Заработок, продвижение по службе и все остальное я беру на себя. От тебя потребуется…
Он пригубил шампанского и заговорил о другом.
– Расима – женщина дорогая, избалованная. Тебе, по всему видно, нелегко дается ее любовь?
Шляфман пожал плечами, но ничего не ответил. Он неожиданно для себя вдруг понял, что каждый раз, переступая порог этой квартиры, приносит сюда не знаки любви, а плату за встречу и обслуживание. От этой мысли ему стало зябко и неуютно.
– Сделаем так, – Леонид Федорович встал и прошелся по комнате, – каждый месяц я буду высылать тебе по тысяче рублей в счет будущей работы. На пять посещений нашей красавицы тебе хватит, а больше и не надо – нужно не только здоровье беречь, но и голову наполнять. Хватит учиться, выезжая на умной голове – ей и информация нужна. И чтобы никаких барыг и подсобных работ. Тут не долго до уголовки дойти. Тебе это не к чему, согласен?
Миля кивнул и почувствовал необыкновенную легкость. Как оказывается хорошо, когда кто-то думает и заботится о тебе, предлагая гарантированное будущее.
ГЛАВА 4
Самой большой любовью Сережки Боляско были фильмы и книги о войне. Все началось с того дня, когда он, шестилетний малыш, нашел на чердаке дедова дома какие-то непонятные переплетения кожаных ремешкой с поржавелыми колесиками, внутри которых что-то звенело.
– Шпоры, – как-то незнакомо улыбнулся дед, – это мои парадные шпоры. По праздникам я носил их на сапогах.
Он взял в руки ремешки, расправил их и встряхнул.
– Звенят. А знаешь, когда-то, в свободные вечера, мой коновод надраивал их мелом и я шел к какой-нибудь молодице. – Он смутился, подмигнул внуку, – потанцевать, песни попеть. Идешь по улице, а шпоры, как колокольчики, звенят. Все оглядываются, останавливаются – офицер идет, красота.
Старик сел на стул, дрожащими руками достал сигареты.
– Если бы не этот дурак, Хрущев, который решил сократить нашу армию на миллион двести тысяч, я бы сейчас, может быть, генералом был. А так, – он махнул рукой, закурил, – токарь шестого разряда.
Сережке показалось, что дед сейчас заплачет, и он прижался щекой к твердому дедовому плечу.
– Самое страшное, Серега, оказалось, не в окопах дохнуть и в атаки ходить, а в сорок лет начинать жизнь сначала.
Мальчик не понимал ни смысла сказанного, ни состояния старика, резкими рывками курившего сигарету, но ему до слез было жалко деда.
– Вот подрастешь чуток, – тот справился с волнением, – я тебя в Суворовское училище определю, тогда и доделаешь то, чего мне не дали.
С того времени Сергей все свои мечты связывал только с военной профессией. Он с отличием окончил воздушно-десантное училище, с гордостью надел погоны старшего лейтенанта и приехал в отпуск домой. Дед был уже совсем стар и почти слеп. Он с волнением ощупал погоны внука и, припав к его широкой груди, заплакал от радости.
Через четыре года капитан Боляско во главе роты десантников принял свой первый бой в «зеленке» под Кандагаром. А еще через два – провалявшись полгода в госпитале, он был демобилизован из армии и вместе со вторым орденом Красной Звезды получил удостоверение инвалида второй группы.
Быший майор Боляско, не успевший до ранения жениться, вернулся в старый дедовский дом, где стал жить вместе с матерью и бабушкой. Он никак не мог отвыкнуть от войны и чувствовал себя в родном городе чужаком. Сергей так и не научился спать ночами. Он спал днем, а ночью выходил в город. Мужчина ходил по улицам и никак не мог привыкнуть к тишине спящего города. Ему все время казалось, что сейчас засвистят пули, завоют снаряды, но вокруг была тишина. Страх перед ней Сергей пытался залить водкой.
Однажды утром он пришел домой весь в крови с разбитыми руками и пустыми ножнами из-под кинжала, который неизменно носил на поясе, под курткой. Мать закричала, а бабка кинулась обтирать многочисленные ссадины на руках и лице внука. Тот, придя в себя, нащупал пустые ножны, задумался и сказал:
– Кажется, я все-таки прирезал эту падаль.
– Кого, как?! – Мать всплеснула руками, – они же тебя в тюрьму посадят?!
