Подавали им охотно и много, с какой-то непонятной радостью.
— Граждане, разойдитесь. Ваш митинг не разрешен. Вы нарушаете закон, — время от времени слышался ор милицейского матюгальника. С таким же успехом можно было призывать скалу подвинуться.
Естественно, партии восьмидесяти процентов населения унизительно выпрашивать у «прихвостней воров» из мэрии разрешение на митинг. В стороне стояли цепочки омоновцев в серых комбезах, со щитами, резиновыми дубинками и в касках.
Вид у них был жадно выжидательный. Некоторые любовно поглаживали дубинки. А вот и знакомое лицо — топором рубленое, притом рубил его явно не знаток своего дела. Это наш замначальника ГУВД, боевой генерал, завоевывавший воинские почести, ордена и славу на разгонах демонстраций, любивший это дело и слывший в нем большим знатоком. Его присутствие для знатоков звучало как сигнал — бить будут.
Выглядел он скучающим и недовольным — бить пока было не за что. Поганое либеральное сюсюканье — приказ применять силу только при наличии хулиганских действий, грозящих перерасти в беспорядки. Пока же — никаких хулиганств, только призывы свергнуть, растоптать. Да еще весело пел хор:
«Будьте здоровы, живите богато, Покуда позволит вам ваша зарплата. А если зарплата вам жить не позволит, Тогда не живите, никто не неволит»… ОМОН скучал. Выступления продолжались.
— Слово представителю наших дорогих пенсионеров. Крепкая бабка с клюкой забралась на трибуну.
— Милочки мои, что же деется-то! Пенсии внучку на водку не хватает. На паперти подавать почти перестали. Надо охломонам, народ затиранившим, по мордасам! По хребтине! Чтоб пенсию давали. И чтоб людя зажили и на паперти снова бы подавать начали!
— Спасибо, Валентина Ивановна. А теперь слово представителю трудящегося фермерства, — радостно кричал Шлагбаум-Троцкий-Сидоров.
— Свинья сдохла, комбикорм гнилой дают, — возопил одетый в фирменный костюм статный фермер. — Везде мздоимство и подкуп. Кончать это надо. И кой-кого тоже кончать.Так ведь и за обрез народ возьмется. А что, прадед мой брался, и мы возьмемся!
Народ все прибывал. Но обычным обывателям же были чужды кипящие здесь страсти. Обыватели обходили сборище стороной, таща с выставки достижения народных хозяйств Японии, Тайваня и других стран Юго-Восточной Азии коробки с «Тошибами», «Хитачи» и «Сони».
Неожиданно на трибуну вспорхнула пожилая дама и возбужденно закричала:
— Нас опять обманывают! Те, кто в толпе собирает средства на партию, жулики! Мы принимаем деньги только в штаб-квартире!
Толпа возмутилась. Толпа зашумела. Начали выискивать негодяев, собиравших деньги, но тех давно простыл и след.
Между тем митинг приобретал все более базарный характер.
— Мы предоставляем слово всем. Даже тем, у кого другое мнение, — вещал Шлагбаум.
На трибуну вскарабкался бородач антисанитарного вида.
— Судари, господа! Что вы тут говорите? Искать виноватых — последнее дело.. Наше благосостояние зависит только от нас. Не дерите горла на митингах. Идите на заводы точить болванки. Идите в переходы торговать джинсами. Пока мы, как всегда в этой стране, будем драть горло на митингах, нам не войти в цивилизованный мир, а так и оставаться лапотниками!
— Мы уважаем любое мнение, — согласился Шлагбаум благосклонно. — Я бы даже поспорил с товарищем, если бы он не был просто недобитым ренегатом, негодяем и провокатором.
Бородача стащили с трибуны и пинками погнали из круга.
Самое интересное началось через несколько минут. Из-за памятника Космонавтам двинулся засадный полк, ножом взрезая праздношатающуюся толпу у метро. Взметнулись вверх плакаты.
