– Ты только правильно нить ухвати. Этот вот шустряк, который заяву на меня накатал, – Олежека приятель закадычный. Финэк они вместе кончали. «Бабки» я у него брал, да… У него всегда наличка есть, а у меня тогда проблемы случились. Я, как положено, с процентами вернул бы все через пару месяцев. Там написано, – Сергей кивнул на протокол допроса.
– Есть неясность с местом передачи денег. И заявитель, и свидетель утверждают, что все происходило в нашем районе, возле метро.
– Чепуха полная. Во-первых, не было никакого свидетеля. «Бабки» передавались один на один. К чему мне лишние глаза и уши? Есть расписка, я от нее не отказываюсь. Ни у какого метро. У него в конторе, на Коломяжском. Зачем такой наглый фуфляк засылать, я просто не представляю.
– Ты прекрасно знаешь, что твоя расписка никакой юридической силы не имеет. По суду он ничего не докажет.
– Да отдал бы я этому жлобу его паршивые «бабки»! Слышала, что премьер сказал? Ждите, господа, кризис пройдет сам собой. Рассосется. Надо только подождать. Я то же самое товарищу передал! Верну деньги после кризиса, подожди. А они вон как… Свидетель какой-то, расписка недействительна… Молодцы. Все просчитали. Мошенничество. Лихо! Ты-то мне веришь?
– Пока не знаю. Мне надо побеседовать и со свидетелем, и с потерпевшим.
– Беседуй, конечно. У Олежека в ментуре связи налажены, вот тебе и вся загадка с метро.
Вернее, разгадка. У этого Косицына на харе написано, кто он и что. Видала б ты, как он меня колол.
– Бил?
– Только попробовал бы. Сейчас бы с тремя капельницами в больнице имени 25-го Октября реабилитировался. Нес бредятину какую-то, кодекс в нос совал, дешевка позорная… Стал бы он за свои две тонны оклада толстую задницу от стула отрывать, чтобы чужие долги вернуть…
Сергей презрительно ухмыльнулся.
В коридоре послышались голоса. Марина взглянула на часы. Тридцать минут истекли. Быстро.
В кабинет заглянул Николай Михайлович, за ним – следователь Вадик Михайлов.
– Привет, Марина Александровна, не помешаю? – он кивнул на свободный стол.
– Помешаешь, конечно.
– Ну, извини.
Михайлов уселся и открыл портфель. Дежурный отправился за задержанным.
– Ну и что, Мариша, мне светит? – Сергей не стеснялся постороннего человека. Михайлов оторвался от портфеля.
– Какая она тебе Мариша? С елки, что ли, свалился? Нашел девочку…
– Вадик, все нормально, – успокоила Марина Михайлова. – Я разрешила. Вообще-то я здесь по личному вопросу.
Михайлов удивленно пожал плечами и мрачно пробубнил:
– Вы б еще чаепитие при свечках устроили. Я все понимаю, но…
Марина повернулась к Сергею. Наверное, в другой обстановке и при других обстоятельствах она ничего и не заметила бы, но сейчас… Сергей смотрел на нее совсем иначе, нежели минуту назад. Обиженным взглядом школьника, которому строгий и несправедливый педагог хочет вкатить «квадрат». К обиде добавлялся едва уловимый испуг.
Неужели дошло?
– Что тебе светит? – Марина решила провести маленький следственный эксперимент.– Все зависит от МОЕГО решения. Если свидетель и потерпевший будут настаивать на первоначальных показаниях, я предъявлю тебе обвинение в мошенничестве.
– И что?
– Изберу меру пресечения.
– Какую же?
Марина выдержала взгляд Сергея.
– Возможно, арест. Очень большой ущерб. Либо подписка о невыезде. Если ты скроешься, у меня будут неприятности.
– Ах, вот оно… – Измайлов провел ладонью по шее, вытирая пот.– Личное дело, значит?.. Та-а-а-ак… Ну что ж, Мариша, давай, арестовывай. Отыграться решила? Что ж сразу-то не сказала? Случайно, говоришь, дельце расписали…
Марина молчала, давая Сергею выговориться.
– Ты, стало быть, тоже личную шерсть с государственной путаешь? Молодец Олежек. Недооценил я его. Как обставил. Оперку Косицыну отмаксал, а тебе и максать нет надобности. Ты и так все что угодно сделаешь. Хорошая у Олежки память. Поздравления ему передай, когда встретишь.
