А где-то в кругу малознакомых людей он рассказывает, что работает в знаменитом театре, занят в интересной пьесе. И все это правда, но он никогда не признается, что его роль состоит из двух слов. Так и я: отвожу, привожу какие-то срочные справки или визирую от имени треста какую-нибудь бумагу, проект, или присутствую на каком-нибудь совещании, которое ровным счетом ничего не решает и не значит. А уж поездка в Москву скорее похожа на сцену из плохой комедии. С командировочным удостоверением, имея четыре билета на руках -- на целое купе, я вез на юбилей союзного министра десятки дынь, арбузов, коробки с гранатами, яблоками, грушами, зеленью, юсуповскими помидорами. Все купе заставлено ящиками, завалено свертками, я и дверь-то решался открывать, лишь когда в коридоре стихали шаги, чтобы не подумали, что спекулянт едет на московский базар.
Отец тогда был потрясен его откровением, но попытался как-то утешить, ободрить взрослого сына.
"Отец..." -- вздохнул Рашид и понял, почему его преследует неотвязная мысль об отце, хотя размышлять-то надо бы о своей жизни. И впервые пришла мысль: "А прав ли был отец, оберегая, опекая меня так, что шел я по жизни, как по ковровой дорожке? Почему он так поступал, имея за плечами другой опыт? А может, он, как и многие другие, желая своему сыну лучшей жизни, по сути дела, не знал -- какой именно. Что в его представлении это значило --хорошая жизнь?"
За ней пришла другая мысль: "Почему отец непременно хотел дать мне образование? Разве он сомневался в ценности и значимости своей жизни, разве был несчастен и не гордился тем, что создал своими руками, или пользовался в селе меньшим уважением, чем люди на должностях, то есть с дипломами? Почему он, всегда занимаясь тяжелым физическим трудом и преуспев в нем, ограждал меня всячески от дел, от забот, пытался вытолкнуть, и вытолкнул в иной круг жизни? Разве было бы несправедливо передать мне то лучшее, чем он обладал сам?"
Под таким углом зрения Рашид смотрел на отца впервые - неужели Ильяс-абы, которого нельзя было ни в чем упрекнуть, ибо он всегда жил по совести и только трудом своих рук, ошибся в главном -- не привил своему сыну жизнестойкости, вырастил его как в стеклянной теплице, оберегая от каждого дуновения ветерка? Почему он растил тепличное дерево? Был слеп в отцовской любви к единственному и долгожданному сыну или что-то иное зрело в его душе? Такой взгляд на себя для Рашида тоже оказался внове. И когда он сам впервые не проявил характера, воли, искренне желая помочь матери убрать за Звездочкой, хотя и понял Минькино -- "птичка божья... ни забот, ни хлопот"?
А может, началось все тогда, когда, провозившись за верстаком часа полтора, легко согласился с матерью, что скворечник на праздник птиц сделает все-таки отец? Или когда, разбив любимый велосипед в овраге, в мальчишеском горе вдруг осознал, что никакого наказания не последует, более того -- чтобы не видеть его огорчения, ему завтра же купят другой, последней модели, с хромированными ободами? И не тогда ли впервые у него появилась уверенность, что пока живы родители, у него не будет ни забот, ни хлопот?
"А проявил ли ты хоть в одном жизненно важном вопросе характер, принципиальность?" -- задал он вопрос самому себе. Ведь и Ташкент, и политехнический институт -- это все идеи отца, а он даже не задумался, не спросил: почему именно Ташкент, почему непременно инженером? А хотел ли он сам чего-нибудь, рвалась ли его душа куда-нибудь? В Оренбург, в летное училище? Вроде бы да, но ведь отцу об Оренбурге он даже не заикнулся, не то чтобы отстоять для себя высокое небо. И на Ташкент согласился не потому, что прельстила столица, или манил Восток, или послушным сыном оказался,-- нет, чего не было, того не было, сегодня он врать себе не будет. "Плыви мой челн, по воле волн" -- вот, наверное, подходящий эпиграф к моей жизни",-- с горечью подумал Рашид.
И, продолжая ревизию своей жизни, чем-то смахивающую на самосуд, затронул такое, к чему и мысленно никогда не решался подступиться. Он подумал об Анюте, жене, своей семье. Что же соединило их? Большая любовь? Низкий расчет? Ни то, ни другое. Скорее, душевная леность, духовное соглашательство -- сегодня следовало называть вещи своими именами.
Анюта, дочь Авдеева, училась в школе четырьмя классами младше Рашида, и, хотя отцы и семьи их дружили, Рашид ее не замечал -- слишком большой казалась разница в годах в те давние школьные дни. Через два года после его отъезда в Ташкент выпорхнула из дома и Анюта, уж очень ей не терпелось попасть в большой мир.
После восьмилетки, которую Анюта одолела с грехом пополам, она поступила в Оренбурге на какие-то статистические курсы, но, как ни рвалась в город, на асфальт, в Оренбурге прижиться не смогла, и через три года снова оказалась в родительском доме.
