Вычислив, какую ниточку следует потянуть, чтобы размотать волновавший её клубок, она вспоминала московские телефоны, мечтая поскорее очутиться в своём Беляеве, казавшемся и желанным, и милым.
— У вас есть все основания ликовать, — без умолку бубнил охочий поболтать Неймарк. — Штамм, который мы подняли со дна, конечно же, не случайно оказался в горячем гейзере. Если бактерии будут размножаться в лаборатории, я имею в виду специальный автоклав, это явится крупнейшим открытием века. Придётся отказаться от привычных взглядов на распространение жизни. Причём не только на Земле, но и в космосе. Со всей определённостью заявляю! Её потому и не обнаружили до сих пор, что не искали как следует… Почему вы молчите? — Он ревниво покосился на её застывшее в мечтательной улыбке лицо.
— Я думаю, Александр Матвеевич, — ответила Светлана, не сразу возвращаясь из своего далёка. — Над вашими словами. Очень интересная мысль.
— Вы в самом деле так думаете? — обрадовался Неймарк. — Впрочем, чему удивляться? Само собой разумеющийся факт. Так что примите мои поздравления.
— Мой вклад слишком незначителен. — Светлана только теперь догадалась, о чём он говорит. — Мы же совершенно случайно наткнулись на “чёрный гейзер”, а всё остальное прекрасно проделали без нас.
— О, вы глубоко не правы! Тут важен первый шаг, первое слово. Я, например, был бы без ума от радости, выпади мне такое. Однако увы…
— Не прибедняйтесь, Александр Матвеевич, вам и без того есть чем гордиться.
— Э, и сравнивать нечего! Мы работаем на подхвате. Погонофоры, скажете? Но их открыли ещё десять лет тому назад.
— Всё-таки новая разновидность. Вашим именем назовут.
— Как-нибудь обойдусь. Так спокойнее. Я, матушка, генетик-вавиловец, битый-перебитый. Мне покой дорог.
— Знаю я, какой вы любитель покоя! Так и лезете в драку.
— Я? Вы, наверное, меня с кем-то путаете. Всю экспедицию я был тише воды, ниже травы.
— Именно поэтому вы решили ввязаться в рискованную дискуссию о личинках? — задорно подмигнула Рунова, вспомнив, как яростно разгромил Неймарк скороспелую гипотезу, с которой выскочила поддержанная Гончаруком Нелли Башмачникова.
— Это же надо, чтобы личинки гигантской креветки попались такой фефеле! — Александр Матвеевич окунулся в бурю пережитых волнений. — Воспроизводство океанских запасов — это задача на долгие годы, кропотливый труд, который потребует колоссальных затрат. Конечно, он окупится, но ведь не завтра! Вы, надеюсь, согласны?
— Целиком и полностью, — подтвердила Светлана, думая о своём.
— Я уж не напоминаю о том, что обитатели океана непрерывно мигрируют, — сел на излюбленный конёк Неймарк. — Размножаются они в одном месте, питаются — в другом, и только появившиеся на свет мальки увлекаются морскими течениями за тысячи миль от родных берегов. И почти никогда нельзя сказать, когда они возвратятся обратно. Вот и решайте после этого проблему охраны! Не говоря уже о том, что раздельное существование поколений резко расширяет границы территории. А чем больше район, тем серьёзнее трудности, связанные с учётом и охраной.
— Вы совершенно обоснованно возразили, что без точной статистики не имеет смысла выделять заповедные зоны, — поддакнула Светлана.
— Планктонная личинка во многом определяет структуру стад, место их обитания, механизм воспроизводства. Ведь планктон целиком зависит от направления течений, их температуры, погоды на Земле и хромосферных вспышек на Солнце, то есть от всех тех факторов, которыми мы пока не научились управлять. Течения — это реки без берегов. Жизнь планктона в таких реках подобна жизни пассажиров в поезде очень дальнего следования, идущего без остановок. Планктон уже никогда не возвратится к истокам несущей его реки. А ведь в пути его ожидают сотни неведомых опасностей. Резкое изменение температуры, взрывообразное размножение враждебной микрофлоры, внезапное изменение солености — да мало ли что! Киты и китовые акулы, которые пожирают его миллионами тонн. И это самое лёгкое испытание, нечто вроде небольшого подоходного налога. Только теперь благодаря новейшим океанографическим исследованиям мы обрели надежду связать поведение планктона с системами циркуляции воды в океанах. С этого и следует начинать!
