Мне было очень интересно, каким образом Новоселову удалось от него избавиться.
Мы с Пашкой вернулись в здание областной прокуратуры. В секретариате мне нашли домашний телефон Ионина. Он оказался дома.
— Здравствуйте, — произнес я в трубку. — Вас беспокоят из областной прокуратуры. Вы не могли бы подойти к нам?
— Зачем? — голос у Ионина был, как всегда, напряженный.
— Это не телефонный разговор. Я вам все объясню при встрече.
— Когда вы хотите меня видеть?
— Чем скорее, тем лучше. Как насчет сегодня?
— Можно. У меня ночная смена, так что пока я свободен.
— А где вы работаете?
— Грузчиком на железной дороге.
— Понятно.
Ниже падать уже было некуда. Для подававшего надежды инженера он свалился очень круто. Я объяснил, как до меня добраться.
— Терентий Завгородин, старший следователь… Мы с вами года три назад общались.
— Не помню. Я общался с очень многими из вашей организации.
— Правильно, всех не упомнишь, — улыбнулся я. — Жду. Приходите.
Он появился, как и обещал, через полчаса. Невысокий, в дешевом выутюженном костюме и белоснежной рубашке, в больших сильных очках на носу, как всегда, собранный, угрюмо серьезный. Таким я его видел и три года назад, когда проводил проверку по его заявлению. Только тогда он носил неизменную кожаную папку. Сегодня он был без нее.
И все-таки он в чем-то изменился. Даже не внешне. Что-то с ним было не то.
— В связи с чем вы меня вызвали? — сухо и деловито произнес он. — По закону вы обязаны сказать мне, по какому делу я вызван.
Законы Ионин знал на «отлично». На собственной практике выучил и Гражданский, и Трудовой, и Уголовный кодексы.
— Я пригласил вас в качестве свидетеля по уголовному делу, возбужденному по факту убийства гражданина Новоселова, директора комбината бытового обслуживания.
Ионин, сидевший прямо на стуле, вдруг как-то сразу обмяк. Он провел рукой по щекам, снял очки и начал протирать стекла.
— Когда он погиб?
— Четвертого августа.
— Как?
— Кто здесь следователь — вы или я? По-моему, я должен задавать вопросы.
— Да, конечно. Только вы обратились не по адресу. Я не знаю, кто его убил.
— Охотно верю.
Я дал Ионину расписаться в графе о предупреждении об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний или за дачу заведомо ложных показаний, разъяснил ему его права и обязанности. Все, теперь у нас не обычный разговор за стаканом кефира, а официальный допрос. И за каждое слово он должен отвечать головой. За вранье положена решетка… Правда, чисто теоретически. На моей практике я не помнил ни одного случая, когда было бы передано в суд дело по даче свидетелем ложных показаний. Хотя врут все кому не лень…
— В связи с чем вы писали жалобы на руководство комбината?
— Не помню уже. Да разве это важно?
— Важно.
— Как всегда — какие-то нарушения в профкоме по поводу предоставления путевок, злоупотребления со стороны должностных лиц… Мало ли. Видимо, я был не совсем прав.
— То есть?
— То есть не надо было обращать внимания на такие мелочи.
Это были новые напевы. Непримиримый наследник дела Торквемады явно помягчел, утратил былую несгибаемость. Неужели он научился прощать мелкие прегрешения?
— Такие ли уж это мелочи?
— Конечно. Если было бы что-то по-настоящему серьезное, соответствующие органы и без моей помощи могли бы вскрыть имеющиеся факты и принять по ним соответствующие меры. — Он говорил как по писаному, за годы творения заявлений у него выработался безупречный бюрократический стиль.
— Эту жалобу вы писали в прокуратуру? — Я показал ему несколько исписанных листков с печатями регистрации и резолюциями различных начальников.
— Писал.
— По ряду фактов были проведены проверки и приняты соответствующие решения. По представлению прокуратуры некоторые должностные лица были привлечены к дисциплинарной ответственности.
— Вот видите, как славно получилось. Зло искоренено. Теперь полный порядок.
— В чем суть иронии?
— Никакой иронии. Я искренне рад.