– Я занимаюсь расследованием дела, которое мне расписали, – как можно спокойнее ответила Марина. – Если не усмотрю состава преступления, то прекращу дело.
– Я тебя умоляю, малыш!.. Какое «прекращу»?! Да кто ж тебе позволит? Не для того его заводили, чтобы прекращать. Не надо меня совсем за сдвинутого держать. Кто я в твоих глазах? Скотина, подонок, мерзавец – соблазнил Да бросил. В тюрьму его за это, в тюрьму! Что отворачиваешься? Боишься? А ты вспомни, как я за тобой шавкой-дурачком бегал, а ты цацу-недотрогу из себя строила. «Ах, Мариночка, не хотите ли направо, в Малый?» – «Да нет, я хочу налево, в Большой». Не так разве?
– Прекрати немедленно. – Марину опять заколотило.
Михайлов участливо посмотрел на коллегу.
– Да нет, это ты прекрати, – продолжал разгоняться Сергей. – Самое сволочное дело – бабские амбиции таким вот макаром унимать. Давай, Мариш, давай! Только учти, родная, – ой как тебе икнется. Мы тогда с тобой, кажется, по-честному разбежались. Да, любил. Но разлюбил! Дело житейское. К тебе без претензий. Люби кого хочешь, гуляй с кем хочешь, хоть с целой ротой сразу. Но и меня не доставай, потому что – прошло. Проехало. Не получилось – стало быть, не получилось! Так что я сейчас все как сквозь бутылку «Смирновки» вижу – четко и ясно. Одно непонятно – то ли с ними ты, то ли разводят тебя, как куклу, зная про амуры наши.
– Меня никто не разводит. И никаких амбиций я унимать, как ты говоришь, не буду. Арест санкционирует прокурор, в любом случае последнее слово за ним.
– Знаешь, Мариш, как у нас торгаши покупателей дурят? Я с тобой поделюсь секретом профессиональной торговли. Продаю я компьютер за восемьсот, к примеру. Плохо идет, не берут. Тогда я на фасаде магазина аршинными буквами пишу: скидка – сорок процентов! Дешевая распродажа! А потом на ценничке: «Старая цена – полторы, новая – тысяча!» Влет уходит компьютер. За восемьсот не брали, за тонну – на ура. Психология называется. Что скидки, что – кид-ки, в одной букве разница, но зато какая разница! Клиент мне руки целовать готов. Надо же, щедрая душа – сорок процентов скинул. И с чего это вдруг? Так вот я ему и отвечаю – рынок благодарите, последнее слово за ним! Усекаешь? А на самом-то деле это слово только за мной. И что я клиенту преподнесу, то он и схавает. Так и ты прокурору своему – либо одно нагрузишь, либо другое. Только меня за мои фокусы никто не осудит, это бизнес, на таком кидалове все держатся. Не я лоха кину, так кто-нибудь другой. А вот за твои фокусы…
– Все, мне надоело,– Марина захлопнула папку.– Я приду завтра после обеда. Сегодня мне еще надо успеть вызвать и допросить людей.
– Вызовешь, Мариша, успеешь. Олежеку и шавке его только свистни. Галопом, рысью прилетят… Знаешь, что мне больше всего обидно? – сказал Сергей неожиданно смягчившимся голосом. – Я ведь эти годы вспоминал тебя, сны видел, где мы с тобой… Да, по-глупому как-то вышло, может, и не прав я был. Так я уже за это наказан. Может, и получилось бы у нас с тобой, а?
– Не знаю, – почти шепотом ответила растерявшаяся Марина.
– Помнишь, как мы в Павловск катались? Классно ведь было? Не знаю, после этого ничего похожего у меня и близко ни с кем не получалось…
Марину чуть не затрясло от такого лицемерия. Говорить про то, как ему было хорошо с ней, и за три года ни разу не позвонить? Обвинять ее и тут же стелиться скатертью? И хорошо было ему с ней, и самая лучшая она была…
Только выпусти, малыш…
Следственный эксперимент удался на славу.
Если б не сидящий рядом Вадик… Ох, что б она Сереже…
Марина швырнула дело в сумку, ударила по звоночку на стенке, вызывая дежурного. Отвернулась в сторону, к окошку, чтобы никто не увидел покрасневших глаз. Лишь бы тушь не потекла…
Николай Михайлович появился довольно быстро.
