Ты чего молчишь, лягушонок? Скажешь, я не права?
— Можешь издеваться сколько угодно, — сказала Ника обиженным тоном, — я уже привыкла.
— Ну вот, пожалуйста, — сказала Светлана. — Сама же пьет мою кровь и при этом еще глубоко убеждена, что над нею издеваются. Ты отдаешь себе отчет, какой крюк нам теперь придется делать на обратном пути, чтобы забрать тебя отсюда? Мы-то обратно думали ехать напрямик — через Ростов и Воронеж!
— А я не прошу меня забирать, — возразила Ника, — я сама могу сесть на поезд в Феодосии и приехать в Новороссийск или куда вам удобнее…
— Я тебе сяду! — пригрозила Светлана. — Я тебе приеду! Заруби себе на носу; я договорилась с Игнатьевым, что тебя из лагеря одну не будут выпускать никуда и ни под каким предлогом. Так что, милая моя царевна-лягушка, если вы потихоньку рассчитывали за этот месяц насладиться свободой, то получили вместо нее блистательную фигу с маком. Ясно?
Утром путешественники решили ехать, не дожидаясь завтрака. Все равно какое-то время придется ждать парома на керченской переправе, объяснил Юрка, вот эту вынужденную остановку они и используют на то, чтобы подзаправиться. Слушая его, Ника опять подумала о том, что человек, садясь за руль, превращается в психа, одержимого бессмысленной манией торопиться — неважно зачем и куда, лишь бы скорее, скорее, без задержек!
— А знаешь, без тебя и в самом деле лучше, — сказала Светлана, устраиваясь на заднем сиденье. — Сейчас я тут раскинусь, как царица Савская, и буду дрыхнуть аж до самой Керчи…
После рукопожатий, напутствий и пожеланий счастливо оставаться одновременно захлопнулись дверцы, «Волга» мягко заурчала отдохнувшим двигателем и пошла, плавно покачиваясь, по вьющемуся между холмами проселку. Когда она, в последний раз блеснув на утреннем солнце стеклами правого борта, скрылась в ложбине, Игнатьев посмотрел на часы.
— Завтракать, друзья, и побыстрее, — сказал он. — Сегодня у нас трудный день, а уже половина шестого…
Ника, зевая и дрожа от пронзительной утренней свежести, поплелась вместе с другими к столовой палатке. Огромное алое солнце вставало из моря, неправдоподобно тихого, словно стеклянного, каким увидеть его можно лишь в такой ранний час; пахло росистой травой и — уже почти неощутимо — бензиновым перегаром и пылью, поднятой колесами уехавшей «Волги». Почувствовав на плече руку, Ника обернулась и снизу вверх глянула на командора.
— Ну? — спросил тот улыбаясь. — Почему такой несчастный вид? Уже раскаиваетесь, что не поехали?
— Н-нет, что вы, — поспешила ответить Ника, бодро постукивая зубами. — Просто мне ужасно почему-то холодно… это сейчас пройдет…
— Да, поедите и согреетесь, — сказал Игнатьев и, ободряюще пожав ее плечо, убрал руку. — А через час вообще будет жарко. Кстати, вы боитесь скелетов?
— Скелетов? — Ника даже остановилась. — Не знаю, я их не видела никогда… хотя нет, видела! По анатомии. Нет, они не особенно страшные, по-моему. А что?
— Потом объясню, — сказал Игнатьев и крикнул Мамаю: — Витя! Захвати с собой план третьего раскопа с некрополем!
За столом сначала было тихо, как обычно по утрам, даже буйные «лошадиные силы», не выспавшись, пребывали в состоянии полуанабиоза, потом стали оживать. Ника, съев свою тарелку пшенной каши, с наслаждением тянула чай из обжигающей руки и губы эмалированной кружки, чувствуя, как с каждым глотком разливается по телу тепло.
— Лия Самойловна, — сказал Игнатьев, когда завтрак подходил к концу, — вы с Виктором Николаевичем продолжайте на четвертом, а я сегодня хочу заняться некрополем. Вы сможете пока обойтись без помощницы на разборке?
— Да, какое-то время смогу, главное мы уже просмотрели.
— Прекрасно, тогда я забираю у вас Гладышеву и Ратманову…
Рита подтолкнула локтем сидящую рядом Нику.
