Настроение нерабочее, душа рвется на вольные просторы природы.
Аркаша Гомонов, старший опер, спокойный, как танк, пухлый и круглый, прозванный Колобком, но, вообще-то, больше напоминающий пивную бочку, сегодня дежурил и должен был выезжать на происшествия и принимать заявителей.
Заявительница сидела перед ним — миловидная барышня, миниатюрная и растерянная. Выглядела она экзотично. Ее фирменная, платиново-блондинистая, с химией и прибамбасами прическа была безвозвратно испорчена, волосы обмазаны чем-то липким и неприятным, в них запутались куски капусты и моркови.
Павлов ее знал. Звали ее Света, она была сожительницей Золотого — правой руки Плотника, наиглавнейшего местного авторитета, этакого бугра на пустом месте. Сегодня, измаявшись от не праведных трудов, Золотой заявился домой, потребовал обед, получил холодный борщ и в сердцах надел Светке на голову кастрюлю. И отбыл в неизвестном направлении. Она обиделась и пришла в милицию с тем, чтобы призвать негодяя к порядку, потому что слышала, что милицию он боится. Во всяком случае кряхтел не раз, держась за ребра, сломанные ему год назад в порыве гнева разъяренным и скорым на расправу Аркашей.
— А чего он так себя ведет? — всхлипнула она, вытаскивая из волос кусок капусты и брезгливо отбрасывая его.
— Не мусорь, — сказал Аркаша.
— Здорово, Светик, — сказал Павлов, заходя в кабинет. Настроение у него было светлое, он подбрасывал в руке зажиленные патроны.
— Здрасте.
— Патрончики, — он подбросил патроны и ловко поймал их. — А где пистолет?
— За холодильником, — ответила Света.
— Чего?
— За холодильником. Ванька его там держит. Павлов справился с нахлынувшими вмиг эмоциями и небрежно бросил:
— Поехали. Изымем.
— Поехали.
Пистолет действительно был за холодильником. Упакованный в целлофан «макарыч» с двумя магазинами, снаряженными новенькими патронами.
— И зачем ему? — спросил Павлов.
— Говорит, нужен, — сказала Света.
Тут послышался звонок в дверь, и на пороге возник сам Золотой, невысокий, смуглый, цыганистый на вид — отец его действительно был цыганом, а мать молдаванкой. Он прибыл из Западной Украины пять лет назад и успел за это время достать весь городок.
— Здорово, Ваня, — поприветствовал его Павлов, открывая дверь.
Тот отшатнулся, прикидывая, как бы улизнуть, но Павлов железной хваткой поймал его за отворот рубашки, втолкнул в коридор, уткнул в стену мордой так, что едва не выровнял на ней все выступы.
Светка наблюдала за этим действом с плохо скрываемым злорадством.
Скосив глаз. Золотой увидел в комнате понятых, ненавистного Аркашу, лежащий на столе пистолет и издал непотребное всхрюкивание.
Павлов обшарил карманы Золотого, не нашел ничего предосудительного, повернул его лицом к себе и гаркнул:
— Откуда пистолет?
— Продала, сука, — зыркнул на Светку Золотой.
— Они сами пришли! — воскликнула Светка, которую перед этим Павлов вразумил, чтобы она держала язык за зубами, и она поняла, что брякнула лишнее, так что теперь испытывала двойственные чувства: мести и опасения расплаты.
— Не мой пистолет! — преданно глядя в глаза начальнику уголовного розыска, воскликнул Золотой.
— А чей? — удивился Павлов.
— Квартира ее. Холодильник ее. И пистолет, наверное, ее.
— А ты его не видел ни разу?
— Нет.
— А откуда знаешь, что он за холодильником был?
— Я предполагаю.
Тут к нему подскочил Аркаша и примерился кулаком. Золотой съежился. Павлов поднял руку:
— Стоп, господа. Держите себя в руках. Золотого оттащили в отдел. Сняли объяснение. И отдали в руки следствия.
— Хорошо, — потянулся Аркаша и потер пухлые руки.
— Хорошо, — согласился Павлов.
— Жалко только, Золотого не поучили, — Аркаша сжал кулак. — Такая гнида.
— Да ладно, — примирительно произнес Павлов. — Тебе надо, чтобы он прокурору заявы писал? Пусть посидит.
— Выпустят же.
— Наверное, — кивнул Павлов. — Но ствол изъят. Палка красивая в отчетность пошла. Как раз под «Антитеррор».
