— У меня и у моих компаньонов есть шестнадцать процентов акций порта. Остальные мы купим на тендере. Мы уже сделали заявку на тридцать шесть процентов акций за двести сорок миллионов долларов. Обратили внимание?
— Да, обратил. «Фрахт интернейшнл» — это твоя фирма?
— Я ее контролирую.
— Если победит Антонюк, торги не будут честными. И в российском законодательстве столько лазеек, что их невозможно проконтролировать.
— Так сделайте так, чтобы Антонюк не победил.
— А чем, по-твоему, мы занимаемся?
— Убить Хомутова — это решение проблемы кажется вам рациональным?
— Так ты и про это знаешь?
Смотритель маяка только покачал головой:
— Раньше, Профессор, мы лучше понимали друг друга. Неужели я бы встретился с вами, если бы не знал всего? Абсолютно всего? Я не дам вам этого сделать. Это мое слово: не дам.
— Никто уже не сможет этого остановить. Даже я.
— А я попробую. Не получится — ну, не получится. Но я сделаю все, чтобы получилось. Я попробую, Профессор. Вы меня хорошо знаете. И знаете, что это не пустая угроза. У меня остался только один вопрос. Мелочь по сравнению с тем, о чем мы говорили. Но мне хотелось бы получить на него ответ. Эти губернаторские выборы — они были неожиданными, вызваны какой-то экстраординарной ситуацией?
Профессор непонимающе пожал своими могучими мосластыми плечами:
— Нет. Самые обычные. Плановые.
— Насколько я знаю, выборы губернатора проводятся раз в четыре года. Значит, уже четыре года назад вы знали о нынешних выборах?
— Бывают случаи, когда губернатор становится членом правительства. Или уходит в отставку. Тогда выборы проводятся досрочно.
— Но в этом случае такого не было? — уточнил Столяров.
— Не было, — подтвердил Профессор. — Хомутов хороший хозяйственник и был вполне на своем месте.
— Биржевая игра на повышение акций порта города К. и соответственно на понижение курса акций таллинского порта началась еще до взрыва «Регаты». Это было года три-четыре назад. Значит, уже тогда правительство России имело на порт города К. какие-то виды? Взрыв «Регаты» просто сделал ситуацию максимально благоприятной.
Так?
— Не понимаю, к чему ты ведешь, — заметил Профессор.
— Сейчас объясню. Следовательно, уже три или четыре года назад все прекрасно понимали, что для реконструкции порта нужны иностранные инвестиции, а иностранные инвесторы не дадут денег коммунистам. Что нужно было сделать, чтобы в городе сегодня спокойно победила партия власти? Назовем их демократами, хотя это не кажется мне правильным. Ладно, демократы. «Наш дом — Россия». Вовремя платить людям зарплату и пенсии. Ну, еще какие-нибудь мелкие социальные пособия малоимущим, многодетным семьям и пенсионерам. И что? И все. И сегодня не нужно было бы убивать ни в чем не повинных людей, выстраивать хитроумные и весьма дорогостоящие комбинации и идти на риск крупнейшего проигрыша. Почему этих жалких денег не дали тогда, когда они были нужны?
— В стране нет лишних денег.
— На пенсии, — уточнил Столяров. — А на спецоперации есть. Я задам еще один вопрос. Он, возможно, покажется вам глупым, потому что я уже здорово отвык от России. Почему вы, мозговой центр этой операции, не настояли на том, чтобы задолженность по пенсиям и зарплате была погашена хотя бы года полтора-два назад? Вы же прекрасно понимаете, что выборы сегодня прошли бы без сучка и задоринки. Политическая полемика и пистолетная стрельба с использованием профессионалов высшей квалификации — есть разница?
— Я ставил этот вопрос. И не раз.
— И что? — спросил Столяров. Профессор только пожал плечами.
— Потрясающе, — помолчав, проговорил Столяров. И повторил:
— Потрясающе. Такое возможно только в России. Если я когда-нибудь вздумаю написать об этом книгу, мне никто не поверит. Сочтут это глупым авторским вымыслом. Или злобным очернением моей бывшей родины. Я даже не знаю, как оценивать ситуацию: сочувствовать вам, что вы живете в такой удивительной стране, или радоваться, что я в ней не живу.