— Да-да, именно с этого и следует начать, — поспешила заполнить паузу слушавшая вполуха Светлана, решив для себя, что начнёт с Димы Северьянова, который третий год сидит на монгольской тематике и знает там всех и вся. Она глубоко уважала Александра Матвеевича и обычно с удовольствием выслушивала его пространные объяснения, но от мысли о том, что придётся провести с ним почти сутки, её охватил нервный озноб.
“Почему так эгоистично счастье? — подумала, не устыдившись. — Не до того мне, право, не до того, но надо терпеть”.
Она вытерпела и, промучившись ещё ночь в собственной квартирке — уже от неведения и расстройства суточных ритмов, — с раннего утра навалилась на телефон. Обзвонив подруг-приятелей, оказавшихся в сфере досягаемости, вызнала новости, восстановив последовательность событий. События оказались любопытными, даже более чем. Но выстраданное в приятном обществе Неймарка решение начать с Димы осталось неизменным.
Он встретил её на середине кабинета с радушной уверенностью хозяина, хоть и значилось ещё на чёрно-золотой табличке имя Корвата. Они обнялись и с подчёркнутой непринуждённостью старых друзей троекратно расцеловались.
— Прибыла, значит, лягушка-путешественница? — Северьянов чуть не насильно запихнул её в собственное кресло, усевшись на краешке стола. — Читал о твоих подвигах, читал!.. Кажется, в “Комсомолке”?
— Не знаю, не важно, — отмахнулась Светлана. — Расскажи лучше про себя. Впрочем, я уже многое знаю и поздравляю от души! Димуля, ты этого заслужил!
— Хотелось бы знать, с чем именно ты меня поздравляешь? — Он довольно усмехнулся, покачивая длинной ногой прирождённого баскетболиста.
— Прежде всего с назначением! Ты из нашего выпуска первым взлетел так высоко. Мне, конечно, жаль Игнатия Сергеевича, но, надеюсь, с ним будет полный порядок, а ты — молодец! Так держать! Вперёд и выше.
— Спасибо на добром слове, Светка. Я знаю, что у тебя это искренне. — Дмитрий Васильевич соскочил со стола и принялся выхаживать вдоль ковровой дорожки. — Но кресло мне досталось то ещё! И сидеть не уютно и встать не дают. Положение, словом, весьма щекотливое. Поэтому лучше не будем. Я тебя умоляю! — остановил он её протестующий жест. — А вот с чем ты меня действительно можешь поздравить, так это с газом. Мы-таки доконали его, Светик!
— С каким газом? — Светлана была так далека от его забот.
— Неужели не знаешь? — удивился Северьянов без тени обиды. — Хотя откуда тебе? — Он небрежно кивнул на карту. — Можешь полюбоваться! Оконтурили месторождение. Не из последних, смею заметить… Ох и дался же нам этот газ!
— Так это в Монголии?! — обрадовалась она.
— Конечно, в Монголии. Где же ещё?
— Ой, Димка! Ты же совсем ничего не знаешь! Думаешь, я к тебе просто так пожаловала? На тебя полюбоваться?
— Честно говоря, да. — Остановившись возле стола, он выжидательно перегнулся. — Или не заслужил?
— Заслужил-заслужил, Димуля! Прости! — Светлана чмокнула его в щёку и наклонилась за пластиковой фирменной сумкой. — Это тебе, — осторожно разместила среди телефонов внушительные футляры из картона. — Какие-то сигареты, говорят, вполне приличные, и действительно редкостный чёрный коралл.
— Напросился на подарок?
— Как не совестно! Я просто забыла на радостях. Это правда тебе. Ты столько для меня сделал!
— Единственно по причине твоих изумрудных глаз и моей старой любви. — Дмитрий Васильевич взглянул на этикетку. Сигареты были высшего качества: “Данхил”.
— Неправда. Меня ты никогда не любил.
— Зато любил твоих подруг из медицинского. Отличные девочки были! Где-то они теперь? Эх, молодость-молодость…
— Не печалься. Ещё не вечер.