— Хотите кофе? — спросил я. — Расслабьтесь немного, Станислав Валентинович. У нас же обычная беседа. Можно сказать, дружеская. Вы человек принципиальный и бескомпромиссный. Для вас понятия «честность» и «честь» не пустые звуки. Зачем мне уговаривать вас говорить правду? Вы и так скажете что знаете. Не так ли?
— Конечно.
— Ну и ладненько.
Я включил чайник с электроподогревом. Агрегат был зверский, кипятил воду почти мгновенно. Вскоре кофе был готов, и от трех наполненных напитком чашек распространялся божественный аромат.
— Все хотел узнать, куда это Ионин пропал, — сказал я, прихлебывая кофе. — Вроде еще недавно нам дремать не давал, выводил всякую нечисть на чистую воду. И вдруг исчез. Почему, Станислав Валентинович?
— Обстоятельства. Надоело просто.
— Вряд ли. Что-то произошло. Очень серьезное.
— Ничего не произошло.
— «Сыт я по горло, до подбородка, ох, надоело петь и играть. Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать». Слышали эту песню Высоцкого?
— Я этого хрипатого не слушаю.
— Напрасно… Станислав Валентинович, такие люди, как вы, просто так на дно не ложатся. Вас ведь сломали.
— Никто меня не ломал!
— Кто ни пытался это сделать, никому не удалось. А Новоселов сломал. Да еще так, что вы намертво замолчали. Правду говорю?
— Нет.
— А может, купили? Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Это относится, видимо, и к любви к истине.
— Да что вы тут несете?! Кому я продался?
— Видимо, Новоселову. Как ни крути, а так получается.
Я продолжал топтать болевые точки Ионина, надеясь, что он взвоет от боли. Так и произошло.
— Много вы понимаете! Расселись тут по своим кабинетам, от кресла не оторвешь, а вокруг такая чертовщина творится! Волки кругом, и вы нас с ними один на один оставили. Прокуратура, милиция, одни слова, — он горько вздохнул.
— Поэтому лучше взять энную сумму, уволиться и обо всем забыть. Ничего особенного. Криминала нет. Это не взятка — вы не должностное лицо. Не вымогательство — сами дали, вы ничего не просили. Вот только как с совестью, а, Станислав Валентинович? Или это забытое понятие!
— Эх вы…
— Ну, продолжайте.
— Продался… Надо же придумать…
После этого Ионин пыхтел, бледнел, ошпаривал нас негодующими взглядами, хмурился, огрызался. Но так ничего и не сказал. Я отметил ему пропуск и сказал:
— А мы ведь действительно считали вас одним из немногих честных людей.
— Ошибочка вышла, — развел руками Пашка. Ионин ушел, не попрощавшись.
— Ну вот, — произнес Пашка. — Только зря самогон Кузьме скормили.
— Ионин что-то знает. Притом немаловажное…
— Знать-то он знает, но что толку. Ишак азиатский, уперся — тягачом с места не столкнуть. Ничего он нам не скажет, если не захочет.
— Тогда будем действовать по-другому. Я его натуру хорошо изучил. У него все было разложено по полочкам. Первая жалоба — в обком. Вторая — в прокуратуру. Третья — в ОБХСС. Надо в этих организациях поднять все его последние телеги.
— Попытаемся. Может, найдем что-нибудь любопытное. В той жалобе, которая пришла в прокуратуру, обычная банальщина — мелкие нарушения трудового законодательства и незначительные злоупотребления…
— Завтра с утра пойдем к Евдокимову, мы же сами не можем вломиться в секретариат обкома и изъять там документы. Будет лететь так, что все кости переломаем…
ДОМ ПОД ФЛАГОМ
Евдокимов выглядел неважно. В последнее время у него пошаливало сердце, цвет лица стал нездоровым.
— Слушаю вас, хлопцы. Что нового раскопали?
— Пока никакой конкретики, — пожал я плечами.
— Да, рано радовались. Поспешишь — людей насмешишь. Золотые слова.
— Народная мудрость, — невесело улыбнулся я.
— Бородуля точно не причастен к убийству?
— На девяносто восемь процентов.
— А остальные два?