Вот тогда-то Рашид и увидел ее словно в первый раз. Он приехал в отпуск в начале июля, а Анюта месяцем раньше вернулась с чемоданами под отчий кров. Увидел он ее на танцах, куда по старой памяти его затянул Панин; дорвался-таки Минька до ударных инструментов, и не только до барабанов --стал руководителем оркестра, и от того, первого, оставил лишь старое название "Радар", которое было дорого ему как память.
Давлатов разглядел Анюту еще до начала танцев. Что и говорить, она выделялась среди поселковых девчат -- город наложил на нее заметный отпечаток.
-- Кто эта девушка в белом? -- спросил он заинтересованно у Панина.
Минька в ответ только рассмеялся:
-- Ну, ты, брат, даешь! Дочку Авдеева не узнал?
Анюта слышала дома от родителей, что утренним поездом приезжает в отпуск сын Давлатовых, без пяти минут инженер, и конечно, рассчитывала увидеть его здесь. Помнила она и то, что в школьные годы Рашид в упор ее не замечал, и это очень злило самолюбивую Анюту. Впрочем, в последний раз она видела Рашида лет пять назад, когда перед отъездом в Ташкент он зашел попрощаться с ее родителями.
Словно чувствуя, что разговор Панина с Давлатовым идет о ней, девушка подошла к ребята.
-- Что, Рашид, не узнал или зазнался? -- спросила она, кокетливо улыбаясь.
-- Анюта, если честно, не узнал, ты стала такая взрослая и красивая...
Рашид смущенно замолчал: она действительно была хороша и одета с большим вкусом, словно сошла с обложки журнала мод.
-- Спасибо, Рашид, приятно слышать такое от столичного человека,-- и, не замечая Панина, она взяла Рашида под руку и увела подальше от эстрады.
Весь вечер Анюта не отпускала Рашида от себя ни на шаг. К концу танцев у него мелькнула вялая мысль: хорошо, что далеко провожать не придется,--Анюта жила на соседней улице. В прошлый отпуск он несколько раз провожал приглянувшуюся девушку с другого края села и, возвращаясь домой, каждый раз поражался, как разрослось Степное. Рашид уже видел ту девушку и чувствовал, как она хотела, чтобы он подошел, но сделал вид, что ему от Анюты сегодня не отойти ни на шаг. Он мысленно успел оценить девушек, и та, прошлогодняя, не шла ни в какое сравнение с Анютой, к тому же Анюта жила рядом.
Летом оркестр Панина играл в парке регулярно, и каждый вечер Рашид виделся с Анютой на танцах. Не упускала Анюта и возможности лишний раз зайти к Давлатовым, а такая необходимость случалась ежедневно, ведь семьи их дружили давно. Иногда Анюта приходила с билетами в кино, и они вдвоем через весь поселок шли в летний кинотеатр на другую сторону железной дороги. Пыталась и Кашфия-апай раз-другой послать сына к Авдеевым по хозяйским делам, только Рашид под всякими предлогами отказывался. Но у Авдеевых он все-таки побывал -- была у него еще со школы тяга ко всякой звукозаписывающей аппаратуре, и дядя Гриша попросил его починить телевизор, а в другой раз сама Анюта попросила посмотреть ее магнитофон -- барахлил автостоп.
Отпуск подходил к концу и его можно было считать удачным. Целые дни Рашид пропадал на рыбалке, иногда и Анюта напрашивалась с ним то на речку, то в лес за ягодами. Рашиду нравились завистливые взгляды ребят, когда он появлялся с ней на танцах, в кино, на реке. Пожалуй, из них двоих больше на горожанку походила она: одевалась Анюта куда моднее и элегантнее Рашида, да и когда на танцплощадке собиралась компания, разговор чаще всего поддерживала она. И все-то она знала: и о музыке, и о течениях моды, и о всяких знаменитостях -- артистах, спортсменах, о многих из которых Рашид слышал впервые. Своими знаниями она не пыталась подавить Рашида: рассказывая о чем-нибудь, она тактично, как бы справляясь и уточняя, обращалась к нему, а он либо кивком головы соглашался, либо говорил: "Да, конечно". Со стороны казалось, что Рашид больше в курсе дела, чем Анюта, хотя он зачастую и понятия не имел, о чем шла речь. Поначалу такая манера разговора дуэтом, где одна говорила, а другой глубокомысленно поддакивал, Рашиду казалась шуточной, но через неделю-другую она незаметно узаконилась, и Рашид не мог вставить слово даже там, где и знал, о чем идет речь: властная Анюта любила быть в центре внимания и не хотела делить свой маленький успех даже с парнем из столицы, будущим инженером, который, в общем-то, ей очень нравился. Рашид понимал безобидное провинциальное тщеславие Анюты, не доучившейся на статистических курсах, и поэтому быстро смирился с отведенной ролью,-- ему вполне хватало того отсвета успеха, что падал на него от великолепной подруги. Впрочем, он не был уверен, что смог бы так ловко из вечера в вечер держать внимание толпы, собиравшейся возле них. А чаще он расслабленно думал: "У них своя жизнь, свои интересы, свой расклад, а мне уже пора собираться в дорогу".
