– Некая ХеленДафна Мак-Геррел, проживающая в Майбексайд-Ишикен возле Глазго.
Я записываю имя дамы в записную книжку. Босс уже листает расписание авиарейсов.
– Есть самолет компании «Эр Франс» на Глазго в семь двадцать две. Я велю забронировать вам место.
– Два места, – поправляю я.
Он хмурится, что составляет его единственное физическое упражнение за день.
– Вы собираетесь взять с собой помощника?
– Поскольку я не могу рассчитывать на помощь британской полиции в моем неофициальном задании, а помощь мне может понадобиться, мне нужен напарник.
– Вы правы. Кого вы возьмете?
Мои раздумья длятся недолго.
– Берюрье.
Старик кивает, потом спрашивает с легкой двусмысленной улыбкой:
– Скажите, мой милый, почему вы все время берете себе в помощники инспектора Берюрье? Слава богу, в нашей Службе хватает людей.
Месье Голова-как-задница впервые задает мне этот вопрос, и я смущен.
– Ну, – бормочу, – это трудно объяснить. Видите ли, босс, Берю не особо умен. Он грубиян, выпивоха, драчун, но вместе с тем имеет качества, которые делают из него самого ценного помощника. Во-первых, он предан мне как собака; во-вторых, он добрый, смелый, упрямый. А иногда его хитроватый здравый смысл не хуже гениальности. Кроме того, он мне нравится. Я его поддразниваю, и это успокаивает мои нервы...
Старик поднимает руку:
– О господи, да остановите вы ваш панегирик! Берите с собой Берюрье. Я велю забронировать два места.
– Мне бы хотелось иметь машину по прибытии в Глазго, – говорю.
– Я это улажу. Билеты и валюту вам доставят в аэропорт.
– Хорошо.
Пожав друг другу руки, мы расстаемся.
Заря начинает разбрасывать искры солнца, когда я покидаю контору. Смотрю на часы. Мне осталось три часа, чтобы съездить собрать чемодан и заехать за Берю.
Доезжаю до Сен-Клу. Дверь дома открыта, что внезапно напоминает мне, что я приютил у себя киску. Черт возьми! Хорош я хозяин. Привожу девицу домой, бросаю в тот момент, когда уже собрался сыграть с ней в почтальона и прачку, и в четыре утра собираюсь вытащить ее из постели и выбросить на мокрую парижскую мостовую...
Так не делают.
Поднимаюсь в спальню. Ирэн, ровно дыша, спит блаженным сном, натянув одеяло до подбородка.
У меня не хватает мужества ее разбудить. Я вынимаю из шкафа два костюма и смокинг, опустошаю ящик комода, чтобы взять самое лучшее белье. Прежде чем убежать, пишу записку для провинциалочки:

Дорогая Ирэн,
Уехал в деловую поездку. Очень сожалею. Оставляю Вам ключ в почтовом ящике в саду.

Кратко, сильно, красноречиво, и сказано все, что хотел сказать. Это первый раз, когда Сан-Антонио, приведя к себе бабу, сматывается, не организовав ей космическое путешествие на борту его корабля с твердотопливным двигателем. Не надо об этом думать, иначе...
Я уезжаю. Курс – дом Берю.
Когда я останавливаюсь возле дома Толстяка, консьержка в бумазейном халате и с волосами, обвязанными платком, волочит по тротуару мусорный контейнер.
Заметив меня, она чешет пониже спины. Это зрелая дама, но ее явно никто не хочет срывать.
Я на всякий случай заглядываю внутрь контейнера – вдруг там Толстяк. Но его нет, и я направляюсь в подъезд, весело бросив церберше: «Что, дышите свежим воздухом?»
– Вы к Берюрье? – окликает она меня.
– Да.
– Я вас знаю, – уверяет она. – Вы его начальник?
– Точно.
– Их здесь нет!
Я останавливаюсь в подъезда.
– А где они?
– Летом они живут за городом у свояченицы.
– Где?
– В Нантерре. Желаете адрес?
– Еще бы!
Она закрывает глаза и декламирует:
– Авеню Женераль Коломбей, дом двести двадцать восемь.
– Тысяча благодарностей.
У меня остался час на то, чтобы смотаться в Нантерр, схватить Толстяка и доехать с ним до Орли. Это вполне осуществимо.