— Ну, все, — шепнула она.
— Что? — не поняла Ника.
— …и еще с нами пойдут… скажем, Осадчий и Краснов, — сказал Игнатьев.
— Есть, командор, — в один голос ответили оба названных.
— Что ты мне хотела сказать? — спросила Ника у Гладышевой, когда все встали из-за стола.
— Да нет, просто нам мертвяков сегодня копать придется, — ответила Рита. — Скукотища — жуть. Раскопаешь его, а потом каждую кость кисточкой обметай, да еще не дай бог чтобы рассыпалась, а они такие бывают: тронь его — одна труха остается… Ну, повезло нам с тобой. Дурочка, катила бы сейчас в своей «Волге», и никаких тебе мертвяков…
ГЛАВА 3
Жизнь внесла поправки и в летние планы Андрея Болховитинова. Прежде всего, он не попал ни на какую целину; еще в день отправления, в Москве, все думали, что едут в Кустанайскую область, но затем место назначения было изменено, и на вторые сутки пути, за Куйбышевом, отряд высадился на маленькой степной станции, дальше их повезли в машинах куда-то на юг. В общем-то, конечно, это было не так уж и важно — здесь им предстояло строить такое же зернохранилище, какое пришлось бы строить в другом месте, и нужда в их рабочих руках была совершенно одинакова что в Кустанайской области, что в Куйбышевской. Однако здесь все это представлялось Андрею менее романтичным, да и к тому же он рассчитывал на более долгий путь, и соответственно, больший запас новых впечатлений.
Но главная неприятность ждала впереди. Однажды, пробегая по мосткам под внезапно хлынувшим проливным дождем, Андрей поскользнулся на облепленных глиною досках и всей тяжестью упал на левую руку. В первый момент он даже ничего не заметил, просто было очень больно; но через полчаса запястье посинело от глубокого внутреннего кровоподтека и распухло так, что страшно было смотреть. Пока ребята бегали за машиной, ему показалось, что прошли целые сутки. В районной больнице рентген показал перелом сустава; словом, невезение пошло по программе-максимум.
Таким образом, через три недели после торжественного отъезда из Москвы Андрей снова очутился на том же Казанском вокзале — в обмявшейся и уже чуть повыгоревшей на степном солнце форме строителя, с рукой на перевязи и висящим на одном плече рюкзаком. Он не сразу направился к подземному переходу в метро — стоял на тротуаре, с удовольствием оглядываясь вокруг, словно вернулся из долгого странствия по чужим краям. Москва была хороша даже в такой знойный июльский день, и хороша была Комсомольская площадь с ее просторами, многолюдьем, шумом, с ее хаотической застройкой в немыслимом смешении эпох и стилей: этот вокзал, гигантский караван-сарай, ежедневно пропускающий через себя полстраны; и строгий фасад Ленинградского напротив — безликий, холодный, весь в духе казенного николаевского псевдоампира; и Ярославский, поставленный рядом словно для контраста; и увенчанная шпилем тридцатиэтажная башня высотной гостиницы по левую руку; и убегающая вдаль широкая перспектива Стромынки — по правую; и сгрудившееся перед метро стадо разноцветных такси, и величественно проплывающие туши троллейбусов, и суматошная толпа на тротуарах — все казалось Андрею родным и праздничным, хотя это был самый обычный день, четверг, семнадцатое июля.
Самый обычный день, — утром, в вагоне, Андрей узнал о том, что вчера с космодрома на мысе Кеннеди стартовала первая лунная экспедиция.
Он был первоклассником, когда апрельским днем над планетой прогремело имя Гагарина. Что тогда делалось на улицах! А сейчас — прошло только восемь лет — уже отправление человека на Луну кажется чем-то будничным. Пассажиры в вагоне отнеслись к сообщению довольно спокойно; на многих, пожалуй, большее впечатление произвел не сам факт первого межпланетного путешествия, а то, что его совершили не мы, а американцы. Чудаки, как будто это так уж важно…
Андрей закинул голову и посмотрел в безоблачное небо, пытаясь представить себе за этой обманчивой синевой его истинный вид: бездонную черную пустоту, пылающую косматыми звездами, миллиарды и миллиарды километров пустоты — и тех троих, одетых в белые скафандры и запечатанных в тесном отсеке «Аполлона», их полет сквозь эту черную пустоту со скоростью, в десять раз превышающей начальную скорость артиллерийского снаряда. Да, молодцы ребята. В общем-то, конечно, и в самом деле жаль, что не русская речь звучит сейчас на полпути к Луне; но главное то, что звучит — человеческая речь, черт побери, речь твоих земляков, землян!