— Может, нам его под «Антитеррор» завалить надо было? — хмыкнул Аркаша.
— Ты злой. — Павлов отхлебнул «фанты».
— Спокойное дежурство. Это первый выезд. Может, все нормально будет.
— Не говори гоп…
И точно — сглазили. В семнадцать ноль-ноль Павлову позвонил дежурный и спросил:
— Аркадий у тебя?
— У меня.
— На выезд.
— Что случилось?
— Там, кажется, жмурик. С огнестрельными. Я группу немедленного реагирования послал.
Павлов повесил трубку и кивнул своему бравому помощнику:
— На выезд. У теплоцентрали кто-то прижмурился. С огнестрельными.
— У, е-е, — покачал головой Аркаша.
Жмурик с огнестрельными обещал не одни и не двое суток ударного труда с неясным результатом.
Обещанный жмурик действительно лежал на указанном месте Когда Павлов на своем стареньком, дышащем на ладан, но все еще вращающем колеса «Фиате», битком набитом поднятыми по тревоге оперативниками, пристроившись вслед дежурному «жигуленку», подкатил к месту события, там уже толпился народ. Милицейский «уазик» стоял в стороне. Лениво прогуливались «гоблины» из группы немедленного реагирования — в бронежилетах, с автоматами и дубинками.
— Что там? — спросил Павлов у капитана — старшего группы ГНР, ленивого громилы.
— Бомжара какой-то.
Что это был бомж — нетрудно было догадаться. Он лежал на спине. И в башке у него была дыра. Такая же дырка была и в груди.
— Гусь, — всплеснул руками Павлов. — Старый знакомый.
— Да, — согласился Аркаша.
Павлов работал в уголовном розыске пятнадцать лет, и за эти годы Гусь его основательно достал. Этот тип проживал когда-то в поселке овощесовхоза и судьбу свою строил по неизменному сценарию: напился, похмелиться не на что, вытряс из гражданина на улице кошелек, угодил в тюрягу. Иногда он крал, но чаще грабил, пользуясь завидным телосложением. Наконец по пьяни лишился квартиры. Но жить продолжал здесь, в родных краях, где каждый листочек на дереве, каждый дом навевает воспоминания о беззаботном детстве, когда не надо было искать червонец на бормотень, и вообще птицы пели красивее, а солнце светило ярче.
— Заказуха, — авторитетно заявил капитан из ГНР. — Профессионалы работали. Первый выстрел аккуратненько в грудь. Контрольный — в голову. Оружие сбросили.
— Где? — спросил Павлов.
— Вон «ТТ» валяется. Мы не трогали.
— Заказуха, — Павлов ткнул носком ботинка в кучу лохмотьев, в которые было завернуто массивное человеческое, сильно провонявшее и уже долгие годы бесполезное для общества и для самого хозяина тело.
— Ты чего трепешь? — возмутился эмоциональный Аркаша. — Кому Гусь нужен, его заказывать?
— Может, князь в изгнании? — хмыкнул Павлов. — Дело о наследстве. Агата Кристи. Том десятый.
— Наследник Рокфеллера. Тьфу! — в сердцах сплюнул Аркаша.
— Ты зачем пистолет бросил? — заорал Тюрьма, когда они вернулись в подвал.
— Как зачем? Киллеры в кино всегда бросают пистолет. Менты могут по нему вычислить.
— Во дурак! Укосячил по полной!
— А за дурака по сопатке? — взвизгнул и так взведенный Туман.
— Чего?
— Да ладно, — примирительно произнес Шварц. — Хва.
Туман закусил губу, потом заворчал:
— Такой умный, сам бы и валил.
— И завалил бы.
— Ага. Обгадился бы…
Тюрьма выудил из-за ящиков бутылку «чернил», которые вчера не допили, и жадно присосался к горлышку.
— А мне? — капризно воскликнула Кикимора. Тюрьма только отмахнулся и осушил бутылку до последней капли.
— Жила, — скривилась Кикимора.
Помолчали. А потом полились слова. Шварц и Кикимора не были на месте расправы, и Туман, сбиваясь, сатанея от восторга, который вливался в него откуда-то из потусторонней тьмы, взахлеб в который раз рассказывал:
— Я вижу. Гусь уже обделался… Вижу, сейчас на брюхе поползет, начнет умолять… Я чего, садик, что ли? Мне оно не надо. Я ему — молись, гнида… И в грудину шмальнул. Он сразу — херак. Готов…
Тюрьма насупился. Он случившееся не комментировал. И особого восторга не испытывал. Он отлично видел, что Туман едва не сплоховал, ему было страшно, и бомж чуть не отобрал у него пистолет. И что было бы тогда?