Ряды были не слишком многочисленные, но дисциплинированные и стройные. Это шла на разборку партия «экономического освобождения» — надежа и опора крупного капитала. Почему-то большинство из партийцев походили не на крупных капиталистов, а на инженер-оборванцев из почтовых ящиков и ВНИИ. Лидерша партии Валерия Стародомская скрывалась от прокуратуры России в конспиративных подвалах, ей, несмотря на почтенную дурдомовскую справку, очень хотели предъявить обвинение в подстрекательствах к террактам, разжиганию национальной розни и призывах к геноциду русского населения.
Другой босс партии Константин Подосиновый колдовал, как истиный алхимик, на своей бирже. Но зато рядовые бойцы партии шли бороться с красно-коричневой чумой не на жизнь, а на смерть. Над «экономическими освобожденцами» колыхались плакаты.
«Лопух — находка для фашиста». «Лекарство от красно-коричневой чумы-плетка». «Россия — тюрьма народов». Колонна хором скандировала:
— Ло-хи, ло-хи!
В последнее время слово лох удачно перекочевало из блатного жаргона в литературный русский язык.
«Экономисты» приближались. Вдоль площади выстраивались омоновцы, разделяя две враждующие стороны. «Обманутые» в ответ на хор противников нестройно кричали:
— Ироды… Прихлебатели…
Полетели друг в друга помидоры, картошка и еще много чего. Больше всего мусора доставалось омоновцам, находившимся посредине. Генерал с плохо скрываемым ликованием в предчувствии хорошей потасовки рычал оглушительно в мегафон:
— Граждане, разойдитесь. Не нарушайте порядок. Будет применена сила!
— Соблюдайте спокойствие. Не идите на поводу у провокаторов, — призывал без особого успеха Шлагбаум. — Насилие — не наш путь.
Я подобрался к нему ближе, и вдруг заметил, как он на миг расслабился, и его лицо озарила злобная торжествующая усмешка.
Тем временем страсти накалялись. Антиподы стремились навстречу друг другу — поплевать в лицо, расцарапать щеки, врезать по голове плакатом или еще как-нибудь высказать свое мнение. Милиционеры сдерживали натиск, время от времени толпа вскипала, слышались крики:
— Милиция, кого защищаете? Мы с ними разберемся!. Защищала милиция, конечно, «экономистов» — их было гораздо меньше, и при разборе не спасла бы даже их отменная дисциплина.
— Господин генерал, — подскочила к генералу разгневанная дама средних лет. — Я хочу пожаловаться. Ваш солдат оскорбил меня.
— Как оскорбил? — с интересом осведомился генерал.
— Сказал, чтобы я шла… Ну, сами знаете куда.
— Ну и идите, сами знаете куда.
— Я на вас жаловаться буду!
— А на меня жаловаться некому. Я самый главный. Страсти продолжали накаляться. Генералу хотелось отдать приказ о разгоне всех и вся, но вспоминалась накачка в главке — мол, времена не те, просто так людей дубинками бить чревато. Впрочем, кому-то уже досталось. Крики, визги «убивают». Генерал пребывал в раздумье. Тут к нему подошла девочка лет восьми.
— Дядь, а дядь, можно вам сказать?
— Что тебе, дочка? — у генерала была слабость — он любил детей и сейчас умильно посмотрел на небесное создание.
— Мне дядя оттуда просил вам передать, что вы козел , в лампасах.
— Понятно, — лицо генерала покрылось красными пятнами.
— Отведи ребенка в сторонку, — приказал он офицеру и взял рацию. — Вытеснение. Начали.
Две цепочки омоновцев, похожих на римских легионеров, двинулись разводить в две стороны «обманутых» и «экономистов». Омоновцы двигались, как слаженная единая машина, угрожающе стуча дубинками о плексиглазовые щиты — расчитанный и отработанный психологический трюк. Впрочем, по щитам барабанили еще и обломки асфальта, и гнилые овощи, и чьи-то руки. В ответ демонстрантам доставалось дубинами или коваными ботинками. Некоторых наиболее самоотверженных милиционеры захватывали и уносили в автобус. Если бы был приказ на рассеивание, все выглядело бы гораздо веселее, но бойцы итак были довольны — день не прошел даром, удалось поупраж-няться с любимой игрушкой ПР-74 — палка резиновая образца семьдесят четвертого года.