– Куда? – Сергей поднял голову. Кажется только в этот момент он отрезвел и впервые за три месяца по-настоящему увидел дом, в котором жил, – в тюрьму-то за что?
– Ты же говоришь, что убил человека, – дрожащим голосом произнесла мать.
Он еще раз пощупал ножны, осмотрел разбитые пальцы.
– Афган научил меня точности, – от его застывшего лица повеяло чем-то таким, что обе женщины замерли от ужаса, – промахнуться я не мог. Туда этому гаду и дорога.
– А ты?! – Опять вскрикнула мать.
Бабушка поднялась, подошла к зеркалу, поправила волосы, повязала косынку и направилась к двери.
– Из дома не выходите, дверей никому не открывайте. Я схожу к одному умному человеку, посоветуюсь.
Она вышла из калитки, проехала на автобусе до фабрики, на которой проработала сорок лет и, степенно кивнув секретарше, вошла в кабинет к Чабанову.
– Что случилось, тетя Катя? – Леонид Федорович поднялся из-за стола и пошел навстречу этой немолодой женщине. Много лет назад, когда после техникума он пришел на фабрику, она была его первым наставником. С тех пор оба сохранили уважительное отношение друг к другу.
– Горе у меня, Леня, вот и пришла посоветоваться.
Чабанов усадил ее в кресло, сел рядом, а когда она все рассказала, поднялся:
– Жаль, мальчишку, война его покалечила, тюрьма – добъет. Ты никому ничего не говори и дочери накажи, чтобы все забыла. Отвезу его на свою дачу, а там решим, как твоему внуку помочь. Может, ему с пьяных глаз что и померешилось?
– Не похоже.
Они вышли из ворот фабрики. Чабанов отправил водителя обедать, а сам сел за руль машины. Когда они подъехали к дому, женщина кинулась из автомобиля.
– Погоди, – остановил ее Леонид Федорович, – я заходить не буду. Дочери и внуку о том, кто я не говори. Пусть он выйдет сюда, сразу и поедем. Если кто-нибудь будет его искать, говори, что с самого утра не видели.
– Хорошо, хорошо, Леня, все сдалаю, как скажешь.
Женщина скрылась в доме, а Чабанов остался за рулем. Он внимательно смотрел по сторонам, но не заметил, как появился Сергей. Леонид Федорович вздрогнул от легкого щелчка автомобильной дверцы. Он поднял глаза на зеркальце заднего обзора. А нем виднелся мощный, широкоплечий парень.
– Приляг на сидение, – резко скомандовал Чабанов и спи, когда приедем, я тебя разбужу.
Здоровяк молча подчинился. Чабанов резко тронул машину и, выбирая окольные пути, повел ее за город. К даче они подъехали уже в темноте. Леонид Федорович взглянул на застывшее лицо спящего парня, осторожно прикрыл дверцу, растворил ворота и подвел машину к самому крыльцу.
– Вставай, – он открыл заднюю дверцу и наткнулся на острый взгляд молодого человека, – проходи в дом.
Чабанов отметил про себя широкую, но совершенно бесшумную походку своего гостя. Тот очень легко и собрано нес свое большое тело.
«Хорош, – удовлетворенно хмыкнул Леонид Федорович, – если еще и покладист, и сообразителен, и поймет меня, то сегодня мне повезло.»
Они вошли в прихожую. Гость, не поворачивая головы, быстрым взглядом окинул помещение и, как показалось Чабанову, перевел дыхание.
– Тебе здесь ничего не угрожает, – сказал Леонид Федорович, потом уточнил, – пока я во всем не разобрался. Иди в ванну, сполоснись, а я тут выпить и поесть соображу. За столом обо всем и поговорим.
Гость мылся долго и шумно, с удовольствием плескаясь в воде. Когда сели за стол и Чабанов налил коньяк, Сергей, коротко взглянув в глаза хозяину, усмехнулся:
– Вот, уж, не знал, что у бабушки есть такие знакомые.
– Какие?
– С черной «волгой» и шикарной дачей.
– Ты меня знаешь?
– Нет.
– Ну, и ладно, главное, чтобы мы оба хотели бы познакомиться друг с другом. Выпьем, я хочу, чтобы ты рассказал мне о себе.
– Понятно.
Гость много ел и пил, но не пьянел.