— А потом в башку ему… Ничего не чувствуешь. Будто в бутылку стреляешь… Кайф!
Кикимора смотрела на него со смесью ужаса и восхищения. Он был определенно герой ее романа. — Чего молчишь. Тюрьма? — недоброжелательно покосился на него Туман.
— Большая заслуга — бича замочить, — буркнул Тюрьма.
Наконец разговор иссох, как источник в пустыне… Вернувшись домой, Туман хорошенько укололся, так что едва не перебрал дозу. Долго отходил. Потом раскумарился… Сперва в квартире он был один, валяясь, уткнувшись в грязные простыни. Позже приплелась маманя, полупьяная, злая, с фингалами под обоими глазами.
— Народец, — хрюкнула презрительно она. — Бутылку жалко на улице оставить.
Она жила, собирая бутылки, и вела за место под солнцем постоянные бои, которые по накалу страстей могли дать фору мафиозным разборкам.
— Дома — шаром покати, — гнусаво ворчала она, обшаривая неработающий холодильник и шкафы. — Балбес вымахал, а я за ним ходить должна, кормить с ложечки. "
— Ты, харя! — возмутился Туман, наконец начавший выныривать из наркотического забытия.
— Выкормыш! Гаденыш!
Туман схватил табуретку и запустил ее в маманю. Табуретка угодила ей по руке. Маманя, опустившись на пол, обхватила голову и взвыла во весь голос:
— Уби-ил! Убил, паскудник! Сыночек родной, уби-и-ил!
— Заткнись! — взвизгнул Туман, подскочил к ней и пнул ногой.
Подействовало — маманя замолчала, опасливо глядя на сыночка.
— Еще квакнешь — убью… И тебя, и хахалей твоих!
— Гад паскудный, — прошептала маманя, тяжело поднимаясь, и прошаркала на кухню.
Самочувствие у Тумана было отвратное. Очнувшись в очередной раз, ощущая, что его бьет колотун, а во рту будто птицы нагадили, он побродил кругами, как робот, по замусоренной пустой квартире и обнаружил, что почти тысяча рублей — те самые, которые забрали у азера, пропали из кармана.
— Вот падла, — прошипел он, вскипая.
Если бы в тот момент он застал маманю, порвал бы ее, как Тузик грелку. Но ее в квартире не было. Зато на кухонном столе присутствовали вещественные доказательства ее загула — среди ошметков ветчины и воблы, рядом с пластмассовой бутылкой «фанты» возвышалась пустая бутылка из-под «Мартини».
— Ни хрена себе! — оторопело уставился на бутылку Туман, пытаясь врубиться, что это такое.
Он знал, что эта бутылка в магазине стоит три сотни рублей. И полагал, что маманя скорее сдохнет, чем купит что-то дороже дрянного спирта, размешанного с водой и клофелином для большего кайфа и меньшего градуса, который гонят азеры и продают из-под полы за бросовую цену. Но никто «Мартини» приволочь в дом не мог. Получается, купила ее маманя. Из тех самых рублей. Чего ее дернуло? Может, какое-то дремлющее внутри желание хоть один вечер пожить красиво и насладиться дотоле неведомым ей таинственным напитком, воспринимавшимся как амброзия. «Я хочу жить красиво», — несколько раз заявляла она, когда пила особенно много и особенно дрянную водку. И вот, кажется, мечта ее сбылась.
В общем, маманя выжрала бутылку «Мартини», забрала все деньги и смылась, небезосновательно опасаясь гнева своего сына.
— Прибью суку.. Застрелю, — пробурчал он… Самое хреновое, что деньги были последние. Оставалась еще доля «герыча», которую он получил в результате дележки — после всего у него было граммов десять, количество огромное, на полтысячи долларов потянет. Но расставаться с чистейшим розовым героином он не хотел. В крайнем случае разбадяжит побольше и начнет толкать по «чекам» — дозам в одну десятую грамма, благо желающих полно. Не тут, так в Москве. Но это на крайняк.