Я прикинул, что надо выбираться, пока самому не досталось. И еще надо не упустить Шлагбаума-Сидорова-Троцкого. Он давно слез с трибуны и куда-то провалился… Нет, не провалился. Вон он. Спешит. Я прилепился к нему.
Мы выбрались из кучи-малы и направились к метро. Народ у метро «ВДНХ» как ни в чем не бывало толпился у ларьков, жевал чизбургеры, глазел на произведения переселившихся сюда с Арбата самодеятельных художников. Из динамика на будке с аудиокассетами гремела песня «Улетай туча».
В метро Шлагбаум не спустился. Он направился к переходу к гостинице «Космос». Там перешел дорогу… Теперь за магазин «Свет» — нырнулводвор. Я припустился бегом. Только бы он не сел в машину. Вести наблюдение в одиночку и без транспорта слишком самонадеянно. Но я надеялся на удачу… А она изменила мне. Изменила по-крупному.
Опасность я заметил слишком поздно. Сначала были мурашки по спине и ощущение угрозы. Рука дернулась к пистолету, я резко обернулся. Но в мое лицо уже смотрел зрачок пистолета.
Женщина средних лет в красном платье и с авоськой осклабилась хищно и жестко. И нажала на спусковой крючок. В моей голове разорвалась граната, и больше я ничего не чувствовал…
О щедром подарке москвичам от банка «Эверест» уже неделю шумели телевидение и газеты. С экранов сдержанный, седой голливудообразный председатель правления банка что-то твердил о времени собирать камни, о том, что пора бы и об Отечестве помыслить. Об Отечестве «Эверест» помыслил, передав сорок килограммов золота на позолоту куполов реставрирующихся московских храмов. Председатель забыл упомянуть, что кроме помыслов об Отечестве он не забывал мыслить и о собственном благосостоянии. Взамен «бескорыстного» дара банку на год дали право крутить зарплату учителей и медицинских работников Москвы.
Передача золота столичному правительству должна была состояться в пятницу в бизнесцентре. Уже расставлялась мебель и готовились декорации для этого представления.
Охлаждалось шампанское и загружалась в холодильники икорка и осетринка. Готовились речи о том, как всем миром надобно заботиться о процветании нашей дорогой столицы, золотой Москвы. Были выписаны пригласительные билеты, заказаны дежурные, политики, шуты и деятели искусства. Гладились смокинги и крахмалились белые рубашки. Все обещало пройти со вкусом, пристойно и сытно. И никто еще не знал, что чья-то рука уже поставила на предстоящем фуршете жирный крест.
Хранилище банка в те дни находилось под усиленной охраной. Конечно, ничего не случится, но мало ли…
Вооруженные бойцы могли отстреляться от роты противника, а толстые стены с трудом взяла бы даже артиллерия. Подступы просматривались видеокамерами. Так бы все и было нормально, если бы…
Ох эти «если бы». Если бы кто поинтересовался, где же провел свой недавний отпуск заместитель руководителя охранной структуры банка. Если бы кто спросил, почему он выглядит таким странным. Но кому интересно, где проводят отпуска сотрудники? Кого удивят странности в человеке, который десять лет отдал профессиональному рингу? Впрочем, даже если бы и поинтересовались, вряд ли бы узнали что-то интересное и никогда бы не заподозрили неладное. Заместитель шефа охранный структуры был своим, не раз проверенным в делах человеком, облеченным доверием. Он-то и отключил охрану банка. После этого впустил грабителей, которые как орешки расщелкали сейфы с золотом. После этого исчез вместе с подельниками. И с сорока килограммами золота для московских куполов.
Очнулся я сразу, будто меня включили в электрическую сеть и сознание моментально загрузилось, как компьютер «Пентиум-три». Прямо перед моими глазами маячил лепной потолок… Нет, не перед глазами. Потолок находился там, где ему и положено быть, просто зрение сыграло со мной неумную шутку.
Скосив глаза, я подумал, что из меня готовят киборга. " От меня шли разноцветные провода…. Ох, чушь какая мерещится. Просто я лежу на больничной койке, облепленный датчиками, под двумя капельницами — и все дела.