— Полагаешь?
— Я тебе точно говорю. Можешь верить!
Они замолчали: он растроганно, она несколько напряжённо.
— У меня к тебе дело, Дима, — без ненужных околичностей подступила Светлана, когда схлынул его сентиментальный порыв. — Там у вас, — она показала на карту, — в керне обнаружился интересующий меня диатомовый слой. Хочу съездить.
— Зачем? Я скоро лечу туда. Привезу всё что захочешь.
— Нет, Димочка, мне самой нужно! — взмолилась она с капризной настойчивостью, не одобрив себя со стороны.
— А ты откуда знаешь про керн? — он насторожился.
— Смотри, — Светлана вынула фотоснимок. — Мне специально прислали.
— Кто?
— Кто-кто! Друзья! Важно не кто, а что, Дима! Это же точно такой вид, который мы подняли в Атлантике.
— Откуда он мог очутиться в Монголии? В верхнем мелу?
— Ты меня спрашиваешь? Самой бы хотелось знать.
— Ну, тогда поезжай, если факультет не возражает.
— Конечно, не возражает! — заторопилась она. — Меня быстро оформят — старая виза ещё действует. Ты меня подождёшь?
— Я-то тебе зачем, Света? Тебе и так всё дадут.
— Как бы не так! А вертолёт? И вообще транспорт? Неужели ты способен бросить меня одну среди пустыни? Да ещё зимой! Помоги, Дима!
— Ладно, беру. Только побыстрей оформляйся.
— Ты прелесть! — Светлана было вскочила, раскрывая объятия, но тут же опустилась назад в кресло, потому что в кабинет вошёл парторг института Гроханов.
— Игнатий Сергеевич умер, Дима! — крикнул он прямо с порога, совершенно слепой от слёз.
— Не может быть! — метнулся навстречу Северьянов.
— Только что позвонили. — Гроханов протянул к нему руки, и они потрясенно застыли, припав друг к другу.
— Слушай меня, Юра, — борясь с душившим его горем, вырвался Северьянов. — Слушай меня! Я никого не хочу винить, но кое-кому придётся уйти из института. Со мной они не сработаются! Я тебе точно говорю.
— Какое теперь это имеет значение? — Гроханов попытался вытереть слезы. — Он умер, Дима! Ты понимаешь?
— Смотри! — Северьянов бросился к карте. — Смотри! — исступленно застучал по ней кулаком. — Как маршал! Как солдат-победитель! Умер, как жил, с оружием в руках… Я не прощу, Юра!
Гроханов постоял в горестном отупении и, ничего не ответив, вышел.
— Тебе чего, Света? — Дмитрий Васильевич устремил на неё потухшие тоскующие глаза. — Ах, да, — он махнул рукой. — Я сделаю всё, что надо, иди, Светик, иди…
XXXVIII
Достигнув пенсионного возраста, потомственный сталевар Александр Лаврентьевич Суховерх ещё семь лет простоял у мартена и, уж когда стало совсем невмоготу, перевёлся в диспетчерскую. Но на этом хлопотном месте он не прижился. Душа не лежала. Да и от суетного мельтешения всё его существо обволакивала такая изнурительная усталость, что горячий цех вспоминался как рай. Тогда к концу смены выматывалось лишь тело, словно его прокатали через валки, теперь же добавилась тошнотная заторможенность в мыслях, которую не удавалось прогнать ни душем, ни хорошей банькой с берёзовым веником и квасом.
Решив, что к нему окончательно и бесповоротно пришла старость, Суховерх принялся оформлять документы для пенсии. Обидно, конечно, потому что ощущал он себя вполне крепким, особыми недугами не страдал и в сравнении с обычными пенсионерами, забивавшими в городском садике “козла”, выглядел чуть ли не юношей.
На счастье, в отделе кадров отнеслись к его заявлению не формально. Заглянув в трудовую книжку, испещрённую благодарностями и премиями, где была примечательная запись о том, что владелец её поступил на завод в октябре сорок первого, инспектор пошёл прямо к директору.
— Пятый десяток на предприятии, Порфирий Кузьмич! — закончил он свой короткий доклад. — Разве так можно?
