросшим приземистыми кустами и неприхотливой жесткой травкой, ухитрившейся даже расцвести мелкими бледными цветиками.
Элли он увидел лежащей неподвижно у самой кромки воды. Сначала ему показалось, что девушка спит. Но она открыла глаза, улыбнулась, сказала просто:
– Мне здесь хорошо. Здесь мой дом.
Встала и побрела прочь по самой кромке прибоя. Она шла медленно, ее сильное, золотое от закатных лучей тело казалось частью этого берега, этих древних утесов, скал, выглядывающих из океана, будто окаменевшие останки доисторических чудовищ. Она что-то напевала, играла с каждой набегавшей волной, смеялась сама с собой и с пеной прибоя... Ее фигурка удалялась, удалялась, удалялась... И – исчезла совсем.
...А потом пласт рухнул и Олега накрыло тяжкой коричневой массой. Дышать стало трудно, почти нестерпимо, он оглушенно тыкался вокруг и с удивлением отметил, что толща породы проницаема, что она похожа на плотную взвесь. Он тыкался в пустоте, чувствуя, как коричневая пыль сделалась влажной и стала липнуть к рукам, а в кончики пальцев словно впились тысячи ледяных кристалликов.
...Данилов открыл глаза. Голова пульсировала тяжкой фиолетово-черной болью, но он знал: это скоро пройдет. Провел руками по лицу: кровь. Она текла из носа, и – немного саднило висок. Пуля «парабеллума» прошла вскользь, но контузия была глубокой: видимо, задело взрывной волной. Что взорвалось, когда, – этого Данилов не помнил. Он стоял посреди саванны и помнил только, что первая пуля попала в Элли.
...Олег бежал сквозь душную мглу, длинная трава спутывала ноги, и ему приходилось продираться сквозь ее стебли, словно сквозь сеть. Тяжелые, сладко-гнилостные ароматы орхидей душили, дыхания не хватало, сердце, казалось, выпрыгивало из груди, но он бежал и бежал, раздвигая заросли, становившиеся все гуще, туда, к девчонке на берегу, стоявшей там нагой и беззащитной перед несущимся на нее беззвучным смерчем... Он добрался до песка, но песок оказался зыбучим, он затягивал, и каждый шаг давался невероятным усилием , воли. Он попытался бежать по кромке воды, но и теперь его ноги вязли, а вода скатывалась с ног каплями прозрачной ртути. А потом капли делались твердыми и превращались в камни. В красные, точно сгустки запекшейся крови, в зеленые, словно пролежавшее несколько лет под накатом прибоя бутылочное стекло, в белые, желтые, синие... Они вовсе не были красивыми, эти камни, но это были настоящие природные сапфиры, рубины, изумруды... И конечно, алмазы – белые, голубые, красные, желтые... Они ждали огранщика, чтобы явить миру свою вечную, неповторимую красоту, чтобы... Олег запнулся, упал навзничь, чувствуя, как тяжелая, удушливая волна накрывает его, а когда поднял голову – не увидел ни песчаного пляжа, ни темной густой зелени позади... Смерч разметал все, выжег до коричневой окалины, и ему казалось, что он чувствует во рту вкус этой окалины, и это был вкус крови...
Кровь... Пуля... «А вторая пуля, а вторая пуля, а вторая пуля-дура ранила меня...» – медленно прокручивалось в мозгу. Данилов встал на слабых ногах, пошатываясь, прошел дальше, огляделся. Никого нигде не было. Словно приснилась ему эта ночь... Словно приснилась ему эта жизнь.
...А потом снова был запах орхидей, удушливо-влажный, дурманящий... Или ему казалось, что это были орхидеи... Но он шел сквозь этот запах и сквозь причудливо переплетенные ветви, оглядывая кусты, опасаясь маленьких, грязно-зеленого цвета змеек, затаившихся в ветвях в ожидании добычи. Для них он добычей не был, но – как знать? Так и шел, раздвигая податливо-гуттаперчевую массу кустов... Куда? Порой он совершенно терялся, но не в пространстве даже...
«Он шел против снега во мраке, голодный, усталый, больной...» <Из стихотворения Николая Рубцова.> Ему казалось, что окружают его вовсе не африканская саванна, а занесенное глубоким февральским снегом поле и ночь, и впереди – тропинка на три стежка, а вокруг – снег, снег, снег, глубокий, бездонный, а ночь морозна, и звезды часто и далеко перемигиваются в черной вышине неба, и до них не достать, и стоит только ступить мимо, как увязнешь в этом снегу, пропадешь, превратишься в мертвую жесткую окалину, в мерзлую сучковатую ветку, и человеком никогда не бывшую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87