Странно, но я чувствовал себя совершенно отдохнувшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
— Граждане, разойдитесь. Ваш митинг не разрешен. Вы нарушаете закон, — время от времени слышался ор милицейского матюгальника. С таким же успехом можно было призывать скалу подвинуться.
Естественно, партии восьмидесяти процентов населения унизительно выпрашивать у «прихвостней воров» из мэрии разрешение на митинг. В стороне стояли цепочки омоновцев в серых комбезах, со щитами, резиновыми дубинками и в касках.
Вид у них был жадно выжидательный. Некоторые любовно поглаживали дубинки. А вот и знакомое лицо — топором рубленое, притом рубил его явно не знаток своего дела. Это наш замначальника ГУВД, боевой генерал, завоевывавший воинские почести, ордена и славу на разгонах демонстраций, любивший это дело и слывший в нем большим знатоком. Его присутствие для знатоков звучало как сигнал — бить будут.
Выглядел он скучающим и недовольным — бить пока было не за что. Поганое либеральное сюсюканье — приказ применять силу только при наличии хулиганских действий, грозящих перерасти в беспорядки. Пока же — никаких хулиганств, только призывы свергнуть, растоптать. Да еще весело пел хор:
«Будьте здоровы, живите богато, Покуда позволит вам ваша зарплата. А если зарплата вам жить не позволит, Тогда не живите, никто не неволит»… ОМОН скучал. Выступления продолжались.
— Слово представителю наших дорогих пенсионеров. Крепкая бабка с клюкой забралась на трибуну.
— Милочки мои, что же деется-то! Пенсии внучку на водку не хватает. На паперти подавать почти перестали. Надо охломонам, народ затиранившим, по мордасам! По хребтине! Чтоб пенсию давали. И чтоб людя зажили и на паперти снова бы подавать начали!
— Спасибо, Валентина Ивановна. А теперь слово представителю трудящегося фермерства, — радостно кричал Шлагбаум-Троцкий-Сидоров.
— Свинья сдохла, комбикорм гнилой дают, — возопил одетый в фирменный костюм статный фермер. — Везде мздоимство и подкуп. Кончать это надо. И кой-кого тоже кончать.Так ведь и за обрез народ возьмется. А что, прадед мой брался, и мы возьмемся!
Народ все прибывал. Но обычным обывателям же были чужды кипящие здесь страсти. Обыватели обходили сборище стороной, таща с выставки достижения народных хозяйств Японии, Тайваня и других стран Юго-Восточной Азии коробки с «Тошибами», «Хитачи» и «Сони».
Неожиданно на трибуну вспорхнула пожилая дама и возбужденно закричала:
— Нас опять обманывают! Те, кто в толпе собирает средства на партию, жулики! Мы принимаем деньги только в штаб-квартире!
Толпа возмутилась. Толпа зашумела. Начали выискивать негодяев, собиравших деньги, но тех давно простыл и след.
Между тем митинг приобретал все более базарный характер.
— Мы предоставляем слово всем. Даже тем, у кого другое мнение, — вещал Шлагбаум.
На трибуну вскарабкался бородач антисанитарного вида.
— Судари, господа! Что вы тут говорите? Искать виноватых — последнее дело.. Наше благосостояние зависит только от нас. Не дерите горла на митингах. Идите на заводы точить болванки. Идите в переходы торговать джинсами. Пока мы, как всегда в этой стране, будем драть горло на митингах, нам не войти в цивилизованный мир, а так и оставаться лапотниками!
— Мы уважаем любое мнение, — согласился Шлагбаум благосклонно. — Я бы даже поспорил с товарищем, если бы он не был просто недобитым ренегатом, негодяем и провокатором.
Бородача стащили с трибуны и пинками погнали из круга.
Самое интересное началось через несколько минут. Из-за памятника Космонавтам двинулся засадный полк, ножом взрезая праздношатающуюся толпу у метро. Взметнулись вверх плакаты.