– Мне нравится, что ты нормально держишь спиртное, – сказал Леонид Федорович.
Сергей улыбнулся и отложил в сторону вилку.
– А мне, что вы не торопитесь, – он чуть отодвинулся от стола, пригладил короткие волосы и спросил:
– Скажите, почему мои мальчики там, за речкой, дохнут от пуль и болезней, а тут куча всякой сволочи жирует от безделья?
– Это нелегкий вопрос, Сережа, и каждый отвечает на него по-своему, отталкиваясь от образования, ума, может быть, массы подлости или честности, накопившейся или оставшейся в душе. Если бы его решение зависило от меня, то никогда бы ни один русский солдат не перешел бы границ нашей страны. Но, – он развел руками и усмехнулся, – добраться до правительственных вершин мне пока не удалось, не пустили всякие подонки. К тому же, в стране жирующих мало. Миллионы человек едва сводят концы с концами. Просто у нашего народа неимоверное терпение. Но ты, конечно, имел в виду те сотни, может быть, тысячи остолопов, ничего не делающих и совершенно не способных думать, которые занимают высокие посты в Москве.. Это от них, от их тупости – и слабая экономика, и мальчики в Африке, Вьетнаме и Афганистане. Наверное, что-то сломалось в нашей системе и ее надо либо серьезно чинить, либо переделывать, чтобы избавиться от того, о чем ты говоришь.
Чабанов откупорил новую бутылку.
– К примеру, возьми меня. Когда-то мне казалось высоким счастьем умереть за народ где-нибудь на гражданской или отечественной, и я жалел, что родился слишком поздно. Потом я уверовал в то, что должен принести людям пользу своей отменной работой, но, как оказалось, если это и нужно кому-то, то только для того, чтобы подняться по моему хребту ближе к кормушке. А чтобы меня оценили и взяли с собой во власть, нужно было уметь шаркать ножкой, иметь связи, быть подлецом. Тогда я пришел к выводу, что с этой сволочью надо бороться по-другому.
– Их надо стрелять и резать, – Сергей сжал кулаки. – Эх, если бы здесь были бы мои ребята, мы бы за день «причесали» этот городок. У меня была десантура, что надо. Парни прошли такие передряги, что каждый мог против троих-четверых выйти и голову за друга положить, не глядя.
Чабанов, не спуская глаз с гостя, молча слушал.
– Первый бой я принял под Кандагаром. Там «духи» не только хорошо вооружены, но и натасканы дай бог каждому. Пехтура два дня не могла влезть в «зеленку», вот нас туда и бросили. Я только-только из Союза прилетел, пороха не нюхал. Так один дембель, сержант Васька Полуянов, сам вызвался со мной идти. Там так – за три месяца до дома ребят на «боевые» не берут – берегут для граждански. Я ему говорю: «Ты че, сержант, дуришь, под пули лезешь?» А он: «Кто-то же должен тебя войне научить?» Я, дурак, обиделся, а он пошел. Сержант меня, капитана, войне учить, а?! А он пошел. Всю ночь Васька от меня, как нянька, не отходил. И на землю кидал, и вперед выскакивал, и через голову стрелял.
Боляско задумался, глядя куда-то вдаль. Чабанов опять налил коньяку и чуть дотронулся своим бокалом до бокала Сергея. Тот посмотрел на него отсутствующими взглядом и разом выпил.
– Там, ближе к утру, когда в первых лучах солнца они принялись обстреливать нас из минометов и я увидел ошметки человеческого тела, я впервые по-настоящему испугался. Васька заметил и подполз вплотную:
«Спокойно, капитан, ты, я вижу, мужик, что надо. Все будет путем… »
Он у меня потом на сверхсрочную остался, прапором. Я потерял его через год, в кишлаке Сурхи Дарваз. – Голос Сергея задрожал. Он встал, подошел к раковине, пустил воду, вымыл лицо.
– Надо было срезать эту ведьму вместе с «духом», а я промедлил. Дрогнуло что-то в душе – старуха все-таки. А «дух», как оказалось, всунул автомат ей под мышку и шарахнул по мне. Васька меня с ног сбил, а сам очередь в грудь поймал. Я, как увидел, что он руки раскинул и валится на спину, срезал и бабу эту, и гада за ее спиной. Потом мы весь кишлак с землей смешали, только поздно – Ваську он убил.
Слезы лились по впалым щекам Сергея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49