— Ну, я не знаю… Разве что в силу производственной необходимости… А что, какао еще осталось в банке?
Халат Антона Павловича Сидоркина на следователе Поспелове висит, почти закрывая ступни и органично подчеркивая плавную округлость его выступающего живота.
— Я вас стесняюсь, — говорит следователь, вытирая огромным отложным воротником халата свои запотевшие очки. — Вы меня унижаете глазами. Куда вы сейчас смотрите?
— На ваши голые ступни.
— Немедленно прекратите!.. Куда вы дели мою одежду?
— Засунула в стиральную машину.
— А где тут какао? — он тычется наугад в кухонные полки.
— Здесь стоит, на столе. Кузьма Ильич, перестаньте топтаться, садитесь.
— Немедленно отдайте мне коробку с сушеной рыбой, — потребовал следователь, как только сел и устроил на носу очки.
— Слушай, зачем ты притащила сюда этого?.. — не выдержал Коля, который надулся и замолчал, как только увидел Поспелова.
— Вы же сами принесли мне эту коробку!
— Почему он надел халат моего дяди и теперь командует тут?! — не унимается Коля. — Давай, пригласи сюда всю дежурную бригаду по слежке!
— Коля, иди спать, уже поздно, — ласково предлагаю я.
— А ты где будешь спать?
— Я буду спать с тобой и детьми на супружеской кровати семейства Сидоркиных.
Злобно покосившись на следователя, он наконец уходит.
— Что вы будете делать с мальчиком? — кивает на дверь следователь.
— С этим? Отдам маме с папой.
— А с маленьким?.. — осторожно взглядывает он поверх очков.
— Отдам Коле, Коля отдаст его маме с папой. Теперь вы спросите, что я буду делать с девочкой?
— Нет, не спрошу. Подвиньте сахарницу поближе.
— Почему?
— Девочка вам нравится, вы еще не решили, что с ней делать. В этой жизни столько условностей, даже и не знаю, как вы выпутаетесь…
Дождавшись, когда следователь, шевеля губами, отсчитает шесть ложек сахару, я спрашиваю, что он будет делать со мной.
— Я буду любоваться вами, Мона Кукулевская, пока есть такая возможность, пока вы сидите в таком же, как у меня, халате рядом за столом и пахнете счастьем.
Поздно ночью Коля меня растолкал и сказал, что по дому опять кто-то ходит.
— Пусть ходит, — отмахнулась я.
— Кто-то лазил на чердак!
— Значит, это Хока.
— А потом спустился в подвал и копался в гараже!
— Значит, это бильярдист забрался в багажник, чтобы заснуть там.
— А теперь на кухне стучит тарелками!
— Тогда это следователь Поспелов подъедает все, что мы с Сюшкой не доели. Спи!
— Я не могу спать. Мне страшно.
— Даже так? — я смотрю на Колю. В темноте виден бешеный свет его глаз.
— Зачем она подарила мне часы?
— На память. Давай не будем о ней говорить. Почитай мне стихи.
— Нет. Куда ты дела бильярдиста? Ты вывезешь его в Амстердам?
— Нет. Не вывезу. Читай стихи или замолчи.
— Я полный кретин, да?
— Ты худой кретин, удовлетворен?
— Ты завтра уйдешь с ним навсегда, а я останусь тут, в проклятом доме, мне уже никогда отсюда не выбраться, это предопределено!..
— Я не уйду с ним.
— Уйдешь! Вы все сучки!.. Уходите, бросаете…
— Не ори, детей разбудишь.
— Какое тебе теперь дело до детей? Скажешь, ты не сучка?.. Не такая же, как все?..
— Ладно, я сучка, только перестань орать.
— Значит, ты уходишь с ним, да? Этот тип всегда будет иметь в жизни все, что выберет! Такой неумеха, страдалец, сам за себя постоять не может, беспомощная лапочка! Вечно попадает в истории, его нужно опекать!.. Вы оба, вы мне противны! — шипит Коля.
Все. Достал!
— И твой запах, я его ненавижу! Это твое синее вымя, твои припадочные глазищи, ты хотя бы иногда смотришь на себя в зеркало или боишься упасть в обморок?!
Нет, правда достал!
— Коля, не плачь, хочешь, я тебя покормлю?
— Ты мне отвратительна. Ты даже покончить с собой не можешь по-человечески. Почему ты не утопилась?