– Всё, Марина Александровна?
– Да, – едва слышно ответила она.
– Измайлов, прошу в номер.
Сергей, конечно же, уловил резкую перемену в настроении следователя. Понял, что немножко переиграл. Поднялся со стула, с плохо скрываемой злобой посмотрел на Марину. Уже в дверях притормозил и обернулся:
– До завтра, малыш. Ты на всякий случай помни, что жизнь – штука длинная… Но иногда и короткая.
Тяжелые ботинки без шнурков зашаркали по каменному полу изолятора.
Марина смогла удержаться от рыданий только благодаря все тому же Михайлову. Хотя тот увлекся допросом своего подозреваемого и на нее внимания не обращал.
«Гад! Гад! Гад!.. Посажу к черту!..»
…Ленка накурила в кабинете до умопомрачения, будто кто-то произвел газовую атаку сигаретным дымом.
– Кошмар, ты совсем уже со своим никотином… – Марина сразу ринулась открывать окно.
– За тебя переживала. Ну как? Рассказывай. Марина с минуту стояла у окна. Затем вернулась к столу, бросила сумку с делом.
– Никак. Нормально все. Ленка подперла голову рукой и сочувственно уставилась на подругу.
– Ясно все, Мариш. По лицу все видно. Тушь, кстати, вытри. Ты на меня не обижайся, я ведь желаю тебе только добра и счастья. И зря ты, абсолютно зря надеешься, что, если выпустишь его, он к тебе вернется. Ты ведь этого хочешь, верно? Передо мной-то чего ломаться? Так вот, ты последней дурой будешь, если это сделаешь. Посмотри в зеркальце-то. В кого ты превратилась за три года?! А такая классная девчонка была. Ты, конечно, извини, но сейчас на тебя ни один кобель не покосится. Медуза-Гангрена. Главное, было б из-за кого! Из-за барыги потного!
– Замолчи.
– Я-то замолчу, вообще могу не разговаривать. Ты уже утонула в романтических соплях, живешь будто в Санта-Барбаре. Вернись на землю-то. Иначе до шестидесяти так и будешь принца Сережу ждать. Выкини его из башки. Сажай к черту, другого тебе найдем. Вон, пол-отдела у нас неженатых, пьют, правда, но сейчас все пьют. Приведешь себя в порядок – отбоя от ухажеров не будет.
Марина достала из сумки платочек и зеркальце.
– Не надо мне никаких ухажеров. А здесь, – она кивнула на уголовное дело, торчащее из сумки, – нет состава преступления.
– Ну и дура.
На работе Марина задержалась почти до одиннадцати вечера. В отделе никого не осталось, кроме кемарившего на вахте сержанта. Полчаса назад из ее кабинета вышли потерпевший и свидетель по мошенничеству. Как и предполагал Сергей, они примчались по первому звонку, готовые оказать правосудию любое содействие. Марина по очереди передопросила господ и окончательно убедилась, что господа врут. В общих моментах они, конечно, договорились, но в мелочах… Она отразила мелочи в протоколах, дала расписаться и попрощалась с господами без всяких нравоучений о недопустимости лжи.
Странно, но сейчас Марина чувствовала какую-то необыкновенную легкость, словно тяжелый туман, давивший на сознание последние годы, неожиданно рассеялся после порыва ветра.
Да что, действительно, с ней происходило? И права Ленка – она жила какими-то химерами, глядя в одну-единственную точку и не пытаясь от этой точки оторваться. Кто заколдовал ее? Неужели этот прохвост, сидящий сейчас на нарах, пускай даже по липовому обвинению?
Но, с другой стороны, он таким раньше не был. Не был ведь? Или…
Она не хотела видеть его таким. Любовь словно ретушь на фотографии – убирает морщины и выделяет румянец. А три года не могут изменить сущность человека, какими бы событиями эти годы ни были наполнены. Да и десять, и пятьдесят лет. Сущность – это фундамент, стержень, все остальное – мишура. Марина смотрела только на мишуру, ослепленная и зачарованная блеском. За три года блеск потускнел, растворился, а стержень – вот он. Смотри и наслаждайся. «Жизнь – штука длинная, но она может быть и короткой. Запомни, малыш».
«Запомню, запомню, Сережа… Сядешь ты у меня завтра в „автозак“ и поедешь в домик с видом на Неву, прямо в своем „Хуго Боссе“. А угрожает мне каждый первый, привыкла. Я три года страдала, теперь ты три годика помайся. Чтобы все по-честному, по совести…»
По совести?