Да, а здесь, внизу, все оставалось как всегда — неспешно подплывали троллейбусы, люди толпились возле голубых тележек с мороженым, у пивного ларька жаждущие, предвкушая первый глоток, сдували с кружек легкие хлопья пены, носильщики катили свои мягко постукивающие тележки, ошалело толкались многосемейные транзитные пассажиры. Андрей спустился в подземный переход. Звонить отцу или не звонить? Мама была в доме отдыха, он вообще ничего не сообщил ей о том, что с ним произошло; теперь нужно еще как-то объяснить свое возвращение в Москву, чтобы это выглядело правдоподобно и не заставило ее волноваться и ломать себе голову. Ладно, это он придумает. Может быть, родитель подкинет идейку.
Из автомата у станции метро он позвонил отцу на работу; ему ответили, что Кирилл Андреевич в командировке, вернется где-то в конце месяца. Андрей присвистнул и осторожно нацепил трубку на рычаг. Вот это да — полная творческая свобода на целых десять дней! Даже как-то страшно.
Первой мыслью, которая тут же пришла Андрею в голову, была мысль — и сожаление — о том, что Ники Ратмановой нет в Москве. Почему именно Ника вспомнилась ему в этот момент, Андрей не понял; вернее, ему показалось лишним задумываться над этим вопросом. Ну, вспомнилась и вспомнилась. Просто ассоциативная связь: в их компании всегда кто-нибудь ныл, что негде собраться, негде провести время. Нет хаты! А тут вдруг хата в полном распоряжении, но собраться некому. Хоть бы этот крет Игорь был на месте, не говоря уж про Пита, — отлично можно было бы пожить такой мужской коммуной. Но тогда уж что-то одно, старик, — либо мужская коммуна с полным исключением женского элемента, вроде Запорожской Сечи, либо Ника Ратманова. Андрей подумал и не смог решить, какой вариант лучше.
Не успел он добраться до дому и войти в прихожую — душную, с нежилым запахом пыли и рассыхающейся мебели, какой обычно появляется летом в обезлюдевших квартирах, — как немедленно, словно только и дожидался его прихода, зазвонил телефон. Андрей швырнул в угол рюкзак, снял трубку.
— Слушаю, — сказал он. — Кто это? А, дядя Сережа, здравствуйте! Откуда вы взялись?
— А ты-то сам откуда, — отозвалась трубка знакомым хрипловатым голосом, — мать вроде писала, ты на целине?
— Я только сейчас вернулся, едва успел войти…
— Что ж это, дезертировал с трудового фронта? — со смешком спросил голос.
— Руку сломал! К счастью, левую.
— Левая — это ничего. Срастется — крепче будет. Где старики-то?
— Мама в дом отдыха уехала, отец в командировке.
— Э, как неудачно…
— Вы в Москве? Надолго?
— Дня на три, от силы на неделю… Ну ладно, Андрюшка, что делать — хоть с тобой пообщаюсь. Лишнее койко-место найдется? Я тогда через час буду, каких-нибудь полуфабрикатов прихвачу по пути. Ты знаешь что? Ты за пивом сбегай, сунь его в холодильник…
— Слушаюсь, товарищ генерал! Разрешите выполнять?
— Действуй!
Андрей положил трубку и, весело насвистывая, отправился действовать.
В угловом «Гастрономе» ему повезло: только что привезли пиво разных марок и даже любители еще не успели набежать. Вернувшись домой, он пораспахивал настежь все окна, пустив по квартире знойные сквозняки, сделал необходимую приборку, кое-как помылся. С одной рукой это было не так просто, хотя он уже и приобрел некоторый опыт. Ровно в обещанное время у двери коротко тренькнул звонок — дядя Сережа был точен, как и положено военному, да еще в генеральских чинах.
