А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

А сейчас, господин комиссар, нужно обязательно попытаться узнать, откуда родом эта вдова Леруж.
Вновь потянулась — на сей раз уже перед следователем — вереница свидетелей, вызываемых бригадиром. Однако они не сообщили ничего нового. По-видимому, вдова Леруж отличалась исключительной скрытностью: из всех её речей — а почесать язык она любила — в памяти окрестных кумушек не задержалась ни одна существенная деталь.
Все допрошенные лишь старательно излагали следователю собственные предположения и доводы. Общее мнение явно склонялось на сторону Жевроля. Все в один голос обвиняли высокого черноволосого мужчину в серой блузе. Кому и быть убийцей, как не ему? Люди вспоминали его свирепый вид, наводивший страх на всю округу. Многие, поражённые его подозрительной внешностью, благоразумно его избегали. Однажды вечером он якобы угрожал женщине, в другой раз ударил ребёнка. Ни женщины, ни ребёнка назвать никто не мог, но тем не менее эти жестокие поступки были известны всем.
Г-н Дабюрон уже отчаялся внести в дело хоть какую-нибудь ясность, когда к нему привели тринадцатилетнего мальчика и бакалейщицу из Буживаля, у которой покойная покупала съестное; оба, похоже, знали что-то важное. Первой вошла торговка. Она сказала, что слышала, как вдова Леруж говорила о своём сыне.
— Вы в этом уверены? — усомнился следователь.
— Не сойти мне с этого места! — ответила торговка. — Помню даже, что в тот вечер — это случилось вечером — она была, с позволения сказать, малость под хмельком. Просидела у меня в лавке больше часа.
— И что же она говорила?
— Как сейчас вижу, — продолжала женщина, — стоит, облокотившись о прилавок, рядом с весами, и шутит с рыбаком из Марли, папашей Юссоном, — он может вам подтвердить, — дразнит его «горе-моряком». «Вот мой муж, — сказала она, — тот был в самом деле моряк, потому что уходил в море на целые годы и всегда привозил мне кокосовые орехи. Мой сын — тоже моряк, как покойный отец, плавает на военном корабле».
— Она не упомянула, как зовут сына?
— Говорила, но не в тот раз, а в другой, когда была, не побоюсь сказать, и вовсе пьяна. Все твердила, что его зовут Жак и что она очень давно с ним не виделась.
— Не отзывалась ли она дурно о муже?
— Никогда. Говорила только, что покойный был ревнивец и грубиян, но, в сущности, добрый малый, и что жилось ей с ним несладко. Умом он был слаб и вечно воображал себе невесть что. К тому же чересчур был честен — сущий простофиля.
— Навещал ли её сын, после того как она поселилась в Ла-Жоншер?
— Мне она ничего об этом не говорила.
— Она тратила у вас много денег?
— Когда как. В месяц покупала у нас франков на шестьдесят, иногда больше — когда требовала выдержанный коньяк. Платила всегда наличными.
Больше торговка ничего не знала, и её отпустили. Сменивший её мальчик оказался весьма общительным. Для своих лет он выглядел высоким и крепким. У него был смышлёный взгляд и живая, любопытная физиономия. Перед следователем он, казалось, вовсе не робел.
— Ну, так что же тебе известно, мальчик? — спросил следователь.
— На той неделе, в воскресенье, сударь, я видел у садовой калитки госпожи Леруж какого-то мужчину.
— В какое время дня?
— Рано утром, я как раз шёл в церковь к заутрене.
— Понятно, — сказал следователь. — И мужчина этот был высокий, черноволосый, в серой блузе…
— Нет, сударь, напротив, маленький, приземистый, очень толстый и довольно старый.
— Ты не ошибаешься?
— Вот ещё! — обиделся мальчик. — Я с ним разговаривал и видел его, как вас.
— Ну-ка, ну-ка, расскажи.
— Я как раз, сударь, шёл мимо, когда увидел у калитки этого толстяка. Он был злющий-презлющий — просто ужас. Весь красный, даже макушка багровая. Я хорошо разглядел: он был без шляпы и почти лысый.
— И он заговорил с тобой?
