— Не упускайте. Пятый, по сигналу начнете брать. Союзники пусть подстрахуют.
Союзниками обычно называют сотрудников «семерки» — разведки. Они не имеют права участвовать в силовых мероприятиях. Их дело — наружное наблюдение. Они живут под чужими именами, имеют вымышленные места работы и документы прикрытия. Оперативник «наружки» — это тень. Он напоминает о своем присутствии лишь тихим шелестом и не должен никогда материализовываться ни в материалах уголовных дел, ни при задержаниях. Но в жизни часто происходит иначе. При мероприятиях часто просто не хватает оперативников для проведения захватов, и «семерка» занимается несвойственным делом — выламывает руки, защелкивает браслеты.
— Значит, все сработало, — сказал Савельев. — Они решили убрать клиента.
— Значит, решили, — произнес Аверин. На него обычно накатывало легкое возбуждение, когда операция входила в основную стадию.
— Смотри, вот он. С сумкой.
— В сумке — автомат Калашникова?
— Скорее всего. Привычный инструмент.
— Стрелки хреновы.
Каратист пристроился в сквере так, чтобы держать подъезд в поле зрения. Он нервничал. Вскакивал, суетливо прохаживался. Аверин рассматривал его в бинокль. Летом темнело поздно, на Улице было совсем светло.
— Четырнадцать трупов, — сказал Аверин. — Пора бы уж и перестать нервничать.
— Работа тяжелая. Боится еще.
— Может, зря не взяли спецназовцев?
— Обойдемся своими силами.
— Первый, ответь Бархану-один, — прозвучал голос опера «семерки».
— Первый на линии, — сказал Аверин.
— Терпила выходит из троллейбуса.
— Ну все, начинается. — Аверин сказал в рацию:
— Приготовиться.
По направлению к подъезду направился шатающейся походкой мужичок. Он шел прямиком к своей смерти. По планам Новицкого этому человеку надлежало через несколько минут умереть.
Каратист высмотрел клиента и заерзал на скамейке.
— Вперед, — сказал Аверин. Савельев тронул машину.
— Здесь притормози. Когда я сближусь с Каратистом, командуй захват. И подкатывай. Подстрахуешь.
— Понятно, — Савельев вынул «стечкина» и передернул затвор, положил пистолет между сиденьями.
— Если что не так пойдет и он выхватит автомат, сразу вали его, — велел Аверин, вылезая из салона.
— Сделаем.
Жертва зарулила к подъезду. Каратист встал со скамейки и быстрым шагом направился туда же. Аверин зашел за дом, бегом преодолел расстояние, перепрыгнул через газон, расстегнул рубаху на груди, приспустил ремень и нырнул за угол. Он рассчитал траекторию так, чтобы пересечься с Каратистом в нескольких метрах перед подъездом и столкнуться нос к носу.
Аверин рассеянно смотрел по сторонам, шатался, гнусавил под нос песню. Он вполне прилично научился изображать пьяных. Главное, не встретиться взглядом с глазами клиента. Это многих доводило до беды. У преступников существует какое-то шестое чувство. Некоторые чуют опасность и без видимых причин. Другие читают по глазам опера, если тот, дурак, пялится куда не следует.
Аверин смог теперь рассмотреть Каратиста получше. Высокий, симпатичный парень с длинными волосами, с набитыми по-каратистски руками. Ничего порочного в лице, во взоре.
Обычный молодой человек. Никто бы не подумал, что на его душе четырнадцать безвинных жертв.
Каратист прибавил шаг. Он вскользь и с видимой досадой посмотрел на Аверина — свидетель. Впрочем, в такой стадии опьянения, что вряд ли сможет потом сказать что-то членораздельное.
— Напрасно старушка ждет сына домой, — занудил Аверин, споткнулся и неожиданно ринулся вперед. Рывком преодолел три метра. Каратист отпрянул, но сделать ничего не успел. Аверин подсек его. Вырвал сумку, отбросил ее. Каратист махнул ногой, попытался подняться, и Аверин обрушил на него страшный удар кулаком. Голова стукнулась об асфальт, и Каратист потерял сознание. Сзади послышался визг тормозов. Из салона выскочил Аверин со «стечкиным».
Две машины блокировали зеленый «жигуль», в котором сидел Карась. Оперативники ринулись к дверям, распахнули их. Вытряхнули, как куклу, Карася, и впечатали его лицом в асфальт, слегка прошлись из чувства классовой ненависти злодею по ребрам.