1 2 3 4 5 6 7
– Есть неясность с местом передачи денег. И заявитель, и свидетель утверждают, что все происходило в нашем районе, возле метро.
– Чепуха полная. Во-первых, не было никакого свидетеля. «Бабки» передавались один на один. К чему мне лишние глаза и уши? Есть расписка, я от нее не отказываюсь. Ни у какого метро. У него в конторе, на Коломяжском. Зачем такой наглый фуфляк засылать, я просто не представляю.
– Ты прекрасно знаешь, что твоя расписка никакой юридической силы не имеет. По суду он ничего не докажет.
– Да отдал бы я этому жлобу его паршивые «бабки»! Слышала, что премьер сказал? Ждите, господа, кризис пройдет сам собой. Рассосется. Надо только подождать. Я то же самое товарищу передал! Верну деньги после кризиса, подожди. А они вон как… Свидетель какой-то, расписка недействительна… Молодцы. Все просчитали. Мошенничество. Лихо! Ты-то мне веришь?
– Пока не знаю. Мне надо побеседовать и со свидетелем, и с потерпевшим.
– Беседуй, конечно. У Олежека в ментуре связи налажены, вот тебе и вся загадка с метро.
Вернее, разгадка. У этого Косицына на харе написано, кто он и что. Видала б ты, как он меня колол.
– Бил?
– Только попробовал бы. Сейчас бы с тремя капельницами в больнице имени 25-го Октября реабилитировался. Нес бредятину какую-то, кодекс в нос совал, дешевка позорная… Стал бы он за свои две тонны оклада толстую задницу от стула отрывать, чтобы чужие долги вернуть…
Сергей презрительно ухмыльнулся.
В коридоре послышались голоса. Марина взглянула на часы. Тридцать минут истекли. Быстро.
В кабинет заглянул Николай Михайлович, за ним – следователь Вадик Михайлов.
– Привет, Марина Александровна, не помешаю? – он кивнул на свободный стол.
– Помешаешь, конечно.
– Ну, извини.
Михайлов уселся и открыл портфель. Дежурный отправился за задержанным.
– Ну и что, Мариша, мне светит? – Сергей не стеснялся постороннего человека. Михайлов оторвался от портфеля.
– Какая она тебе Мариша? С елки, что ли, свалился? Нашел девочку…
– Вадик, все нормально, – успокоила Марина Михайлова. – Я разрешила. Вообще-то я здесь по личному вопросу.
Михайлов удивленно пожал плечами и мрачно пробубнил:
– Вы б еще чаепитие при свечках устроили. Я все понимаю, но…
Марина повернулась к Сергею. Наверное, в другой обстановке и при других обстоятельствах она ничего и не заметила бы, но сейчас… Сергей смотрел на нее совсем иначе, нежели минуту назад. Обиженным взглядом школьника, которому строгий и несправедливый педагог хочет вкатить «квадрат». К обиде добавлялся едва уловимый испуг.
Неужели дошло?
– Что тебе светит? – Марина решила провести маленький следственный эксперимент.– Все зависит от МОЕГО решения. Если свидетель и потерпевший будут настаивать на первоначальных показаниях, я предъявлю тебе обвинение в мошенничестве.
– И что?
– Изберу меру пресечения.
– Какую же?
Марина выдержала взгляд Сергея.
– Возможно, арест. Очень большой ущерб. Либо подписка о невыезде. Если ты скроешься, у меня будут неприятности.
– Ах, вот оно… – Измайлов провел ладонью по шее, вытирая пот.– Личное дело, значит?.. Та-а-а-ак… Ну что ж, Мариша, давай, арестовывай. Отыграться решила? Что ж сразу-то не сказала? Случайно, говоришь, дельце расписали…
Марина молчала, давая Сергею выговориться.
– Ты, стало быть, тоже личную шерсть с государственной путаешь? Молодец Олежек. Недооценил я его. Как обставил. Оперку Косицыну отмаксал, а тебе и максать нет надобности. Ты и так все что угодно сделаешь. Хорошая у Олежки память. Поздравления ему передай, когда встретишь.
– Я занимаюсь расследованием дела, которое мне расписали, – как можно спокойнее ответила Марина. – Если не усмотрю состава преступления, то прекращу дело.