Собственно, этот полноватый и уже седеющий брюнет несколько цыганского обличья не приходился Андрею никаким дядькой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Можешь издеваться сколько угодно, — сказала Ника обиженным тоном, — я уже привыкла.
— Ну вот, пожалуйста, — сказала Светлана. — Сама же пьет мою кровь и при этом еще глубоко убеждена, что над нею издеваются. Ты отдаешь себе отчет, какой крюк нам теперь придется делать на обратном пути, чтобы забрать тебя отсюда? Мы-то обратно думали ехать напрямик — через Ростов и Воронеж!
— А я не прошу меня забирать, — возразила Ника, — я сама могу сесть на поезд в Феодосии и приехать в Новороссийск или куда вам удобнее…
— Я тебе сяду! — пригрозила Светлана. — Я тебе приеду! Заруби себе на носу; я договорилась с Игнатьевым, что тебя из лагеря одну не будут выпускать никуда и ни под каким предлогом. Так что, милая моя царевна-лягушка, если вы потихоньку рассчитывали за этот месяц насладиться свободой, то получили вместо нее блистательную фигу с маком. Ясно?
Утром путешественники решили ехать, не дожидаясь завтрака. Все равно какое-то время придется ждать парома на керченской переправе, объяснил Юрка, вот эту вынужденную остановку они и используют на то, чтобы подзаправиться. Слушая его, Ника опять подумала о том, что человек, садясь за руль, превращается в психа, одержимого бессмысленной манией торопиться — неважно зачем и куда, лишь бы скорее, скорее, без задержек!
— А знаешь, без тебя и в самом деле лучше, — сказала Светлана, устраиваясь на заднем сиденье. — Сейчас я тут раскинусь, как царица Савская, и буду дрыхнуть аж до самой Керчи…
После рукопожатий, напутствий и пожеланий счастливо оставаться одновременно захлопнулись дверцы, «Волга» мягко заурчала отдохнувшим двигателем и пошла, плавно покачиваясь, по вьющемуся между холмами проселку. Когда она, в последний раз блеснув на утреннем солнце стеклами правого борта, скрылась в ложбине, Игнатьев посмотрел на часы.
— Завтракать, друзья, и побыстрее, — сказал он. — Сегодня у нас трудный день, а уже половина шестого…
Ника, зевая и дрожа от пронзительной утренней свежести, поплелась вместе с другими к столовой палатке. Огромное алое солнце вставало из моря, неправдоподобно тихого, словно стеклянного, каким увидеть его можно лишь в такой ранний час; пахло росистой травой и — уже почти неощутимо — бензиновым перегаром и пылью, поднятой колесами уехавшей «Волги». Почувствовав на плече руку, Ника обернулась и снизу вверх глянула на командора.
— Ну? — спросил тот улыбаясь. — Почему такой несчастный вид? Уже раскаиваетесь, что не поехали?
— Н-нет, что вы, — поспешила ответить Ника, бодро постукивая зубами. — Просто мне ужасно почему-то холодно… это сейчас пройдет…
— Да, поедите и согреетесь, — сказал Игнатьев и, ободряюще пожав ее плечо, убрал руку. — А через час вообще будет жарко. Кстати, вы боитесь скелетов?
— Скелетов? — Ника даже остановилась. — Не знаю, я их не видела никогда… хотя нет, видела! По анатомии. Нет, они не особенно страшные, по-моему. А что?
— Потом объясню, — сказал Игнатьев и крикнул Мамаю: — Витя! Захвати с собой план третьего раскопа с некрополем!
За столом сначала было тихо, как обычно по утрам, даже буйные «лошадиные силы», не выспавшись, пребывали в состоянии полуанабиоза, потом стали оживать. Ника, съев свою тарелку пшенной каши, с наслаждением тянула чай из обжигающей руки и губы эмалированной кружки, чувствуя, как с каждым глотком разливается по телу тепло.
— Лия Самойловна, — сказал Игнатьев, когда завтрак подходил к концу, — вы с Виктором Николаевичем продолжайте на четвертом, а я сегодня хочу заняться некрополем. Вы сможете пока обойтись без помощницы на разборке?
— Да, какое-то время смогу, главное мы уже просмотрели.
— Прекрасно, тогда я забираю у вас Гладышеву и Ратманову…
Рита подтолкнула локтем сидящую рядом Нику.