Пятнадцать минут спустя я оказываюсь перед домом, находящимся недалеко от старого завода «Симка». Вот, оказывается, что в семье Берюрье называется «жить за городом». Впрочем, воздух здесь действительно отличается от парижского, потому что с другой стороны дома находится химический завод.
Сад в девяносто квадратных сантиметров, полностью заросший резедой, отделяет авеню от двери (или, если находишься в доме, дверь от авеню). Стучу в дверь.
Поначалу никакого движения, затем слышатся ворчание, плевки, чихи, зевки, почесывания спины и пониже. Какой-то мужчина примешивает имя господне к некоему органу дамы, который уже закрыт, видимо по причине возраста. Наконец дверь отворяется. Передо мной оказываются глаза, похожие на пуговицы от ширинки. Смотрю ниже пуговиц и вижу пупок в прекрасном состоянии, а над ним густой волосяной покров, который вяло почесывает рука. Голос спрашивает:
– Какого хрена вам тут нужно в такое время?
Природное любопытство подталкивает меня посмотреть на рот, произнесший эту приветливую фразу, и я замечаю маленькую морду ящерицы.
– Я хочу поговорить с Александром-Бенуа, – говорю. – Я его начальник, комиссар Сан-Антонио.
– О! – отвечает Гигантская Ящерица. – Я слышал о вас от этого придурка. Входите!
Я захожу в комнату, которая поначалу кажется мне кухней, потому что в ней красуются плита, буфет и часы с кукушкой. Но посередине стоит огромный катафалк. Что это такое? Загадка.
– Сандр! – вопит Динозавр.
– Что это за бардак? – спрашивает катафалк голосом, очевидно принадлежащим женщине.
Я подхожу ближе и констатирую, что указанный катафалк в действительности является ортопедическим креслом, которое может принимать горизонтальное положение. На нем лежит нечто огромное, жирное, потное и отвратительное. Это нечто – женщина, завернутая в одеяло величиной с взлетную полосу авианосца «Беарн».
– Доброе утро, мадам, – вежливо здороваюсь с Катафалком.
Тот (никак не могу называть в женском роде столь отвратительное существо) бурчит что-то, что может сойти за ответное приветствие после дезинфекции девяностоградусным спиртом, и добавляет:
– Феликс, подними меня, я хочу видеть!
Гигант с головой микроба нажимает на рычаг, кресло принимает полувертикальное положение, и китообразное в нем оказывается сидящим.
В соседней комнате начинается движение, потом дверь открывается и возникает Берта Берюрье. Удивительное зрелище – ББ в ночной рубашке. Одна из ее недисциплинированных грудей вываливается в вырез.
– О! – восклицает Толстякова корова. – Да это же комиссар! По какому случаю?
– Мне нужен Бенуа, – объясняю я с максимумом сдержанности в словах и жестах.
– Сандр! – снова вопит Ящерица.
– Н-ну! – мычит сонный Берю.
Толстуха указывает мне на катафалк.
– Представляю вам мою сестру Женевьев.
Из-под грязного одеяла высовывается рука. Она толстая, как перина, а пальцы, слипшиеся от пота, уже не помнят времени, когда были автономными.
Я беру клешню и отпускаю, уверяя, что счастлив познакомиться.
Волосы Берты накручены на бигуди. Она поправляет их полным женственности движением, потом поднимает рубашку и чешет свой зад.
Из соседней комнаты выходит парикмахер Альфред в обалденной синей шелковой пижаме. Этот малый элегантен даже в постели. За ним следуют его жена, потом толстый пацан, близорукая девочка и старик, забывший в стакане свою вставную челюсть.
Откуда вылезли все эти люди? Мне становится страшно.
Когда проведешь бессонную ночь, такая галерея монстров производит особо сильное впечатление.
– Эй, Берю, – кричу я, – ты идешь или нет?
Недисциплинированный отвечает вопросом, в котором идет речь о самой мясистой части его тела. Наконец он выходит.
– Зачем ты приперся в этот бордель? – удивляется Жирдяй.
Я восхищаюсь бесконечным богатством французского языка, позволяющего с максимальной точностью давать определения людям и вещам.
– Я приехал забрать тебя для срочного расследования. Через три четверти часа мы вылетаем. Одевайся быстрее.
Он исчезает.
– А куда именно вы его везете? – спрашивает Толстуха.