— А почему ты не повесился на батарее?!
— Ты не женщина, ты монстр!
— Ты что, еще не понял, кто здесь монстр?
— Не смей говорить о ней плохо!
— Вот как? — я села, задохнувшись от возмущения. — Не говорить плохо? Да то, что она собиралась сделать с тобой, не имеет человеческого определения! Если бы не звонок из клиники, не ревность дядюшки, то двадцать третьего числа здесь, вот в этом месте, — стучу я по кровати, — на пожарище нашли бы твои полуобгоревшие кости!
— Почему это — мои? — Коля встал и отошел к окну.
— Потому что у тебя был двойной перелом левой ноги! Потому что у тебя совершенно здоровые зубы! Потому что ты идиот, но по малолетству это еще можно объяснить отсутствием жизненного опыта.
— Почему сразу — идиот?..
— Тебе уже все объяснили, а ты еще задаешь вопросы! Твоя тетушка влюбилась в бильярдиста! Она родила от него ребенка!
— Вранье! — заявляет Коля от окна.
— Она подготовила ему побег, а чтобы их не искали, в подожженном доме должны были остаться убедительные доказательства смерти бильярдиста!
— Мой обгорелый скелет, да?
— Да. Скелет под метр девяносто с давнишним переломом на левой ноге, совершенно здоровыми зубами и платиновыми часами на руке!
— Мне не нравится эта твоя история, — подумав, заявляет Коля.
— Сам напросился!
— То есть, — задумывается Коля, — я приехал немного раньше, чем требовалось?..
— Нет. В данной ситуации ты очень удачно опоздал. Мадлену Сидоркину задушил муж. Ты удачно опоздал во всех смыслах. Твоего дядюшку вовремя закололи отверткой. Неизвестно, как бы он себя повел после убийства жены, обнаружив в доме приехавшего племянничка, всего такого влюбленного, решительного!..
— Ладно, хватит объяснять, я не идиот. И знаешь что… Сейчас у меня случится нервный срыв и попытка самоубийства, и, чтобы меня спасти от полного помешательства, ты должна будешь заняться со мной сексом.
— Как интересно!..
— Да. Видишь, это галстук бильярдиста? — откуда-то из трусов Коля вытаскивает белую блестящую полоску. — Я приготовил его заранее. Допустим, я стал догадываться обо всем, что ты рассказала, но боялся признать это как факт… И вот я вызываю тебя на напряженный разговор, завожу как следует…
— То есть обижаешь!
— Да, обижаю и заставляю проговориться и все в подробностях объяснить.
— Потому что у тебя самого мозги набекрень, и язык не поворачивается сказать такое о тетушке!
— Я же был влюблен, как последний суслик! “Был” — это решительно сказано, а “суслик”!..
— Я довожу тебя до истерики… — со злорадством в голосе сообщает Коля.
— Не до истерики, а до злости!
— Ладно, до сильной злости, ты все подробно разъясняешь, и я от полнейшего отчаяния иду в ванную на первом этаже, чтобы привязать там галстук к батарее.
— Почему на первом?
— Разве это не место для мертвецов?
— А я?
— А ты бежишь за мной, плачешь и просишь не делать этого. Ты уже жалеешь, что была так болтлива и все мне подробно объяснила…
— Сразу предупреждаю, плакать я не буду!
— Ладно, просто умоляешь. А я запираюсь в ванной и молча делаю свое дело!
— А я что, бьюсь в дверь?..
— Да. Пока не выломаешь замок. Ты врываешься, видишь, что я уже на последнем издыхании — сижу на полу, наклонившись, в петле из галстука, ты меня отвязываешь, даешь понюхать нашатырь, плачешь… Ладно, ладно, не плачешь, но тебе очень меня жалко, и мы потом занимаемся сексом на полу в коридоре.
— Ничего не получится, — вздыхаю я.
— Почему?
— Ты видел замок на двери ванной? Мне его ни за что не выломать. Нет, конечно, часа через два равномерного долбежа плечом он может расшататься, но к этому времени, сам понимаешь, что с тобой, наклонившимся в петле, произойдет…
— То есть повешение сидя в ванной отпадает? А если я сделаю это прямо здесь, в спальне?
Мы оба смотрим на потолок. Слегка светясь стекляшками от пойманного лунного света, над нами нависает грандиозная люстра.