– Я тебя умоляю, малыш!.. Какое «прекращу»?! Да кто ж тебе позволит? Не для того его заводили, чтобы прекращать. Не надо меня совсем за сдвинутого держать. Кто я в твоих глазах? Скотина, подонок, мерзавец – соблазнил Да бросил. В тюрьму его за это, в тюрьму! Что отворачиваешься? Боишься? А ты вспомни, как я за тобой шавкой-дурачком бегал, а ты цацу-недотрогу из себя строила. «Ах, Мариночка, не хотите ли направо, в Малый?» – «Да нет, я хочу налево, в Большой». Не так разве?
– Прекрати немедленно. – Марину опять заколотило.
Михайлов участливо посмотрел на коллегу.
– Да нет, это ты прекрати, – продолжал разгоняться Сергей. – Самое сволочное дело – бабские амбиции таким вот макаром унимать. Давай, Мариш, давай! Только учти, родная, – ой как тебе икнется. Мы тогда с тобой, кажется, по-честному разбежались. Да, любил. Но разлюбил! Дело житейское. К тебе без претензий. Люби кого хочешь, гуляй с кем хочешь, хоть с целой ротой сразу. Но и меня не доставай, потому что – прошло. Проехало. Не получилось – стало быть, не получилось! Так что я сейчас все как сквозь бутылку «Смирновки» вижу – четко и ясно. Одно непонятно – то ли с ними ты, то ли разводят тебя, как куклу, зная про амуры наши.
– Меня никто не разводит. И никаких амбиций я унимать, как ты говоришь, не буду. Арест санкционирует прокурор, в любом случае последнее слово за ним.
– Знаешь, Мариш, как у нас торгаши покупателей дурят? Я с тобой поделюсь секретом профессиональной торговли. Продаю я компьютер за восемьсот, к примеру. Плохо идет, не берут. Тогда я на фасаде магазина аршинными буквами пишу: скидка – сорок процентов! Дешевая распродажа! А потом на ценничке: «Старая цена – полторы, новая – тысяча!» Влет уходит компьютер. За восемьсот не брали, за тонну – на ура. Психология называется. Что скидки, что – кид-ки, в одной букве разница, но зато какая разница! Клиент мне руки целовать готов. Надо же, щедрая душа – сорок процентов скинул. И с чего это вдруг? Так вот я ему и отвечаю – рынок благодарите, последнее слово за ним! Усекаешь? А на самом-то деле это слово только за мной. И что я клиенту преподнесу, то он и схавает. Так и ты прокурору своему – либо одно нагрузишь, либо другое. Только меня за мои фокусы никто не осудит, это бизнес, на таком кидалове все держатся. Не я лоха кину, так кто-нибудь другой. А вот за твои фокусы…
– Все, мне надоело,– Марина захлопнула папку.– Я приду завтра после обеда. Сегодня мне еще надо успеть вызвать и допросить людей.
– Вызовешь, Мариша, успеешь. Олежеку и шавке его только свистни. Галопом, рысью прилетят… Знаешь, что мне больше всего обидно? – сказал Сергей неожиданно смягчившимся голосом. – Я ведь эти годы вспоминал тебя, сны видел, где мы с тобой… Да, по-глупому как-то вышло, может, и не прав я был. Так я уже за это наказан. Может, и получилось бы у нас с тобой, а?
– Не знаю, – почти шепотом ответила растерявшаяся Марина.
– Помнишь, как мы в Павловск катались? Классно ведь было? Не знаю, после этого ничего похожего у меня и близко ни с кем не получалось…
Марину чуть не затрясло от такого лицемерия. Говорить про то, как ему было хорошо с ней, и за три года ни разу не позвонить? Обвинять ее и тут же стелиться скатертью? И хорошо было ему с ней, и самая лучшая она была…
Только выпусти, малыш…
Следственный эксперимент удался на славу.
Если б не сидящий рядом Вадик… Ох, что б она Сереже…
Марина швырнула дело в сумку, ударила по звоночку на стенке, вызывая дежурного. Отвернулась в сторону, к окошку, чтобы никто не увидел покрасневших глаз. Лишь бы тушь не потекла…
Николай Михайлович появился довольно быстро.
– Всё, Марина Александровна?
– Да, – едва слышно ответила она.
– Измайлов, прошу в номер.