— Да, сударь. Он меня заметил и окликнул: «Эй, малыш!» Я подошёл. «Скажи-ка, — спросил он, — ты лёгок на ногу?» Я ответил: «Да». Тогда он взял меня за ухо, но не больно и сказал: «Коли так, сослужи-ка мне службу, а я дам тебе десять су. Беги к Сене. Возле пристани увидишь большое пришвартованное судно, зайдёшь на него и спросишь патрона Жерве. Не беспокойся, он будет там; скажи, чтобы собирался отплывать, я готов». После этого он сунул мне в руку десять су, и я ушёл.
— Как было бы приятно, — пробормотал комиссар, — если бы все свидетели были такие, как этот мальчишка.
— А теперь расскажи, как ты справился с поручением, — попросил следователь.
— Пошёл на судно, сударь, нашёл хозяина и передал, что было велено, — вот и все.
Жевроль, слушавший с самым живым вниманием, наклонился к уху г-на Дабюрона.
— Господин следователь, — прошептал он, — не позволите ли мне задать парнишке несколько вопросов?
— Разумеется, господин Жевроль.
— Скажи, мой юный друг, — спросил полицейский, — узнаешь ты этого человека, если увидишь снова?
— Ещё бы, конечно!
— Значит, в нем было что-то особенное?
— Ну да — лицо кирпичного цвета.
— И все?
— Все, сударь.
— Но ты видел, как он был одет. На нем была блуза?
— Нет, куртка с большими карманами. Из одного торчал уголок платка в голубую клетку.
— А какие были на нем штаны?
— Не помню.
— А жилет?
— Погодите-ка, — задумался мальчик. — Жилет? По-моему, жилета не было. Да, не было, потому что… Ну конечно, вспомнил: он был без жилета, но в галстуке, концы которого были продеты в большое кольцо.
— А ты, малыш, не дурак, — с удовлетворением сказал Жевроль. — Держу пари, что, хорошенько подумав, ты вспомнишь ещё что-нибудь.
Мальчик молча опустил голову. По морщинам на его юном лбу можно было догадаться, что он отчаянно напрягает память.
— Точно! — вдруг воскликнул он. — Вспомнил!
— Ну?
— Этот человек носил большие серьги.
— Браво! — вскричал Жевроль. — Примет вполне достаточно. Я его разыщу, а вы, господин следователь, можете заготовить для него вызов в суд.
— Я полагаю, что показания этого мальчика, пожалуй, самые важные, — отозвался г-н Дабюрон и, обратившись к пареньку, спросил: — Не скажешь ли, мой юный друг, что за груз был на судне?
— Вот этого не знаю, сударь: судно-то было палубное.
— Оно шло вверх или вниз по Сене?
— Но оно ведь стояло, сударь.
— Это понятно, — пояснил Жевроль. — Господин следователь спрашивает, в какую сторону был повёрнут нос судна: к Парижу или к Марли?
— Оба конца судна показались мне одинаковыми.
Начальник полиции разочарованно развёл руками.
— Но ты, — обратился он к мальчику, — мог заметить название судна: ты ведь умеешь читать? Следует всегда смотреть, как называется судно, на которое заходишь.
— Я не видел названия, — ответил парнишка.
— Если судно стояло в нескольких шагах от причала, — вмешался г-н Дабюрон, — на него могли обратить внимание жители Буживаля.
— Господин следователь прав, — поддержал комиссар.
— Верно, — согласился Жевроль. — Да и матросы наверняка сходили на берег и заглядывали в трактир. А этот патрон Жерве, как он выглядел?
— Как все здешние речники, сударь.
Мальчик собрался уходить, но следователь остановил его.
— Прежде чем уйти, мой мальчик, скажи: говорил ты кому-нибудь об этой встрече?
— В воскресенье, вернувшись из церкви, я все рассказал матери, сударь, и даже отдал ей десять су.
— А ты ничего от нас не скрыл? — продолжал следователь. — Утаивать истину от правосудия — тяжкий проступок. Оно все равно до всего дознается, и должен тебя предупредить, что для лгунов существуют страшные наказания.
Юный свидетель покраснел как помидор и опустил глаза.
— Вот видишь, ты от нас что-то скрыл. Разве ты не знаешь, что полиции известно все?
— Простите, сударь, — воскликнул мальчик, заливаясь слезами, — простите, не наказывайте меня, я никогда больше не буду!
— Говори же, в чем ты нас обманул?
— Сударь, этот человек дал мне не десять, а двадцать су. Десять я отдал матери, а десять оставил себе, чтобы купить шарики.