— Родину не выбирают, — буркнул Профессор.
— Вы не правы, — возразил Столяров. — Не выбирают климат и пейзаж. Но выбирать общественный строй можно. И нужно. Больше того: должно. — Он покачал головой и засмеялся:
— Нет, я не могу. Знать за четыре года, что будут выборы, и пальцем не шевельнуть! Все это было бы очередным российским анекдотом, но для анекдота эта история слишком пропитана кровью. Столяров встал.
— Давайте, Профессор, заканчивать наш разговор. Свое условие я вам уже высказал.
Если со мной что-нибудь случится: автомобильная или авиационная катастрофа, крушение моторной лодки или яхты, бандитское нападение или вообще что угодно, даже ранение, пусть даже не смертельное, — эти дискеты попадут по назначению. И немедленно. Прощайте, Профессор. Встретимся на последнем предвыборном митинге Хомутова. Я бы сказал точней: увидимся. Я издали, может быть, увижу вас. А вы тоже издали, может быть, увидите меня. Это и будет наша последняя встреча.
И хотя все уже было сказано, оставалась в разговоре какая-то пауза. И Профессор заполнил ее:
— Хомутов на выборах проиграет.
Смотритель маяка вызвал из дома молодого человека, бросил ему ключи от «жигуленка» и приказал:
— Отвези нашего гостя. Куда скажет. — И лишь после этого спросил:
— А что такое демократия, Профессор?
IV
Подполковник Егоров вошел в мой номер, как всегда без стука, примерно через час после того, как на площади Победы закончился последний предвыборный митинг Антонюка. Как уж там в избиркоме разбирались, не знаю, не исключаю даже, что бросали жребий, но Антонюку последняя встреча с его электоратом выпала на четверг 13 ноября, а губернатору Хомутову — на пятницу 14 ноября. После чего всякая предвыборная агитация запрещалась законом. Для того, надо полагать, чтобы избиратели за субботу привели свои мысли в порядок без постороннего вмешательства и в воскресенье 16 ноября могли явиться к избирательным урнам с полным и ясным сознанием своего гражданского долга. И с четким решением.
Митинг удался, было довольно много народу — пенсионеров, в основном крепеньких, как боровички, и погода была как на заказ: сухо, чуть ветрено, с просветами солнца, как очень ранней весной. После митинга я отправил Антонюка в сопровождении Мини и Гены Козлова на его загородную дачу и приказал оставаться с ним до самого дня выборов. А сам вернулся в «Вислу», лег на необъятную кровать прямо в одежде поверх покрывала и стал думать о том, как мне жить дальше.
А мне было о чем подумать.
Я понятия не имел, чем вся эта завтрашняя затея с последним митингом Хомутова закончится. Но чего мне категорически не хотелось — это я знал совершенно точно: чтобы на меня повесили убийство Комарова. И речь даже была не о том, насколько это усугубит мою вину. Той вины, которую мне уготовили — террористический акт против кандидата демократических сил, — ее и без убийства Комарова за глаза хватало. Но мне почему-то неприятно было думать, что хоть у единого человека в городе К. да и во всей России возникнет мысль о том, что некий бывший офицер спецназа Сергей Пастухов подло покусился на жизнь безобидного провинциального историка.
А навесить мне это убийство они могли запросто. Трудно ли подменить пули, которыми был убит Комаров, на те, какими будет убит губернатор? Это в операции-то, которой руководил Профессор! И баллистическая экспертиза будет в порядке, и отпечатки моих пальчиков — все будет в полном порядке. Уж в этом-то я не сомневался.
И вот это-то мне и не нравилось.