— А в чём, собственно, дело, если человек сам хочет? — Директор оторвался от экрана, на котором бежали строчки очередной сводки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
— У вас есть все основания ликовать, — без умолку бубнил охочий поболтать Неймарк. — Штамм, который мы подняли со дна, конечно же, не случайно оказался в горячем гейзере. Если бактерии будут размножаться в лаборатории, я имею в виду специальный автоклав, это явится крупнейшим открытием века. Придётся отказаться от привычных взглядов на распространение жизни. Причём не только на Земле, но и в космосе. Со всей определённостью заявляю! Её потому и не обнаружили до сих пор, что не искали как следует… Почему вы молчите? — Он ревниво покосился на её застывшее в мечтательной улыбке лицо.
— Я думаю, Александр Матвеевич, — ответила Светлана, не сразу возвращаясь из своего далёка. — Над вашими словами. Очень интересная мысль.
— Вы в самом деле так думаете? — обрадовался Неймарк. — Впрочем, чему удивляться? Само собой разумеющийся факт. Так что примите мои поздравления.
— Мой вклад слишком незначителен. — Светлана только теперь догадалась, о чём он говорит. — Мы же совершенно случайно наткнулись на “чёрный гейзер”, а всё остальное прекрасно проделали без нас.
— О, вы глубоко не правы! Тут важен первый шаг, первое слово. Я, например, был бы без ума от радости, выпади мне такое. Однако увы…
— Не прибедняйтесь, Александр Матвеевич, вам и без того есть чем гордиться.
— Э, и сравнивать нечего! Мы работаем на подхвате. Погонофоры, скажете? Но их открыли ещё десять лет тому назад.
— Всё-таки новая разновидность. Вашим именем назовут.
— Как-нибудь обойдусь. Так спокойнее. Я, матушка, генетик-вавиловец, битый-перебитый. Мне покой дорог.
— Знаю я, какой вы любитель покоя! Так и лезете в драку.
— Я? Вы, наверное, меня с кем-то путаете. Всю экспедицию я был тише воды, ниже травы.
— Именно поэтому вы решили ввязаться в рискованную дискуссию о личинках? — задорно подмигнула Рунова, вспомнив, как яростно разгромил Неймарк скороспелую гипотезу, с которой выскочила поддержанная Гончаруком Нелли Башмачникова.
— Это же надо, чтобы личинки гигантской креветки попались такой фефеле! — Александр Матвеевич окунулся в бурю пережитых волнений. — Воспроизводство океанских запасов — это задача на долгие годы, кропотливый труд, который потребует колоссальных затрат. Конечно, он окупится, но ведь не завтра! Вы, надеюсь, согласны?
— Целиком и полностью, — подтвердила Светлана, думая о своём.
— Я уж не напоминаю о том, что обитатели океана непрерывно мигрируют, — сел на излюбленный конёк Неймарк. — Размножаются они в одном месте, питаются — в другом, и только появившиеся на свет мальки увлекаются морскими течениями за тысячи миль от родных берегов. И почти никогда нельзя сказать, когда они возвратятся обратно. Вот и решайте после этого проблему охраны! Не говоря уже о том, что раздельное существование поколений резко расширяет границы территории. А чем больше район, тем серьёзнее трудности, связанные с учётом и охраной.
— Вы совершенно обоснованно возразили, что без точной статистики не имеет смысла выделять заповедные зоны, — поддакнула Светлана.
— Планктонная личинка во многом определяет структуру стад, место их обитания, механизм воспроизводства. Ведь планктон целиком зависит от направления течений, их температуры, погоды на Земле и хромосферных вспышек на Солнце, то есть от всех тех факторов, которыми мы пока не научились управлять. Течения — это реки без берегов. Жизнь планктона в таких реках подобна жизни пассажиров в поезде очень дальнего следования, идущего без остановок. Планктон уже никогда не возвратится к истокам несущей его реки. А ведь в пути его ожидают сотни неведомых опасностей. Резкое изменение температуры, взрывообразное размножение враждебной микрофлоры, внезапное изменение солености — да мало ли что! Киты и китовые акулы, которые пожирают его миллионами тонн. И это самое лёгкое испытание, нечто вроде небольшого подоходного налога. Только теперь благодаря новейшим океанографическим исследованиям мы обрели надежду связать поведение планктона с системами циркуляции воды в океанах. С этого и следует начинать!