На улице было тепло. Казалось, что тротуары превратились в палубу океанского лайнера. Ощущение знакомое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Аркаша Гомонов, старший опер, спокойный, как танк, пухлый и круглый, прозванный Колобком, но, вообще-то, больше напоминающий пивную бочку, сегодня дежурил и должен был выезжать на происшествия и принимать заявителей.
Заявительница сидела перед ним — миловидная барышня, миниатюрная и растерянная. Выглядела она экзотично. Ее фирменная, платиново-блондинистая, с химией и прибамбасами прическа была безвозвратно испорчена, волосы обмазаны чем-то липким и неприятным, в них запутались куски капусты и моркови.
Павлов ее знал. Звали ее Света, она была сожительницей Золотого — правой руки Плотника, наиглавнейшего местного авторитета, этакого бугра на пустом месте. Сегодня, измаявшись от не праведных трудов, Золотой заявился домой, потребовал обед, получил холодный борщ и в сердцах надел Светке на голову кастрюлю. И отбыл в неизвестном направлении. Она обиделась и пришла в милицию с тем, чтобы призвать негодяя к порядку, потому что слышала, что милицию он боится. Во всяком случае кряхтел не раз, держась за ребра, сломанные ему год назад в порыве гнева разъяренным и скорым на расправу Аркашей.
— А чего он так себя ведет? — всхлипнула она, вытаскивая из волос кусок капусты и брезгливо отбрасывая его.
— Не мусорь, — сказал Аркаша.
— Здорово, Светик, — сказал Павлов, заходя в кабинет. Настроение у него было светлое, он подбрасывал в руке зажиленные патроны.
— Здрасте.
— Патрончики, — он подбросил патроны и ловко поймал их. — А где пистолет?
— За холодильником, — ответила Света.
— Чего?
— За холодильником. Ванька его там держит. Павлов справился с нахлынувшими вмиг эмоциями и небрежно бросил:
— Поехали. Изымем.
— Поехали.
Пистолет действительно был за холодильником. Упакованный в целлофан «макарыч» с двумя магазинами, снаряженными новенькими патронами.
— И зачем ему? — спросил Павлов.
— Говорит, нужен, — сказала Света.
Тут послышался звонок в дверь, и на пороге возник сам Золотой, невысокий, смуглый, цыганистый на вид — отец его действительно был цыганом, а мать молдаванкой. Он прибыл из Западной Украины пять лет назад и успел за это время достать весь городок.
— Здорово, Ваня, — поприветствовал его Павлов, открывая дверь.
Тот отшатнулся, прикидывая, как бы улизнуть, но Павлов железной хваткой поймал его за отворот рубашки, втолкнул в коридор, уткнул в стену мордой так, что едва не выровнял на ней все выступы.
Светка наблюдала за этим действом с плохо скрываемым злорадством.
Скосив глаз. Золотой увидел в комнате понятых, ненавистного Аркашу, лежащий на столе пистолет и издал непотребное всхрюкивание.
Павлов обшарил карманы Золотого, не нашел ничего предосудительного, повернул его лицом к себе и гаркнул:
— Откуда пистолет?
— Продала, сука, — зыркнул на Светку Золотой.
— Они сами пришли! — воскликнула Светка, которую перед этим Павлов вразумил, чтобы она держала язык за зубами, и она поняла, что брякнула лишнее, так что теперь испытывала двойственные чувства: мести и опасения расплаты.
— Не мой пистолет! — преданно глядя в глаза начальнику уголовного розыска, воскликнул Золотой.
— А чей? — удивился Павлов.
— Квартира ее. Холодильник ее. И пистолет, наверное, ее.
— А ты его не видел ни разу?
— Нет.
— А откуда знаешь, что он за холодильником был?
— Я предполагаю.
Тут к нему подскочил Аркаша и примерился кулаком. Золотой съежился. Павлов поднял руку:
— Стоп, господа. Держите себя в руках. Золотого оттащили в отдел. Сняли объяснение. И отдали в руки следствия.
— Хорошо, — потянулся Аркаша и потер пухлые руки.
— Хорошо, — согласился Павлов.
— Жалко только, Золотого не поучили, — Аркаша сжал кулак. — Такая гнида.
— Да ладно, — примирительно произнес Павлов. — Тебе надо, чтобы он прокурору заявы писал? Пусть посидит.
— Выпустят же.
— Наверное, — кивнул Павлов. — Но ствол изъят. Палка красивая в отчетность пошла. Как раз под «Антитеррор».