— Два процента — за то, что он оказался умнее, чем предполагалось, и смог натянуть нам нос.
Я коротко рассказал о наших последних достижениях в сфере поиска истины.
— Вы наступили на чью-то любимую мозоль. Любопытная получается картина. Мне уже несколько раз звонили из обкома. Намыливали холку. Почему, дескать, тянем с делом Новоселова? Есть убийца и его признание. Чего еще надо? К стенке — и все дела.
— Григоряна цитируют, — усмехнулся я.
— Раскопыт прямо заявил: «Вместо того чтобы с убийцей разбираться, твои работнички скоро в обком с обыском полезут».
— Приятно иметь дело с дураками, — кивнул я. — Он проговорился.
Завотдела административных органов, курирующий всю правоохранительную структуру, был действительно круглым дураком. Сидит этакий гриб-поганка с персональной машиной, госдачей и огромной властью и по дурости ставит нам палки в колеса. Обычно у партийных функционеров присутствовал некоторый интеллект. А также административное чутье и чиновничья хитрость. Раскопыт же не обладал ни одним из этих качеств, его максимальный уровень — бригадир колхозе. Единственное, что он умел, это самозабвенно лизать определенные места у начальства. Раскопыт заваливал все дела. Завалил и это поручение — надавить чуток на прокуратуру.
— Откуда они узнали, что вы начинаете искать какую-то шишку из обкома? — нахмурился прокурор.
— А черт его знает, — пожал я плечами.
— Чего тут гадать? От Григоряна, — сказал Пашка.
— А Григорян?
— О? Смородинцева, от кого же еще.
— Чувствую, скоро завертится карусель, — вздохнул Евдокимов. У него после долгих лет общения с партчиновниками выработался нюх на возникающие течения и вихри. — Вы разворошили какой-то муравейник. И дела обстоят даже хуже, чем кажется на первый взгляд.
— Почему?
— Потому что в меня вцепились врачи, и завтра я уезжаю в сердечный санаторий. Иначе, сказали, еще неделя, и по вашему прокурору можно будет организовывать поминки. Уеду. И кто вас тогда будет прикрывать?
— Да, и Панкратов, и Олешин привыкли плясать под чужую дудочку, — вздохнул я.
Действительно, если припечет, ни от заместителя городского прокурора Панкратова, ни от начальника следственного отдела, моего непосредственного шефа, толку не будет никакого. Сдадут с потрохами, да еще в подарочной упаковке. Плохо. Очень плохо.
— В крайнем случае, если на вас собак спустят, идите к Румянцеву. По-моему, он мужик честный. С ним можно договориться.
Румянцев — первый секретарь обкома. О нем отзывались наилучшим образом. Работал Румянцев недавно, покрывать областную номенклатуру и закапывать их делишки у него резона не было.
— Я ему позвоню, — сказал Евдокимов. — Мы с ним Давно знакомы. Настала пора воспользоваться полезными связями… А теперь давайте в обком, я договорюсь, чтобы вам выдали все документы…
Заведующая обкомовской канцелярией говорила с нами холодно и высокомерно — работа под флагом накладывала свой отпечаток.
Она нашла все жалобы и досье нашего правдолюбца и села печатать сопроводительную бумагу. Мы в это время расслаблялись в уютных креслах перед канцелярской стойкой. Я перелистывал разложенные на столике газеты и журналы. Про нашего брата с каждым днем писали все больше и больше. Как нарочно, я наткнулся сразу на несколько статей, из которых почерпнул массу интересного. «Комсомолка» утверждала, что милиция — это «палачи в серых мундирах». Другая газета, рангом пониже, сообщала, что прокуратура превратилась в опричнину. Пока секретарша готовила документы, я освоил еще одну замечательную статью. «Он хотел подарить своей девушке целую поляну цветов», — писала журналистка о насильнике и убийце. Фамилия авторши была мне знакома. Ее как-то показывали по Центральному телевидению. Истеричная сопливая глупая девчонка лет двадцати, которая берется учить народ, как жить… Покончив с этой статьей, я принялся за другую. Это была слезливая история о шестнадцатилетнем мальчонке, который, угрожая гранатой, угнал самолет в Швецию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Мы с Пашкой вернулись в здание областной прокуратуры. В секретариате мне нашли домашний телефон Ионина. Он оказался дома.