– В Глазго, – отвечаю я.
– Черт! В Японию!
К счастью, здесь есть Феликс-ящерица, готовый исправлять географические ошибки свояченицы.
– Ты чЕ, тронулась, Берта? Это в Дании.
– А что дальше? – беспокоится коровища.
– Дания, разумеется, – просвещает ее образованный родственник. – Если бы ты хоть раз видела карту мира, то знала бы.
Из комнаты галопом выбегает Берю.
Он в спешке задевает рычаг ортопедического кресла, то резко возвращается в первоначальное положение. Раздается жуткий грохот, будто взорвался весь квартал. Сестра ББ громко жалеет Берту, которой достался такой муж, уверяет, что такой идиот не имеет права жить и на месте сестры она давно бы выгнала его.
– Сматываемся, – говорит Толстяк, когда Женевьев уже начинает хрипеть.
– Твой свояк микроцефал?
– Ничего подобного, – говорит Берю. – Он слесарь-сантехник.
Глава 4
Наш самолет летит высоко, его турбины работают нормально, горючего достаточно, чтобы долететь до Шотландии, а стюардесса такая хорошенькая, что от ее вида зачесались бы ладони даже у безрукого.
Я смотрю на ее великолепные формы периодически, потому что, следуя примеру Берю, задаю храпака. Этот трехчасовой сон немного приводит меня в форму. Наконец динамик начинает трещать и советует господам пассажирам пристегнуть ремни, потому что скоро Глазго. Я бужу Берю, и это кладет конец сомнениям командира экипажа относительно режима работы его моторов. Жирдяй так храпел, что одна глуховатая американка спросила над Па-де-Кале, все ли нормально с турбинами.
– Опусти воротник пиджака! – говорю я ему. – Ты похож на замерзшего клошара.
Мастодонт подчиняется.
– А теперь? – спрашивает он, сняв шляпу, грязную, как помойное ведро, чтобы привести в порядок свои волосы.
– Теперь ты похож просто на клошара. – Я замолкаю, окаменев. – Эй, приятель, ты ж забыл надеть рубашку!
– Опять ты хреноту порешь? – ворчит Толстяк.
Говоря это, он проводит рукой по груди и отдает себе отчет в очевидности.
– Черт, в спешке сборов...
Под пиджаком у него только галстук на поросячьей шее, правда хорошо завязанный.
– Это заметно? – беспокоится мой напарник.
– Не особо, – говорю, – потому что благодаря твоему густому волосяному покрову кажется, что на тебе мохеровый свитер. Придется тебе покупать рубашку, Толстяк.
Он обещает это сделать, и мы приземляемся.
Пройдя через таможню, мы замечаем высокого типа в одежде шофера из богатого дома, расхаживающего по залу. В тот самый момент, когда я заметил типа, громкоговоритель сообщает, что шофер фирмы «Херст» ждет мистера Сан-Антонио в большом зале, чтобы предоставить в его распоряжение машину.
Я подхожу к дылде, называюсь, и он почтительно приветствует меня.
Пять минут спустя я получаю ключи и бумаги на импортную черную «бентли» размером с катафалк.
Толстяк раздувается от гордости.
– В ней я буду выглядеть как английская королева, – заявляет он.
– Боже, храни королеву, – вздыхаю я.
Майбексайд-Ишикен, миленький городок с пятью тысячами жителей, находится километрах в пятидесяти от Глазго.
Когда мы проезжаем мимо таблички с названием города, я решаю навести кое-какие справки о виски «Мак-Геррел» и останавливаю катафалк перед ресторанчиком с лаконичным названием «Рука моей сестры в штанах турка».
Толстяк и я заходим в живописный зал с нашитыми на стены деревянными панелями. Посредине его стоит камин, не горящий по причине теплого времени года.
Пухленькая дама с пучком, лежащим на ее макушке, как яблоко, в очках в железной оправе и с детской улыбкой на губах спешит нам навстречу.
– Я выпью мюскаде, – заявляет Берю.
– Ты не в Нантерре, Толстяк, – объясняю я. – Не забывай, это страна виски.
– Я не догматик, – отрезает мой приятель. – Выпью виски. – Он обращается к улыбающейся владелице ресторана: – Ту виски ин большие гласс!
Улыбка женщины исчезает, как будто ей дали по зубам. Она сообщает, что сейчас не время для алкоголя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20