— Может, нам его под «Антитеррор» завалить надо было? — хмыкнул Аркаша.
— Ты злой. — Павлов отхлебнул «фанты».
— Спокойное дежурство. Это первый выезд. Может, все нормально будет.
— Не говори гоп…
И точно — сглазили. В семнадцать ноль-ноль Павлову позвонил дежурный и спросил:
— Аркадий у тебя?
— У меня.
— На выезд.
— Что случилось?
— Там, кажется, жмурик. С огнестрельными. Я группу немедленного реагирования послал.
Павлов повесил трубку и кивнул своему бравому помощнику:
— На выезд. У теплоцентрали кто-то прижмурился. С огнестрельными.
— У, е-е, — покачал головой Аркаша.
Жмурик с огнестрельными обещал не одни и не двое суток ударного труда с неясным результатом.
Обещанный жмурик действительно лежал на указанном месте Когда Павлов на своем стареньком, дышащем на ладан, но все еще вращающем колеса «Фиате», битком набитом поднятыми по тревоге оперативниками, пристроившись вслед дежурному «жигуленку», подкатил к месту события, там уже толпился народ. Милицейский «уазик» стоял в стороне. Лениво прогуливались «гоблины» из группы немедленного реагирования — в бронежилетах, с автоматами и дубинками.
— Что там? — спросил Павлов у капитана — старшего группы ГНР, ленивого громилы.
— Бомжара какой-то.
Что это был бомж — нетрудно было догадаться. Он лежал на спине. И в башке у него была дыра. Такая же дырка была и в груди.
— Гусь, — всплеснул руками Павлов. — Старый знакомый.
— Да, — согласился Аркаша.
Павлов работал в уголовном розыске пятнадцать лет, и за эти годы Гусь его основательно достал. Этот тип проживал когда-то в поселке овощесовхоза и судьбу свою строил по неизменному сценарию: напился, похмелиться не на что, вытряс из гражданина на улице кошелек, угодил в тюрягу. Иногда он крал, но чаще грабил, пользуясь завидным телосложением. Наконец по пьяни лишился квартиры. Но жить продолжал здесь, в родных краях, где каждый листочек на дереве, каждый дом навевает воспоминания о беззаботном детстве, когда не надо было искать червонец на бормотень, и вообще птицы пели красивее, а солнце светило ярче.
— Заказуха, — авторитетно заявил капитан из ГНР. — Профессионалы работали. Первый выстрел аккуратненько в грудь. Контрольный — в голову. Оружие сбросили.
— Где? — спросил Павлов.
— Вон «ТТ» валяется. Мы не трогали.
— Заказуха, — Павлов ткнул носком ботинка в кучу лохмотьев, в которые было завернуто массивное человеческое, сильно провонявшее и уже долгие годы бесполезное для общества и для самого хозяина тело.
— Ты чего трепешь? — возмутился эмоциональный Аркаша. — Кому Гусь нужен, его заказывать?
— Может, князь в изгнании? — хмыкнул Павлов. — Дело о наследстве. Агата Кристи. Том десятый.
— Наследник Рокфеллера. Тьфу! — в сердцах сплюнул Аркаша.
— Ты зачем пистолет бросил? — заорал Тюрьма, когда они вернулись в подвал.
— Как зачем? Киллеры в кино всегда бросают пистолет. Менты могут по нему вычислить.
— Во дурак! Укосячил по полной!
— А за дурака по сопатке? — взвизгнул и так взведенный Туман.
— Чего?
— Да ладно, — примирительно произнес Шварц. — Хва.
Туман закусил губу, потом заворчал:
— Такой умный, сам бы и валил.
— И завалил бы.
— Ага. Обгадился бы…
Тюрьма выудил из-за ящиков бутылку «чернил», которые вчера не допили, и жадно присосался к горлышку.
— А мне? — капризно воскликнула Кикимора. Тюрьма только отмахнулся и осушил бутылку до последней капли.
— Жила, — скривилась Кикимора.
Помолчали. А потом полились слова. Шварц и Кикимора не были на месте расправы, и Туман, сбиваясь, сатанея от восторга, который вливался в него откуда-то из потусторонней тьмы, взахлеб в который раз рассказывал:
— Я вижу. Гусь уже обделался… Вижу, сейчас на брюхе поползет, начнет умолять… Я чего, садик, что ли? Мне оно не надо. Я ему — молись, гнида… И в грудину шмальнул. Он сразу — херак. Готов…
Тюрьма насупился. Он случившееся не комментировал. И особого восторга не испытывал. Он отлично видел, что Туман едва не сплоховал, ему было страшно, и бомж чуть не отобрал у него пистолет. И что было бы тогда?