— Да-да, именно с этого и следует начать, — поспешила заполнить паузу слушавшая вполуха Светлана, решив для себя, что начнёт с Димы Северьянова, который третий год сидит на монгольской тематике и знает там всех и вся. Она глубоко уважала Александра Матвеевича и обычно с удовольствием выслушивала его пространные объяснения, но от мысли о том, что придётся провести с ним почти сутки, её охватил нервный озноб.
“Почему так эгоистично счастье? — подумала, не устыдившись. — Не до того мне, право, не до того, но надо терпеть”.
Она вытерпела и, промучившись ещё ночь в собственной квартирке — уже от неведения и расстройства суточных ритмов, — с раннего утра навалилась на телефон. Обзвонив подруг-приятелей, оказавшихся в сфере досягаемости, вызнала новости, восстановив последовательность событий. События оказались любопытными, даже более чем. Но выстраданное в приятном обществе Неймарка решение начать с Димы осталось неизменным.
Он встретил её на середине кабинета с радушной уверенностью хозяина, хоть и значилось ещё на чёрно-золотой табличке имя Корвата. Они обнялись и с подчёркнутой непринуждённостью старых друзей троекратно расцеловались.
— Прибыла, значит, лягушка-путешественница? — Северьянов чуть не насильно запихнул её в собственное кресло, усевшись на краешке стола. — Читал о твоих подвигах, читал!.. Кажется, в “Комсомолке”?
— Не знаю, не важно, — отмахнулась Светлана. — Расскажи лучше про себя. Впрочем, я уже многое знаю и поздравляю от души! Димуля, ты этого заслужил!
— Хотелось бы знать, с чем именно ты меня поздравляешь? — Он довольно усмехнулся, покачивая длинной ногой прирождённого баскетболиста.
— Прежде всего с назначением! Ты из нашего выпуска первым взлетел так высоко. Мне, конечно, жаль Игнатия Сергеевича, но, надеюсь, с ним будет полный порядок, а ты — молодец! Так держать! Вперёд и выше.
— Спасибо на добром слове, Светка. Я знаю, что у тебя это искренне. — Дмитрий Васильевич соскочил со стола и принялся выхаживать вдоль ковровой дорожки. — Но кресло мне досталось то ещё! И сидеть не уютно и встать не дают. Положение, словом, весьма щекотливое. Поэтому лучше не будем. Я тебя умоляю! — остановил он её протестующий жест. — А вот с чем ты меня действительно можешь поздравить, так это с газом. Мы-таки доконали его, Светик!
— С каким газом? — Светлана была так далека от его забот.
— Неужели не знаешь? — удивился Северьянов без тени обиды. — Хотя откуда тебе? — Он небрежно кивнул на карту. — Можешь полюбоваться! Оконтурили месторождение. Не из последних, смею заметить… Ох и дался же нам этот газ!
— Так это в Монголии?! — обрадовалась она.
— Конечно, в Монголии. Где же ещё?
— Ой, Димка! Ты же совсем ничего не знаешь! Думаешь, я к тебе просто так пожаловала? На тебя полюбоваться?
— Честно говоря, да. — Остановившись возле стола, он выжидательно перегнулся. — Или не заслужил?
— Заслужил-заслужил, Димуля! Прости! — Светлана чмокнула его в щёку и наклонилась за пластиковой фирменной сумкой. — Это тебе, — осторожно разместила среди телефонов внушительные футляры из картона. — Какие-то сигареты, говорят, вполне приличные, и действительно редкостный чёрный коралл.
— Напросился на подарок?
— Как не совестно! Я просто забыла на радостях. Это правда тебе. Ты столько для меня сделал!
— Единственно по причине твоих изумрудных глаз и моей старой любви. — Дмитрий Васильевич взглянул на этикетку. Сигареты были высшего качества: “Данхил”.
— Неправда. Меня ты никогда не любил.
— Зато любил твоих подруг из медицинского. Отличные девочки были! Где-то они теперь? Эх, молодость-молодость…
— Не печалься. Ещё не вечер.
— Полагаешь?
— Я тебе точно говорю. Можешь верить!