Ряды были не слишком многочисленные, но дисциплинированные и стройные. Это шла на разборку партия «экономического освобождения» — надежа и опора крупного капитала. Почему-то большинство из партийцев походили не на крупных капиталистов, а на инженер-оборванцев из почтовых ящиков и ВНИИ. Лидерша партии Валерия Стародомская скрывалась от прокуратуры России в конспиративных подвалах, ей, несмотря на почтенную дурдомовскую справку, очень хотели предъявить обвинение в подстрекательствах к террактам, разжиганию национальной розни и призывах к геноциду русского населения.
Другой босс партии Константин Подосиновый колдовал, как истиный алхимик, на своей бирже. Но зато рядовые бойцы партии шли бороться с красно-коричневой чумой не на жизнь, а на смерть. Над «экономическими освобожденцами» колыхались плакаты.
«Лопух — находка для фашиста». «Лекарство от красно-коричневой чумы-плетка». «Россия — тюрьма народов». Колонна хором скандировала:
— Ло-хи, ло-хи!
В последнее время слово лох удачно перекочевало из блатного жаргона в литературный русский язык.
«Экономисты» приближались. Вдоль площади выстраивались омоновцы, разделяя две враждующие стороны. «Обманутые» в ответ на хор противников нестройно кричали:
— Ироды… Прихлебатели…
Полетели друг в друга помидоры, картошка и еще много чего. Больше всего мусора доставалось омоновцам, находившимся посредине. Генерал с плохо скрываемым ликованием в предчувствии хорошей потасовки рычал оглушительно в мегафон:
— Граждане, разойдитесь. Не нарушайте порядок. Будет применена сила!
— Соблюдайте спокойствие. Не идите на поводу у провокаторов, — призывал без особого успеха Шлагбаум. — Насилие — не наш путь.
Я подобрался к нему ближе, и вдруг заметил, как он на миг расслабился, и его лицо озарила злобная торжествующая усмешка.
Тем временем страсти накалялись. Антиподы стремились навстречу друг другу — поплевать в лицо, расцарапать щеки, врезать по голове плакатом или еще как-нибудь высказать свое мнение. Милиционеры сдерживали натиск, время от времени толпа вскипала, слышались крики:
— Милиция, кого защищаете? Мы с ними разберемся!. Защищала милиция, конечно, «экономистов» — их было гораздо меньше, и при разборе не спасла бы даже их отменная дисциплина.
— Господин генерал, — подскочила к генералу разгневанная дама средних лет. — Я хочу пожаловаться. Ваш солдат оскорбил меня.
— Как оскорбил? — с интересом осведомился генерал.
— Сказал, чтобы я шла… Ну, сами знаете куда.
— Ну и идите, сами знаете куда.
— Я на вас жаловаться буду!
— А на меня жаловаться некому. Я самый главный. Страсти продолжали накаляться. Генералу хотелось отдать приказ о разгоне всех и вся, но вспоминалась накачка в главке — мол, времена не те, просто так людей дубинками бить чревато. Впрочем, кому-то уже досталось. Крики, визги «убивают». Генерал пребывал в раздумье. Тут к нему подошла девочка лет восьми.
— Дядь, а дядь, можно вам сказать?
— Что тебе, дочка? — у генерала была слабость — он любил детей и сейчас умильно посмотрел на небесное создание.
— Мне дядя оттуда просил вам передать, что вы козел , в лампасах.
— Понятно, — лицо генерала покрылось красными пятнами.
— Отведи ребенка в сторонку, — приказал он офицеру и взял рацию. — Вытеснение. Начали.
Две цепочки омоновцев, похожих на римских легионеров, двинулись разводить в две стороны «обманутых» и «экономистов». Омоновцы двигались, как слаженная единая машина, угрожающе стуча дубинками о плексиглазовые щиты — расчитанный и отработанный психологический трюк. Впрочем, по щитам барабанили еще и обломки асфальта, и гнилые овощи, и чьи-то руки. В ответ демонстрантам доставалось дубинами или коваными ботинками. Некоторых наиболее самоотверженных милиционеры захватывали и уносили в автобус. Если бы был приказ на рассеивание, все выглядело бы гораздо веселее, но бойцы итак были довольны — день не прошел даром, удалось поупраж-няться с любимой игрушкой ПР-74 — палка резиновая образца семьдесят четвертого года.