— Здравствуйте, — произнес я в трубку. — Вас беспокоят из областной прокуратуры. Вы не могли бы подойти к нам?
— Зачем? — голос у Ионина был, как всегда, напряженный.
— Это не телефонный разговор. Я вам все объясню при встрече.
— Когда вы хотите меня видеть?
— Чем скорее, тем лучше. Как насчет сегодня?
— Можно. У меня ночная смена, так что пока я свободен.
— А где вы работаете?
— Грузчиком на железной дороге.
— Понятно.
Ниже падать уже было некуда. Для подававшего надежды инженера он свалился очень круто. Я объяснил, как до меня добраться.
— Терентий Завгородин, старший следователь… Мы с вами года три назад общались.
— Не помню. Я общался с очень многими из вашей организации.
— Правильно, всех не упомнишь, — улыбнулся я. — Жду. Приходите.
Он появился, как и обещал, через полчаса. Невысокий, в дешевом выутюженном костюме и белоснежной рубашке, в больших сильных очках на носу, как всегда, собранный, угрюмо серьезный. Таким я его видел и три года назад, когда проводил проверку по его заявлению. Только тогда он носил неизменную кожаную папку. Сегодня он был без нее.
И все-таки он в чем-то изменился. Даже не внешне. Что-то с ним было не то.
— В связи с чем вы меня вызвали? — сухо и деловито произнес он. — По закону вы обязаны сказать мне, по какому делу я вызван.
Законы Ионин знал на «отлично». На собственной практике выучил и Гражданский, и Трудовой, и Уголовный кодексы.
— Я пригласил вас в качестве свидетеля по уголовному делу, возбужденному по факту убийства гражданина Новоселова, директора комбината бытового обслуживания.
Ионин, сидевший прямо на стуле, вдруг как-то сразу обмяк. Он провел рукой по щекам, снял очки и начал протирать стекла.
— Когда он погиб?
— Четвертого августа.
— Как?
— Кто здесь следователь — вы или я? По-моему, я должен задавать вопросы.
— Да, конечно. Только вы обратились не по адресу. Я не знаю, кто его убил.
— Охотно верю.
Я дал Ионину расписаться в графе о предупреждении об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний или за дачу заведомо ложных показаний, разъяснил ему его права и обязанности. Все, теперь у нас не обычный разговор за стаканом кефира, а официальный допрос. И за каждое слово он должен отвечать головой. За вранье положена решетка… Правда, чисто теоретически. На моей практике я не помнил ни одного случая, когда было бы передано в суд дело по даче свидетелем ложных показаний. Хотя врут все кому не лень…
— В связи с чем вы писали жалобы на руководство комбината?
— Не помню уже. Да разве это важно?
— Важно.
— Как всегда — какие-то нарушения в профкоме по поводу предоставления путевок, злоупотребления со стороны должностных лиц… Мало ли. Видимо, я был не совсем прав.
— То есть?
— То есть не надо было обращать внимания на такие мелочи.
Это были новые напевы. Непримиримый наследник дела Торквемады явно помягчел, утратил былую несгибаемость. Неужели он научился прощать мелкие прегрешения?
— Такие ли уж это мелочи?
— Конечно. Если было бы что-то по-настоящему серьезное, соответствующие органы и без моей помощи могли бы вскрыть имеющиеся факты и принять по ним соответствующие меры. — Он говорил как по писаному, за годы творения заявлений у него выработался безупречный бюрократический стиль.
— Эту жалобу вы писали в прокуратуру? — Я показал ему несколько исписанных листков с печатями регистрации и резолюциями различных начальников.
— Писал.
— По ряду фактов были проведены проверки и приняты соответствующие решения. По представлению прокуратуры некоторые должностные лица были привлечены к дисциплинарной ответственности.
— Вот видите, как славно получилось. Зло искоренено. Теперь полный порядок.
— В чем суть иронии?
— Никакой иронии. Я искренне рад.