Они замолчали: он растроганно, она несколько напряжённо.
— У меня к тебе дело, Дима, — без ненужных околичностей подступила Светлана, когда схлынул его сентиментальный порыв. — Там у вас, — она показала на карту, — в керне обнаружился интересующий меня диатомовый слой. Хочу съездить.
— Зачем? Я скоро лечу туда. Привезу всё что захочешь.
— Нет, Димочка, мне самой нужно! — взмолилась она с капризной настойчивостью, не одобрив себя со стороны.
— А ты откуда знаешь про керн? — он насторожился.
— Смотри, — Светлана вынула фотоснимок. — Мне специально прислали.
— Кто?
— Кто-кто! Друзья! Важно не кто, а что, Дима! Это же точно такой вид, который мы подняли в Атлантике.
— Откуда он мог очутиться в Монголии? В верхнем мелу?
— Ты меня спрашиваешь? Самой бы хотелось знать.
— Ну, тогда поезжай, если факультет не возражает.
— Конечно, не возражает! — заторопилась она. — Меня быстро оформят — старая виза ещё действует. Ты меня подождёшь?
— Я-то тебе зачем, Света? Тебе и так всё дадут.
— Как бы не так! А вертолёт? И вообще транспорт? Неужели ты способен бросить меня одну среди пустыни? Да ещё зимой! Помоги, Дима!
— Ладно, беру. Только побыстрей оформляйся.
— Ты прелесть! — Светлана было вскочила, раскрывая объятия, но тут же опустилась назад в кресло, потому что в кабинет вошёл парторг института Гроханов.
— Игнатий Сергеевич умер, Дима! — крикнул он прямо с порога, совершенно слепой от слёз.
— Не может быть! — метнулся навстречу Северьянов.
— Только что позвонили. — Гроханов протянул к нему руки, и они потрясенно застыли, припав друг к другу.
— Слушай меня, Юра, — борясь с душившим его горем, вырвался Северьянов. — Слушай меня! Я никого не хочу винить, но кое-кому придётся уйти из института. Со мной они не сработаются! Я тебе точно говорю.
— Какое теперь это имеет значение? — Гроханов попытался вытереть слезы. — Он умер, Дима! Ты понимаешь?
— Смотри! — Северьянов бросился к карте. — Смотри! — исступленно застучал по ней кулаком. — Как маршал! Как солдат-победитель! Умер, как жил, с оружием в руках… Я не прощу, Юра!
Гроханов постоял в горестном отупении и, ничего не ответив, вышел.
— Тебе чего, Света? — Дмитрий Васильевич устремил на неё потухшие тоскующие глаза. — Ах, да, — он махнул рукой. — Я сделаю всё, что надо, иди, Светик, иди…
XXXVIII
Достигнув пенсионного возраста, потомственный сталевар Александр Лаврентьевич Суховерх ещё семь лет простоял у мартена и, уж когда стало совсем невмоготу, перевёлся в диспетчерскую. Но на этом хлопотном месте он не прижился. Душа не лежала. Да и от суетного мельтешения всё его существо обволакивала такая изнурительная усталость, что горячий цех вспоминался как рай. Тогда к концу смены выматывалось лишь тело, словно его прокатали через валки, теперь же добавилась тошнотная заторможенность в мыслях, которую не удавалось прогнать ни душем, ни хорошей банькой с берёзовым веником и квасом.
Решив, что к нему окончательно и бесповоротно пришла старость, Суховерх принялся оформлять документы для пенсии. Обидно, конечно, потому что ощущал он себя вполне крепким, особыми недугами не страдал и в сравнении с обычными пенсионерами, забивавшими в городском садике “козла”, выглядел чуть ли не юношей.
На счастье, в отделе кадров отнеслись к его заявлению не формально. Заглянув в трудовую книжку, испещрённую благодарностями и премиями, где была примечательная запись о том, что владелец её поступил на завод в октябре сорок первого, инспектор пошёл прямо к директору.
— Пятый десяток на предприятии, Порфирий Кузьмич! — закончил он свой короткий доклад. — Разве так можно?
— А в чём, собственно, дело, если человек сам хочет? — Директор оторвался от экрана, на котором бежали строчки очередной сводки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56