— Потолки тут три пятьдесят, не меньше, — шепотом замечаю я.
— Я видел стремянку в мастерской, — шепотом замечает Коля.
— Я уже тебе говорила, ты слишком тяжелый и длинный. Если просто перепилить ножом галстук и наблюдать, как ты, бездыханный, грохнешься на пол, это наверняка кончится еще одним гипсом… А пока я тебя аккуратно стащу вниз, так намучаюсь, какой уж тут секс…
— Ладно. Тогда подойди и поцелуй меня. В губы, — уточняет Коля.
— А это еще зачем?
— Просто так. Все равно пришлось бы делать мне искусственное дыхание.
Подхожу к окну и замечаю, что Коля трясется, вцепившись заведенными назад руками в подоконник.
— Наклонись!
— Нет уж. Это ты меня целуешь, а не я тебя! Удивляясь собственному слабоумию, подкатываю пуфик, становлюсь на него и целую мальчика в ледяные губы. Разболталась, идиотка…
После второй, более длительной попытки согреть его губы Коля начал крениться в сторону и свалился со страшным грохотом на пол. Дальше — все по тексту: иду за нашатырем, чтобы дать ему понюхать ватку.
— Что там у вас случилось? — интересуется следователь Поспелов в коридоре.
— Все в порядке. Условное самоубийство, обморок и так далее…
— Приходил человек, обыскал дом, — сообщает следователь. — Первым делом заглянул в багажник “Москвича” в гараже. Знаете, что это значит?
— Что все в порядке, все, как всегда, идите спать.
— Это значит, что они еще не нашли бильярдиста.
БИЛЬЯРДИСТ
В клубе “Лафа” к двенадцати ночи собрались небольшие компании любителей пива и любителей бильярда. Любителей пива, играющих в бильярд, не было. Отдельно сидели наблюдающие — они пили пиво, отдельно — с переполненными пепельницами на столе — бильярдисты.
Сначала всех поражал своими манерами высокий молодой человек аристократической внешности. Трое его друзей выглядели тоже ничего себе, но так хрустнуть пальцами, как ему, так раскрутить кий в длинных пальцах им не удавалось.
Потом появилась местная звезда — Штык со своим сборным кием в футляре, и все внимание переключилось на его ковбойские высокие сапоги, кожанку с дырами в спине, похожими на пулевые отверстия, и совершенно лысую голову.
Принесли шары для серьезной игры.
Осмотрели два стола.
Аристократ разбил первым и за семь минут разделал Штыка под орех.
Любители пива, поставившие на Штыка, с разочарованием вернулись к своим бутылкам.
К половине второго ночи стал собираться народ. Из отрывочных разговоров было понятно, что кое-кому позвонили отдельные любители пива, пригласив посмотреть красивую игру профессионала, а кое-кто впопыхах примчался сюда сам, по какому-то странному наитию азартного игрока почуяв незабываемую ночь.
К половине третьего девушек из бара загрузили в такси и отправили по домам.
Заперли двери.
Тотализатором управлял сам хозяин клуба — одноглазый худой мужчина с огромными ручищами, по прозвищу, естественно, Фредди.
В три трое друзей аристократа встали из-за стола с переполненными пепельницами и достали из футляров свои кии.
Зал замер.
Они играли с аристократом по очереди по шесть партий.
Аристократ к этому времени выпил почти полторы бутылки красного, но твердость рук не потерял. Иногда, склонившись к столу и приготовившись к удару, он вдруг откладывал кий и ложился лбом на сукно, Фредди тогда ворчал, он строго следил, чтобы сукно не трогали лишний раз потными руками.
Играл аристократ красиво. Иногда проигрывал, с кривой усмешкой на пунцовых губах, тогда ухоженные усики превращали его усмешку в зловещую гримасу, и все понимали, что аристократ проигрывает специально, и это было вдвойне увлекательно, потому что не понимали — зачем.
В четыре аристократ потребовал рюмку коньяка.
Опустошив ее одним глотком, он, не глядя, сунул рюмку кому-то назад, ткнул ею в тело ближе всех стоящего зрителя, и оперуполномоченный Петя, в чью грудь ткнулась рюмка, еле живой от напряжения и усталости, чуть не сорвался и не обозвал короля этой ночи самыми последними словами.
После коньяка аристократ не выиграл ни одной партии.
Двое друзей подхватили его под мышки и поволокли к выходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47