— Мой юный друг, — успокоил его следователь, — на этот раз я прощаю тебя. Но пусть это послужит тебе уроком на всю жизнь. Ступай и запомни: скрывать правду бесполезно, она всегда выйдет наружу.
II
Последние показания, добытые следователем, давали хоть какую-то надежду. Ведь и ночник во мраке сияет, словно маяк.
— Господин следователь, я хотел бы сходить в Буживаль, если вы не возражаете, — сообщил Жевроль.
— Вероятно, вам лучше немного подождать, — ответил г-н Дабюрон. — Этого человека видели в воскресенье утром. Давайте узнаем, как вела себя в тот день вдова Леруж.
Позвали трех соседок. Они в один голос заявили, что все воскресенье она провела в постели. Когда одна из соседок осведомилась у вдовы, что с ней произошло, та ответила: «Ах, этой ночью случилось нечто ужасное». Тогда этим словам никто не придал значения.
— Человек с серьгами становится для нас все важнее, — сказал следователь, когда женщины ушли. — Его необходимо найти. Это относится к вам, господин Жевроль.
— Не пройдёт и недели, как я его отыщу, — ответил начальник полиции. — Сам обшарю все суда на Сене — от истока до устья. Хозяина зовут Жерве — хоть какие-то сведения в управлении судоходства я о нем добуду.
Речь его была прервана появлением запыхавшегося Лекока.
— А вот и папаша Табаре, — объявил он. — Я встретил его, когда он выходил из дома. Что за человек! Даже не захотел дождаться поезда. Уж не знаю, сколько он дал кучеру, но мы домчались сюда за четверть часа. Быстрее, чем на поезде!
Вслед за Лекоком на пороге появился некто, чья внешность, надо признать, никоим образом не отвечала представлению о человеке, которого полиция почтила разрешением работать на неё.
Было ему лет шестьдесят, и возраст, похоже, давал уже о себе знать. Невысокий, сухопарый и сутуловатый, он опирался на трость с резным набалдашником слоновой кости.
С его круглого лица не сходило выражение тревожного изумления; двое комиков из Пале-Рояля сколотили бы себе состояние на таких физиономиях, как у него. Маленький подбородок вошедшего был тщательно выбрит, пухлые губы свидетельствовали о простодушии, а неприятно вздёрнутый нос напоминал раструб инструмента, изобретённого г-ном Саксом. Крохотные тускло-серые глазки с покрасневшими веками не выражали решительно ничего, однако раздражали невероятной подвижностью. Редкие прямые волосы не закрывали больших оттопыренных ушей и ниспадали чёлкой на покатый, точно у борзой, лоб.
Одет он был добротно и опрятно: ослепительной белизны бельё, на руках шёлковые перчатки, на ногах гамаши. Длинная, чрезвычайно массивная золотая цепь редкой безвкусности трижды обвивалась вокруг его воротничка и скрывалась в жилетном кармане.
Папаша Табаре по прозвищу Загоню-в-угол поклонился прямо в дверях, согнув дугой свой старый позвоночник, и смиренно спросил:
— Благоволили послать за мной, господин судебный следователь?
— Да, — ответил г-н Дабюрон и подумал: «Может, он человек и способный, но по виду этого не скажешь».
— Я всецело в распоряжении правосудия, — продолжал г-н Табаре.
— Надеюсь, — сказал следователь, — вы окажетесь удачливее нас и найдёте какую-либо улику, которая поможет напасть на след убийцы. Сейчас мы вам все объясним.
— Мне известно вполне достаточно, — прервал его папаша Табаре. — Лекок по дороге рассказал, что тут произошло. Я знаю столько, сколько мне нужно.
— И все-таки… — недовольно произнёс комиссар.
— Положитесь на меня, господин следователь. Приступая к делу, я предпочитаю не знать подробностей и больше доверяться собственным впечатлениям. Когда тебе известно чужое мнение, волей-неволей поддаёшься ему и… Впрочем, я начну расследование вместе с Лекоком.
Глазки у папаши Табаре разгорелись и сверкали, словно карбункулы. Лицо светилось от внутреннего ликования; казалось, оно лучится каждой морщинкой. Он выпрямился и стремительно ринулся во вторую комнату.
Пробыв там около получаса, он также бегом вылетел обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58