— Хотите кофе? — спросил я. — Расслабьтесь немного, Станислав Валентинович. У нас же обычная беседа. Можно сказать, дружеская. Вы человек принципиальный и бескомпромиссный. Для вас понятия «честность» и «честь» не пустые звуки. Зачем мне уговаривать вас говорить правду? Вы и так скажете что знаете. Не так ли?
— Конечно.
— Ну и ладненько.
Я включил чайник с электроподогревом. Агрегат был зверский, кипятил воду почти мгновенно. Вскоре кофе был готов, и от трех наполненных напитком чашек распространялся божественный аромат.
— Все хотел узнать, куда это Ионин пропал, — сказал я, прихлебывая кофе. — Вроде еще недавно нам дремать не давал, выводил всякую нечисть на чистую воду. И вдруг исчез. Почему, Станислав Валентинович?
— Обстоятельства. Надоело просто.
— Вряд ли. Что-то произошло. Очень серьезное.
— Ничего не произошло.
— «Сыт я по горло, до подбородка, ох, надоело петь и играть. Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать». Слышали эту песню Высоцкого?
— Я этого хрипатого не слушаю.
— Напрасно… Станислав Валентинович, такие люди, как вы, просто так на дно не ложатся. Вас ведь сломали.
— Никто меня не ломал!
— Кто ни пытался это сделать, никому не удалось. А Новоселов сломал. Да еще так, что вы намертво замолчали. Правду говорю?
— Нет.
— А может, купили? Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Это относится, видимо, и к любви к истине.
— Да что вы тут несете?! Кому я продался?
— Видимо, Новоселову. Как ни крути, а так получается.
Я продолжал топтать болевые точки Ионина, надеясь, что он взвоет от боли. Так и произошло.
— Много вы понимаете! Расселись тут по своим кабинетам, от кресла не оторвешь, а вокруг такая чертовщина творится! Волки кругом, и вы нас с ними один на один оставили. Прокуратура, милиция, одни слова, — он горько вздохнул.
— Поэтому лучше взять энную сумму, уволиться и обо всем забыть. Ничего особенного. Криминала нет. Это не взятка — вы не должностное лицо. Не вымогательство — сами дали, вы ничего не просили. Вот только как с совестью, а, Станислав Валентинович? Или это забытое понятие!
— Эх вы…
— Ну, продолжайте.
— Продался… Надо же придумать…
После этого Ионин пыхтел, бледнел, ошпаривал нас негодующими взглядами, хмурился, огрызался. Но так ничего и не сказал. Я отметил ему пропуск и сказал:
— А мы ведь действительно считали вас одним из немногих честных людей.
— Ошибочка вышла, — развел руками Пашка. Ионин ушел, не попрощавшись.
— Ну вот, — произнес Пашка. — Только зря самогон Кузьме скормили.
— Ионин что-то знает. Притом немаловажное…
— Знать-то он знает, но что толку. Ишак азиатский, уперся — тягачом с места не столкнуть. Ничего он нам не скажет, если не захочет.
— Тогда будем действовать по-другому. Я его натуру хорошо изучил. У него все было разложено по полочкам. Первая жалоба — в обком. Вторая — в прокуратуру. Третья — в ОБХСС. Надо в этих организациях поднять все его последние телеги.
— Попытаемся. Может, найдем что-нибудь любопытное. В той жалобе, которая пришла в прокуратуру, обычная банальщина — мелкие нарушения трудового законодательства и незначительные злоупотребления…
— Завтра с утра пойдем к Евдокимову, мы же сами не можем вломиться в секретариат обкома и изъять там документы. Будет лететь так, что все кости переломаем…
ДОМ ПОД ФЛАГОМ
Евдокимов выглядел неважно. В последнее время у него пошаливало сердце, цвет лица стал нездоровым.
— Слушаю вас, хлопцы. Что нового раскопали?
— Пока никакой конкретики, — пожал я плечами.
— Да, рано радовались. Поспешишь — людей насмешишь. Золотые слова.
— Народная мудрость, — невесело улыбнулся я.
— Бородуля точно не причастен к убийству?
— На девяносто восемь процентов.
— А остальные два?