— Ну, все, — шепнула она.
— Что? — не поняла Ника.
— …и еще с нами пойдут… скажем, Осадчий и Краснов, — сказал Игнатьев.
— Есть, командор, — в один голос ответили оба названных.
— Что ты мне хотела сказать? — спросила Ника у Гладышевой, когда все встали из-за стола.
— Да нет, просто нам мертвяков сегодня копать придется, — ответила Рита. — Скукотища — жуть. Раскопаешь его, а потом каждую кость кисточкой обметай, да еще не дай бог чтобы рассыпалась, а они такие бывают: тронь его — одна труха остается… Ну, повезло нам с тобой. Дурочка, катила бы сейчас в своей «Волге», и никаких тебе мертвяков…
ГЛАВА 3
Жизнь внесла поправки и в летние планы Андрея Болховитинова. Прежде всего, он не попал ни на какую целину; еще в день отправления, в Москве, все думали, что едут в Кустанайскую область, но затем место назначения было изменено, и на вторые сутки пути, за Куйбышевом, отряд высадился на маленькой степной станции, дальше их повезли в машинах куда-то на юг. В общем-то, конечно, это было не так уж и важно — здесь им предстояло строить такое же зернохранилище, какое пришлось бы строить в другом месте, и нужда в их рабочих руках была совершенно одинакова что в Кустанайской области, что в Куйбышевской. Однако здесь все это представлялось Андрею менее романтичным, да и к тому же он рассчитывал на более долгий путь, и соответственно, больший запас новых впечатлений.
Но главная неприятность ждала впереди. Однажды, пробегая по мосткам под внезапно хлынувшим проливным дождем, Андрей поскользнулся на облепленных глиною досках и всей тяжестью упал на левую руку. В первый момент он даже ничего не заметил, просто было очень больно; но через полчаса запястье посинело от глубокого внутреннего кровоподтека и распухло так, что страшно было смотреть. Пока ребята бегали за машиной, ему показалось, что прошли целые сутки. В районной больнице рентген показал перелом сустава; словом, невезение пошло по программе-максимум.
Таким образом, через три недели после торжественного отъезда из Москвы Андрей снова очутился на том же Казанском вокзале — в обмявшейся и уже чуть повыгоревшей на степном солнце форме строителя, с рукой на перевязи и висящим на одном плече рюкзаком. Он не сразу направился к подземному переходу в метро — стоял на тротуаре, с удовольствием оглядываясь вокруг, словно вернулся из долгого странствия по чужим краям. Москва была хороша даже в такой знойный июльский день, и хороша была Комсомольская площадь с ее просторами, многолюдьем, шумом, с ее хаотической застройкой в немыслимом смешении эпох и стилей: этот вокзал, гигантский караван-сарай, ежедневно пропускающий через себя полстраны; и строгий фасад Ленинградского напротив — безликий, холодный, весь в духе казенного николаевского псевдоампира; и Ярославский, поставленный рядом словно для контраста; и увенчанная шпилем тридцатиэтажная башня высотной гостиницы по левую руку; и убегающая вдаль широкая перспектива Стромынки — по правую; и сгрудившееся перед метро стадо разноцветных такси, и величественно проплывающие туши троллейбусов, и суматошная толпа на тротуарах — все казалось Андрею родным и праздничным, хотя это был самый обычный день, четверг, семнадцатое июля.
Самый обычный день, — утром, в вагоне, Андрей узнал о том, что вчера с космодрома на мысе Кеннеди стартовала первая лунная экспедиция.
Он был первоклассником, когда апрельским днем над планетой прогремело имя Гагарина. Что тогда делалось на улицах! А сейчас — прошло только восемь лет — уже отправление человека на Луну кажется чем-то будничным. Пассажиры в вагоне отнеслись к сообщению довольно спокойно; на многих, пожалуй, большее впечатление произвел не сам факт первого межпланетного путешествия, а то, что его совершили не мы, а американцы. Чудаки, как будто это так уж важно…
Андрей закинул голову и посмотрел в безоблачное небо, пытаясь представить себе за этой обманчивой синевой его истинный вид: бездонную черную пустоту, пылающую косматыми звездами, миллиарды и миллиарды километров пустоты — и тех троих, одетых в белые скафандры и запечатанных в тесном отсеке «Аполлона», их полет сквозь эту черную пустоту со скоростью, в десять раз превышающей начальную скорость артиллерийского снаряда. Да, молодцы ребята. В общем-то, конечно, и в самом деле жаль, что не русская речь звучит сейчас на полпути к Луне; но главное то, что звучит — человеческая речь, черт побери, речь твоих земляков, землян!