Сергей, конечно же, уловил резкую перемену в настроении следователя. Понял, что немножко переиграл. Поднялся со стула, с плохо скрываемой злобой посмотрел на Марину. Уже в дверях притормозил и обернулся:
– До завтра, малыш. Ты на всякий случай помни, что жизнь – штука длинная… Но иногда и короткая.
Тяжелые ботинки без шнурков зашаркали по каменному полу изолятора.
Марина смогла удержаться от рыданий только благодаря все тому же Михайлову. Хотя тот увлекся допросом своего подозреваемого и на нее внимания не обращал.
«Гад! Гад! Гад!.. Посажу к черту!..»
…Ленка накурила в кабинете до умопомрачения, будто кто-то произвел газовую атаку сигаретным дымом.
– Кошмар, ты совсем уже со своим никотином… – Марина сразу ринулась открывать окно.
– За тебя переживала. Ну как? Рассказывай. Марина с минуту стояла у окна. Затем вернулась к столу, бросила сумку с делом.
– Никак. Нормально все. Ленка подперла голову рукой и сочувственно уставилась на подругу.
– Ясно все, Мариш. По лицу все видно. Тушь, кстати, вытри. Ты на меня не обижайся, я ведь желаю тебе только добра и счастья. И зря ты, абсолютно зря надеешься, что, если выпустишь его, он к тебе вернется. Ты ведь этого хочешь, верно? Передо мной-то чего ломаться? Так вот, ты последней дурой будешь, если это сделаешь. Посмотри в зеркальце-то. В кого ты превратилась за три года?! А такая классная девчонка была. Ты, конечно, извини, но сейчас на тебя ни один кобель не покосится. Медуза-Гангрена. Главное, было б из-за кого! Из-за барыги потного!
– Замолчи.
– Я-то замолчу, вообще могу не разговаривать. Ты уже утонула в романтических соплях, живешь будто в Санта-Барбаре. Вернись на землю-то. Иначе до шестидесяти так и будешь принца Сережу ждать. Выкини его из башки. Сажай к черту, другого тебе найдем. Вон, пол-отдела у нас неженатых, пьют, правда, но сейчас все пьют. Приведешь себя в порядок – отбоя от ухажеров не будет.
Марина достала из сумки платочек и зеркальце.
– Не надо мне никаких ухажеров. А здесь, – она кивнула на уголовное дело, торчащее из сумки, – нет состава преступления.
– Ну и дура.
На работе Марина задержалась почти до одиннадцати вечера. В отделе никого не осталось, кроме кемарившего на вахте сержанта. Полчаса назад из ее кабинета вышли потерпевший и свидетель по мошенничеству. Как и предполагал Сергей, они примчались по первому звонку, готовые оказать правосудию любое содействие. Марина по очереди передопросила господ и окончательно убедилась, что господа врут. В общих моментах они, конечно, договорились, но в мелочах… Она отразила мелочи в протоколах, дала расписаться и попрощалась с господами без всяких нравоучений о недопустимости лжи.
Странно, но сейчас Марина чувствовала какую-то необыкновенную легкость, словно тяжелый туман, давивший на сознание последние годы, неожиданно рассеялся после порыва ветра.
Да что, действительно, с ней происходило? И права Ленка – она жила какими-то химерами, глядя в одну-единственную точку и не пытаясь от этой точки оторваться. Кто заколдовал ее? Неужели этот прохвост, сидящий сейчас на нарах, пускай даже по липовому обвинению?
Но, с другой стороны, он таким раньше не был. Не был ведь? Или…
Она не хотела видеть его таким. Любовь словно ретушь на фотографии – убирает морщины и выделяет румянец. А три года не могут изменить сущность человека, какими бы событиями эти годы ни были наполнены. Да и десять, и пятьдесят лет. Сущность – это фундамент, стержень, все остальное – мишура. Марина смотрела только на мишуру, ослепленная и зачарованная блеском. За три года блеск потускнел, растворился, а стержень – вот он. Смотри и наслаждайся. «Жизнь – штука длинная, но она может быть и короткой. Запомни, малыш».
«Запомню, запомню, Сережа… Сядешь ты у меня завтра в „автозак“ и поедешь в домик с видом на Неву, прямо в своем „Хуго Боссе“. А угрожает мне каждый первый, привыкла. Я три года страдала, теперь ты три годика помайся. Чтобы все по-честному, по совести…»
По совести?
1 2 3 4 5 6 7