— А потом в башку ему… Ничего не чувствуешь. Будто в бутылку стреляешь… Кайф!
Кикимора смотрела на него со смесью ужаса и восхищения. Он был определенно герой ее романа. — Чего молчишь. Тюрьма? — недоброжелательно покосился на него Туман.
— Большая заслуга — бича замочить, — буркнул Тюрьма.
Наконец разговор иссох, как источник в пустыне… Вернувшись домой, Туман хорошенько укололся, так что едва не перебрал дозу. Долго отходил. Потом раскумарился… Сперва в квартире он был один, валяясь, уткнувшись в грязные простыни. Позже приплелась маманя, полупьяная, злая, с фингалами под обоими глазами.
— Народец, — хрюкнула презрительно она. — Бутылку жалко на улице оставить.
Она жила, собирая бутылки, и вела за место под солнцем постоянные бои, которые по накалу страстей могли дать фору мафиозным разборкам.
— Дома — шаром покати, — гнусаво ворчала она, обшаривая неработающий холодильник и шкафы. — Балбес вымахал, а я за ним ходить должна, кормить с ложечки. "
— Ты, харя! — возмутился Туман, наконец начавший выныривать из наркотического забытия.
— Выкормыш! Гаденыш!
Туман схватил табуретку и запустил ее в маманю. Табуретка угодила ей по руке. Маманя, опустившись на пол, обхватила голову и взвыла во весь голос:
— Уби-ил! Убил, паскудник! Сыночек родной, уби-и-ил!
— Заткнись! — взвизгнул Туман, подскочил к ней и пнул ногой.
Подействовало — маманя замолчала, опасливо глядя на сыночка.
— Еще квакнешь — убью… И тебя, и хахалей твоих!
— Гад паскудный, — прошептала маманя, тяжело поднимаясь, и прошаркала на кухню.
Самочувствие у Тумана было отвратное. Очнувшись в очередной раз, ощущая, что его бьет колотун, а во рту будто птицы нагадили, он побродил кругами, как робот, по замусоренной пустой квартире и обнаружил, что почти тысяча рублей — те самые, которые забрали у азера, пропали из кармана.
— Вот падла, — прошипел он, вскипая.
Если бы в тот момент он застал маманю, порвал бы ее, как Тузик грелку. Но ее в квартире не было. Зато на кухонном столе присутствовали вещественные доказательства ее загула — среди ошметков ветчины и воблы, рядом с пластмассовой бутылкой «фанты» возвышалась пустая бутылка из-под «Мартини».
— Ни хрена себе! — оторопело уставился на бутылку Туман, пытаясь врубиться, что это такое.
Он знал, что эта бутылка в магазине стоит три сотни рублей. И полагал, что маманя скорее сдохнет, чем купит что-то дороже дрянного спирта, размешанного с водой и клофелином для большего кайфа и меньшего градуса, который гонят азеры и продают из-под полы за бросовую цену. Но никто «Мартини» приволочь в дом не мог. Получается, купила ее маманя. Из тех самых рублей. Чего ее дернуло? Может, какое-то дремлющее внутри желание хоть один вечер пожить красиво и насладиться дотоле неведомым ей таинственным напитком, воспринимавшимся как амброзия. «Я хочу жить красиво», — несколько раз заявляла она, когда пила особенно много и особенно дрянную водку. И вот, кажется, мечта ее сбылась.
В общем, маманя выжрала бутылку «Мартини», забрала все деньги и смылась, небезосновательно опасаясь гнева своего сына.
— Прибью суку.. Застрелю, — пробурчал он… Самое хреновое, что деньги были последние. Оставалась еще доля «герыча», которую он получил в результате дележки — после всего у него было граммов десять, количество огромное, на полтысячи долларов потянет. Но расставаться с чистейшим розовым героином он не хотел. В крайнем случае разбадяжит побольше и начнет толкать по «чекам» — дозам в одну десятую грамма, благо желающих полно. Не тут, так в Москве. Но это на крайняк.
На улице было тепло. Казалось, что тротуары превратились в палубу океанского лайнера. Ощущение знакомое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12