— Два процента — за то, что он оказался умнее, чем предполагалось, и смог натянуть нам нос.
Я коротко рассказал о наших последних достижениях в сфере поиска истины.
— Вы наступили на чью-то любимую мозоль. Любопытная получается картина. Мне уже несколько раз звонили из обкома. Намыливали холку. Почему, дескать, тянем с делом Новоселова? Есть убийца и его признание. Чего еще надо? К стенке — и все дела.
— Григоряна цитируют, — усмехнулся я.
— Раскопыт прямо заявил: «Вместо того чтобы с убийцей разбираться, твои работнички скоро в обком с обыском полезут».
— Приятно иметь дело с дураками, — кивнул я. — Он проговорился.
Завотдела административных органов, курирующий всю правоохранительную структуру, был действительно круглым дураком. Сидит этакий гриб-поганка с персональной машиной, госдачей и огромной властью и по дурости ставит нам палки в колеса. Обычно у партийных функционеров присутствовал некоторый интеллект. А также административное чутье и чиновничья хитрость. Раскопыт же не обладал ни одним из этих качеств, его максимальный уровень — бригадир колхозе. Единственное, что он умел, это самозабвенно лизать определенные места у начальства. Раскопыт заваливал все дела. Завалил и это поручение — надавить чуток на прокуратуру.
— Откуда они узнали, что вы начинаете искать какую-то шишку из обкома? — нахмурился прокурор.
— А черт его знает, — пожал я плечами.
— Чего тут гадать? От Григоряна, — сказал Пашка.
— А Григорян?
— О? Смородинцева, от кого же еще.
— Чувствую, скоро завертится карусель, — вздохнул Евдокимов. У него после долгих лет общения с партчиновниками выработался нюх на возникающие течения и вихри. — Вы разворошили какой-то муравейник. И дела обстоят даже хуже, чем кажется на первый взгляд.
— Почему?
— Потому что в меня вцепились врачи, и завтра я уезжаю в сердечный санаторий. Иначе, сказали, еще неделя, и по вашему прокурору можно будет организовывать поминки. Уеду. И кто вас тогда будет прикрывать?
— Да, и Панкратов, и Олешин привыкли плясать под чужую дудочку, — вздохнул я.
Действительно, если припечет, ни от заместителя городского прокурора Панкратова, ни от начальника следственного отдела, моего непосредственного шефа, толку не будет никакого. Сдадут с потрохами, да еще в подарочной упаковке. Плохо. Очень плохо.
— В крайнем случае, если на вас собак спустят, идите к Румянцеву. По-моему, он мужик честный. С ним можно договориться.
Румянцев — первый секретарь обкома. О нем отзывались наилучшим образом. Работал Румянцев недавно, покрывать областную номенклатуру и закапывать их делишки у него резона не было.
— Я ему позвоню, — сказал Евдокимов. — Мы с ним Давно знакомы. Настала пора воспользоваться полезными связями… А теперь давайте в обком, я договорюсь, чтобы вам выдали все документы…
Заведующая обкомовской канцелярией говорила с нами холодно и высокомерно — работа под флагом накладывала свой отпечаток.
Она нашла все жалобы и досье нашего правдолюбца и села печатать сопроводительную бумагу. Мы в это время расслаблялись в уютных креслах перед канцелярской стойкой. Я перелистывал разложенные на столике газеты и журналы. Про нашего брата с каждым днем писали все больше и больше. Как нарочно, я наткнулся сразу на несколько статей, из которых почерпнул массу интересного. «Комсомолка» утверждала, что милиция — это «палачи в серых мундирах». Другая газета, рангом пониже, сообщала, что прокуратура превратилась в опричнину. Пока секретарша готовила документы, я освоил еще одну замечательную статью. «Он хотел подарить своей девушке целую поляну цветов», — писала журналистка о насильнике и убийце. Фамилия авторши была мне знакома. Ее как-то показывали по Центральному телевидению. Истеричная сопливая глупая девчонка лет двадцати, которая берется учить народ, как жить… Покончив с этой статьей, я принялся за другую. Это была слезливая история о шестнадцатилетнем мальчонке, который, угрожая гранатой, угнал самолет в Швецию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43