— Допрыгался, гаденыш, — прошипел опер из второго отдела.
— За что, мужички?! — захныкал Карась.
— За дело, сученыш.
Далеко отсюда сотрудник ГАИ остановил «Мерседес», направлявшийся по шоссе.
— Ваши права, — произнес лейтенант.
— Пожалуйста, командир, — Новицкий протянул инспектору дорожно-патрульной службы водительское удостоверение. — За что остановил?
— Плановый досмотр.
К Новицкому подошли двое скучавших молодых людей, автомобиль которых досматривал второй инспектор. Новицкий кинул на них рассеянный взгляд. Обычные товарищи по несчастью.
Тут его и стиснули с двух сторон. Он напряг молодецкую силушку, пытаясь вырваться, но получил коленом в живот. Руки его завели за спину.
— Вы чего? — захрипел Новицкий.
— Мы из МУРа, Толик, — произнес оперативник.
— За что?
— Сам знаешь. Будь моя воля, я бы тебя здесь в расход пустил.
Через сорок минут все задержанные и спасенный хозяин жилья сидели в разных кабинетах на Петровке. Старший важняк из прокуратуры города оформлял все документы.
Аверин и Савельев говорили с Каратистом. Тот сидел согнувшись. Взор у него был тусклый. Он еще не совсем отошел от удара. Его слегка мутило. И он пребывал в шоке.
В сумке у него обнаружили короткоствольный автомат с глушителем. Аверин был уверен, — это тот самый, из которого были убиты и другие жертвы.
— Ну что, Ваня, говорить будем? — спросил Аверин.
— Я ни в чем не виноват. Вы ошиблись, — долдонил угрюмо Каратист, постанывая и держась за затылок, на котором запеклась кровь.
— За что взяли, знаешь?
— Не знаю…
— Понятно, — Аверин встал, прошелся по кабинету, сел напротив Каратиста, положил ладонь на его плечо. — Ты мне одно скажи, зачем было тогда, у площади Ильича в доме, через сумку стрелять? Так красивее показалось или вынуть автомат побоялся?
— Само собой получилось, — вздохнул Каратист. — Я не хотел… Я не думал, что все так получится…
— А как ты думал?
— Это все Карась… Ему все баксы и баксы.
— Бизнесмен вас на долгах ведь поймал.
— Поймал. Мы с Карасем вместе учились. Школу закончили. От армии сами знаете сколько стоит отмазаться. Деньги большие. Но заплатили. Решили дело свое завести. Взяли у Бизнесмена два «лимона» на раскрутку фирмы… Шмотье перепродавали, продукты. Пролетели быстро.
— Дело нелегкое.
— Вот именно… А Бизнесмен стал угрожать. На счетчик обещал поставить. А чего, у нас это быстро. Не знаете, что ли, что такое Железнодорожный? Тогда бы кабала на всю жизнь. Или рельс на шею.
— Действительно.
— А что делать-то было? Что?! — Каратист шмыгнул носом. — Жизнь на волоске зависла.
— А тут жизнь старика, которому сто лет в обед, только небо коптит, — кивнул Аверин, внимательно смотря на Каратиста.
— Ну да… Позвонили мы с Карасем в дверь. Открыл старикан. Опойный, под мухой — уже не человек, а животное, мусор под ногами. Я его обхватил, а Карась веревку накинул. Придушил. Взяли паспорт. Бизнесмен задним числом его квартиру на себя оформил. У него все в кармане — и нотариусы, и менты. Он знает, как такое делать.
— А потом?
— Потом в Мытищах. Там старикан и старуха жили. Божьи одуванчики.
— Зарезали.
— Да.
— Интересно человека резать?
— Противно.
— Но надо было попробовать.
— Да, — задумчиво произнес Каратист. — Потом на лестничной площадке еще двоих расстреляли. У метро «Площадь Ильича».
— Через сумку стрелял.
— Да. Бизнесмен дал автомат. Бесшумный. В лесу его опробовали… А потом на тех двоих. Из автомата и мужичка одного. Маклер он был. Вместе с Бизнесменом дела делали. Новицкий ему крутые бабки задолжал.
— А потом?
— Квартира в Текстилях.
— Зачем было хозяину железный штырь в ухо забивать?