Мой номер обыскивали люди Кэпа. И ствола не нашли. Не сомневаюсь, что самый тщательный обыск провели и люди Егорова — и «пассата», и всех моих шмоток. И тоже ничего не нашли. На все сто уверен, что они прошмонали все ячейки в автоматической камере хранения на автовокзале, когда их телеметристы зафиксировали мое появление там, покуда чинился мой «пассат». И тоже ничего не нашли. По той простой причине, что «токагипта» там уже не было. В ту ночь, когда меня навестил Кэп, а я потом проведал своего друга Артиста, я извлек «тэтэшник» из камеры хранения. Разрешение, выданное московской милицией, увез с собой в Москву Артист на предмет внимательного рассмотрения его экспертами УПСМ и негласной проверки ствола, а саму пушку, по-прежнему завернутую в старый целлофановый пакет с пальчиками Матвея Салахова, я попросту сунул в землю под гнилые листья куста сирени во дворе Матвея, куда забрел как бы в поисках съемного жилья. А поскольку хозяина дома не было (я-то, между нами, знал, что он лежит в морге местной больницы), то я так ни с чем и ушел. Без этого пакета, само собой.
Его и не найдут, в этом я не сомневался. По той простой причине, что не станут искать. Так он и сгниет в сыром балтийском суглинке. А если на этот кусок ржавого железа наткнутся новые хозяева участка, коли вздумают перекопать и перепланировать огород, — ну и что? Мало ли старого оружия осталось в этой земле еще со второй мировой войны! Сдадут в милицию, и дело с концом.
Так что не это меня беспокоило. Меня беспокоило совсем другое. То, что этот «токагипт» оказался в моих руках, было случайностью. И случайностью счастливой.
Иначе его девятимиллиметровые пули насквозь прошили бы мою бренную плоть, и не Матвей лежал бы сейчас в холодильнике морга, а я. А счастливая случайность — это штука тонкая и требующая деликатного обхождения. Она не прощает пренебрежения.
Как красивая женщина. Или как удача. И уж если эта счастливая случайность (в любой форме) выпала тебе на долю, грех ее не использовать. Если ею пренебречь, в следующий раз она обернется к тебе другой стороной — случайностью, но такой, от которой взвоешь и на стенку полезешь.
Об этом я и думал: как использовать эту выпавшую мне счастливую случайность. Но ничего в голову не приходило. Полный ноль.
В этот момент и появился подполковник Егоров.
Я его ждал. И знал, о чем он мне хочет сказать и о чем хочет спросить. И то и другое было для него делом не из легких. Мне даже стало интересно, как он выкрутится из ситуации, и поэтому я пришел ему на помощь.
— Там в мини-баре есть еще бутылка то ли виски, то ли джина. Угощайся. За счет фирмы.
Егоров заглянул в бар, понюхал какую-то из бутылок и поставил на место. Усевшись в кресло за журнальным столом, закурил свой «Кэмэл» и сказал:
— Ну?
Не знаю, как в других языках, но русское «ну» имеет такое количество значений и оттенков, что понять смысл этого междометия можно только в четком контексте. А поскольку «ну» подполковника Егорова не было привязано ни к чему определенному, я решил, что нет и смысла вдумываться в его смысл. И ответил так, как обычно отвечают русские друг другу в подобных ситуациях:
— Что «ну»?
Егоров не ответил. Возможно, он считал, что я должен быть более догадливым. Я попытался:
— Ты не стал пить хорошее виски, от которого, насколько я помню, не отказывался ни разу. Что из этого следует? Только одно. После разговора со мной тебе предстоит встреча с очень большим начальством, которое терпеть не может, когда от подчиненного попахивает спиртным. Даже виски «Джонни Уокер». Я не очень ошибусь, если скажу, что тебе предстоит встреча с Профессором?
Ну, это была такая изящная форма разговора. Не мог же я ему прямо сказать, что Профессор с девяти утра находится в городе и провел ряд встреч, в том числе и со смотрителем маяка. Все их зафиксировал Артист и проинформировал меня в толпе сразу после митинга Антонюка, при этом сам остался, хочется верить, незасвеченным. Но для Егорова это было неожиданностью. И довольно неприятной.
— Откуда ты знаешь, что Профессор в городе? — спросил он. Верней, рявкнул.
— Ты все же сделай пару глотков, Санек, — посоветовал я ему. — Объяснишь оперативной необходимостью. Профессор человек профессиональный, поймет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56