Да, а здесь, внизу, все оставалось как всегда — неспешно подплывали троллейбусы, люди толпились возле голубых тележек с мороженым, у пивного ларька жаждущие, предвкушая первый глоток, сдували с кружек легкие хлопья пены, носильщики катили свои мягко постукивающие тележки, ошалело толкались многосемейные транзитные пассажиры. Андрей спустился в подземный переход. Звонить отцу или не звонить? Мама была в доме отдыха, он вообще ничего не сообщил ей о том, что с ним произошло; теперь нужно еще как-то объяснить свое возвращение в Москву, чтобы это выглядело правдоподобно и не заставило ее волноваться и ломать себе голову. Ладно, это он придумает. Может быть, родитель подкинет идейку.
Из автомата у станции метро он позвонил отцу на работу; ему ответили, что Кирилл Андреевич в командировке, вернется где-то в конце месяца. Андрей присвистнул и осторожно нацепил трубку на рычаг. Вот это да — полная творческая свобода на целых десять дней! Даже как-то страшно.
Первой мыслью, которая тут же пришла Андрею в голову, была мысль — и сожаление — о том, что Ники Ратмановой нет в Москве. Почему именно Ника вспомнилась ему в этот момент, Андрей не понял; вернее, ему показалось лишним задумываться над этим вопросом. Ну, вспомнилась и вспомнилась. Просто ассоциативная связь: в их компании всегда кто-нибудь ныл, что негде собраться, негде провести время. Нет хаты! А тут вдруг хата в полном распоряжении, но собраться некому. Хоть бы этот крет Игорь был на месте, не говоря уж про Пита, — отлично можно было бы пожить такой мужской коммуной. Но тогда уж что-то одно, старик, — либо мужская коммуна с полным исключением женского элемента, вроде Запорожской Сечи, либо Ника Ратманова. Андрей подумал и не смог решить, какой вариант лучше.
Не успел он добраться до дому и войти в прихожую — душную, с нежилым запахом пыли и рассыхающейся мебели, какой обычно появляется летом в обезлюдевших квартирах, — как немедленно, словно только и дожидался его прихода, зазвонил телефон. Андрей швырнул в угол рюкзак, снял трубку.
— Слушаю, — сказал он. — Кто это? А, дядя Сережа, здравствуйте! Откуда вы взялись?
— А ты-то сам откуда, — отозвалась трубка знакомым хрипловатым голосом, — мать вроде писала, ты на целине?
— Я только сейчас вернулся, едва успел войти…
— Что ж это, дезертировал с трудового фронта? — со смешком спросил голос.
— Руку сломал! К счастью, левую.
— Левая — это ничего. Срастется — крепче будет. Где старики-то?
— Мама в дом отдыха уехала, отец в командировке.
— Э, как неудачно…
— Вы в Москве? Надолго?
— Дня на три, от силы на неделю… Ну ладно, Андрюшка, что делать — хоть с тобой пообщаюсь. Лишнее койко-место найдется? Я тогда через час буду, каких-нибудь полуфабрикатов прихвачу по пути. Ты знаешь что? Ты за пивом сбегай, сунь его в холодильник…
— Слушаюсь, товарищ генерал! Разрешите выполнять?
— Действуй!
Андрей положил трубку и, весело насвистывая, отправился действовать.
В угловом «Гастрономе» ему повезло: только что привезли пиво разных марок и даже любители еще не успели набежать. Вернувшись домой, он пораспахивал настежь все окна, пустив по квартире знойные сквозняки, сделал необходимую приборку, кое-как помылся. С одной рукой это было не так просто, хотя он уже и приобрел некоторый опыт. Ровно в обещанное время у двери коротко тренькнул звонок — дядя Сережа был точен, как и положено военному, да еще в генеральских чинах.
Собственно, этот полноватый и уже седеющий брюнет несколько цыганского обличья не приходился Андрею никаким дядькой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66