Я прикинул, что надо выбираться, пока самому не досталось. И еще надо не упустить Шлагбаума-Сидорова-Троцкого. Он давно слез с трибуны и куда-то провалился… Нет, не провалился. Вон он. Спешит. Я прилепился к нему.
Мы выбрались из кучи-малы и направились к метро. Народ у метро «ВДНХ» как ни в чем не бывало толпился у ларьков, жевал чизбургеры, глазел на произведения переселившихся сюда с Арбата самодеятельных художников. Из динамика на будке с аудиокассетами гремела песня «Улетай туча».
В метро Шлагбаум не спустился. Он направился к переходу к гостинице «Космос». Там перешел дорогу… Теперь за магазин «Свет» — нырнулводвор. Я припустился бегом. Только бы он не сел в машину. Вести наблюдение в одиночку и без транспорта слишком самонадеянно. Но я надеялся на удачу… А она изменила мне. Изменила по-крупному.
Опасность я заметил слишком поздно. Сначала были мурашки по спине и ощущение угрозы. Рука дернулась к пистолету, я резко обернулся. Но в мое лицо уже смотрел зрачок пистолета.
Женщина средних лет в красном платье и с авоськой осклабилась хищно и жестко. И нажала на спусковой крючок. В моей голове разорвалась граната, и больше я ничего не чувствовал…
О щедром подарке москвичам от банка «Эверест» уже неделю шумели телевидение и газеты. С экранов сдержанный, седой голливудообразный председатель правления банка что-то твердил о времени собирать камни, о том, что пора бы и об Отечестве помыслить. Об Отечестве «Эверест» помыслил, передав сорок килограммов золота на позолоту куполов реставрирующихся московских храмов. Председатель забыл упомянуть, что кроме помыслов об Отечестве он не забывал мыслить и о собственном благосостоянии. Взамен «бескорыстного» дара банку на год дали право крутить зарплату учителей и медицинских работников Москвы.
Передача золота столичному правительству должна была состояться в пятницу в бизнесцентре. Уже расставлялась мебель и готовились декорации для этого представления.
Охлаждалось шампанское и загружалась в холодильники икорка и осетринка. Готовились речи о том, как всем миром надобно заботиться о процветании нашей дорогой столицы, золотой Москвы. Были выписаны пригласительные билеты, заказаны дежурные, политики, шуты и деятели искусства. Гладились смокинги и крахмалились белые рубашки. Все обещало пройти со вкусом, пристойно и сытно. И никто еще не знал, что чья-то рука уже поставила на предстоящем фуршете жирный крест.
Хранилище банка в те дни находилось под усиленной охраной. Конечно, ничего не случится, но мало ли…
Вооруженные бойцы могли отстреляться от роты противника, а толстые стены с трудом взяла бы даже артиллерия. Подступы просматривались видеокамерами. Так бы все и было нормально, если бы…
Ох эти «если бы». Если бы кто поинтересовался, где же провел свой недавний отпуск заместитель руководителя охранной структуры банка. Если бы кто спросил, почему он выглядит таким странным. Но кому интересно, где проводят отпуска сотрудники? Кого удивят странности в человеке, который десять лет отдал профессиональному рингу? Впрочем, даже если бы и поинтересовались, вряд ли бы узнали что-то интересное и никогда бы не заподозрили неладное. Заместитель шефа охранный структуры был своим, не раз проверенным в делах человеком, облеченным доверием. Он-то и отключил охрану банка. После этого впустил грабителей, которые как орешки расщелкали сейфы с золотом. После этого исчез вместе с подельниками. И с сорока килограммами золота для московских куполов.
Очнулся я сразу, будто меня включили в электрическую сеть и сознание моментально загрузилось, как компьютер «Пентиум-три». Прямо перед моими глазами маячил лепной потолок… Нет, не перед глазами. Потолок находился там, где ему и положено быть, просто зрение сыграло со мной неумную шутку.
Скосив глаза, я подумал, что из меня готовят киборга. " От меня шли разноцветные провода…. Ох, чушь какая мерещится. Просто я лежу на больничной койке, облепленный датчиками, под двумя капельницами — и все дела.
Странно, но я чувствовал себя совершенно отдохнувшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29