— Это Карась. Ему показалось интересно… Ему понравилось убивать. Мне-то отвратительно, а он каждого дела как праздника ждал.
— Почему же сегодня ты пошел стрелять?
— Он стреляет плохо. Он вообще ничего не умеет делать, гад. Только подзуживает — бабки нужны, бабки…
Каратист вытер ладонью слезы. Плечи его дрогнули.
— Ваня, а не жалко людей? — спросил Савельев, вставая сбоку от стула, на котором сидел допрашиваемый.
— Жалко? — Он задумался, потом закивал:
— Конечно, жалко.
— А зачем соглашался? Долг же с первого раза отработали, — произнес Аверин.
— Зачем? Понимаете, с одной стороны жизнь всякого мусора — алкашей, стариканов, которым уже ничего не нужно. А с другой — тысячи баксов…
Он заплакал. Потом взял себя в руки.
— Пиши собственноручное объяснение, — Аверин протянул ему листок бумаги. — Пиши, пиши, тебе же будет лучше Чистосердечное раскаянье, сам знаешь…
Каратист сел писать объяснение.
Через два часа раскололи Карася.
Бизнесмен держался двое суток. Сломался уже на второй очной ставке. Его допрашивал следователь прокуратуры вместе с Авериным в тесной комнате для допросов ИВС на Петровке.
— Черт побери, — произнес он, поглаживая тонкими музыкальными пальцами подбородок. — Знал же — пора заканчивать. Думал, еще несколько месяцев.
— И в Штаты, — кивнул следователь. — В Вашингтон.
— И это знаете?
— Все знаем, Бизнесмен, — сказал Аверин. — Все.
— И что теперь? Расстрел?
— Может, отвертишься. У нас сейчас кровососов миловать любят, — вздохнул Аверин.
Он задумчиво разглядывал Бизнесмена. Пытался рассмотреть на его лице какую-то печать зла. И не видел ее. Не было ни надрыва, ни терзаний, ни маньячного блеска глаз. Не было отголоска темных страстей. Перед ним сидел экономист. Он умел высчитывать нормы прибыли, проценты, знал, куда вкладывать деньги, как перекачивать их за границу. Он умел хорошо считать. Это был новый биологический тип, венец рыночной эволюции, вершина сознания, не затуманенного лишними эмоциями. В четкой системе ценностей на самом верху пирамиды стояла она — госпожа прибыль. Чужие жизни, честь, совесть — все это находилось где-то внизу. Вряд ли Бизнесмен испытывал восторг от того, что приходилось вычеркивать кого-то из списка живых. Он общался с жертвами, уговаривал их на сделки, обмывал с ними договоры в ресторанах. А после застолья отсылал на смерть. В его системе приоритетов это значилось как неприятная необходимость, но в целом событие не слишком значительное. Значительны только деньги. Значительна цель — владеть деньгами. Имея деньги, можно зажить «белым человеком» — на теплых берегах в далеких странах. Там скинуть с себя, как ненужные одежды, все воспоминания, смахнуть со стоп пыль родной земли. С деньгами можно сменить родину, круг общения, забыть все и жить размеренной жизнью. Угрызения совести для экономиста не более чем блеф. В маньяке, которого Аверин выловил в Смоленской области в прошлом году и на счету которого числилось одиннадцать жизней, было куда больше человеческого.
Дьявол двадцатого века — это не истеричное яростное существо. Это такой вот экономист-математик, ас расчетов прибылей, акула дебетов и кредитов, знаток процентов, для которого человеческие жизни — лишь второстепенный элемент в уравнении. Экономисты везде. Ярость, ненависть, злоба — все это в патриархальном милом прошлом. Расчет и выгода — сегодняшние темные боги.
Дьявол-экономист — вся Россия на твоей ладони, она — поле твоей игры. Он пожирает все — заводы, полезные ископаемые, государственные кредиты и займы. Он везде — начиная от крошечной артели и кончая гигантскими компаниями. Дьявол смотрит на обобранных, обнищавших людей. Что можно взять с них еще? Что имеют нищие, лишившиеся работы, накоплений? Что тянет на многие тысячи долларов? Недвижимость. Квартиры.
Старичок, получающий нищенскую пенсию, живет в квартире за сто тысяч долларов. Для дьявола-экономиста это нарушение логики, попрание его системы ценностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54