За три дня до отъезда Рашида Авдеев топил баню,-- летом это делается нечасто, дел невпроворот, река под боком, да и поселковая баня до полуночи работает. То ли дядя Гриша соскучился по настоящей бане, то ли в гости Ильяса с сыном зазвать решил, а повода вроде не было, то ли еще какая причина неведомая имелась... А баня у Авдеева славная, просторная, стены парной дубовым шпоном выложены, долго держат пар, а вода шелковая -- из Круглого озера. Сосед, работающий на поливомоечной машине, ездил на рыбалку, карасей на зорьке половить, а утром на всякий случай из озера цистерну наполнил. Может, вода и стала причиной, что Авдеев неожиданно затеял баньку. Ну, а после баньки, как водится у хороших хозяев, и пироги с пылу с жару, и самовар, и закуски разные.
После баньки долго сидели на летней веранде. Рашид несколько раз порывался встать из-за обильного стола, но вскоре понял, что сегодняшнее мужское застолье должен высидеть до конца. Поняла это и Анюта и, попрощавшись, ушла спать. Они бы, наверное, гуляли до утра, да Кашфия-апай пришла за своими мужчинами, хотя и ей не сразу удалось уговорить Авдеева отпустить гостей.
Стояла уже глубокая ночь, когда Авдеев вызвался проводить Давлатовых. Мать с отцом под руку шли впереди, Кашфия-апай зябко кутала плечи в пуховый платок и потихоньку что-то напевала. Наверное, ей было радостно осознавать, что и муж, и сын рядом и жизнь все-таки повернулась к ним лицом. Авдеев с Рашидом шагали несколько в отдалении, продолжая начатый разговор. Ночь катилась на убыль, но на улице еще стояла вязкая летняя темнота, сразу поглотившая идущих впереди Давлатовых, только грустная песня матери слышалась в тишине сельской ночи; скоро за углом песня оборвалась.
Возле дома Давлатовых Рашид с дядей Гришей присели на скамейку у палисадника выкурить на прощанье еще по одной сигарете. Авдеев был чем-то возбужден, нервничал и не спешил уходить, да и Рашиду не очень хотелось идти в дом: застолье удалось, что-то тронуло в его душе, и в какой-то момент он почувствовал, что такого искреннего общения ему будет не хватать в городе.
Вдруг дядя Гриша прервал начатый еще за столом разговор и неожиданно сказал:
-- Рашид, дорогой, женись на моей Анюте... -- И, боясь, что его прервут или Рашид вдруг встанет и уйдет не выслушав, заторопился, волнение мешало ему говорить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Отец тогда был потрясен его откровением, но попытался как-то утешить, ободрить взрослого сына.
"Отец..." -- вздохнул Рашид и понял, почему его преследует неотвязная мысль об отце, хотя размышлять-то надо бы о своей жизни. И впервые пришла мысль: "А прав ли был отец, оберегая, опекая меня так, что шел я по жизни, как по ковровой дорожке? Почему он так поступал, имея за плечами другой опыт? А может, он, как и многие другие, желая своему сыну лучшей жизни, по сути дела, не знал -- какой именно. Что в его представлении это значило --хорошая жизнь?"
За ней пришла другая мысль: "Почему отец непременно хотел дать мне образование? Разве он сомневался в ценности и значимости своей жизни, разве был несчастен и не гордился тем, что создал своими руками, или пользовался в селе меньшим уважением, чем люди на должностях, то есть с дипломами? Почему он, всегда занимаясь тяжелым физическим трудом и преуспев в нем, ограждал меня всячески от дел, от забот, пытался вытолкнуть, и вытолкнул в иной круг жизни? Разве было бы несправедливо передать мне то лучшее, чем он обладал сам?"
Под таким углом зрения Рашид смотрел на отца впервые - неужели Ильяс-абы, которого нельзя было ни в чем упрекнуть, ибо он всегда жил по совести и только трудом своих рук, ошибся в главном -- не привил своему сыну жизнестойкости, вырастил его как в стеклянной теплице, оберегая от каждого дуновения ветерка? Почему он растил тепличное дерево? Был слеп в отцовской любви к единственному и долгожданному сыну или что-то иное зрело в его душе? Такой взгляд на себя для Рашида тоже оказался внове. И когда он сам впервые не проявил характера, воли, искренне желая помочь матери убрать за Звездочкой, хотя и понял Минькино -- "птичка божья... ни забот, ни хлопот"?
А может, началось все тогда, когда, провозившись за верстаком часа полтора, легко согласился с матерью, что скворечник на праздник птиц сделает все-таки отец? Или когда, разбив любимый велосипед в овраге, в мальчишеском горе вдруг осознал, что никакого наказания не последует, более того -- чтобы не видеть его огорчения, ему завтра же купят другой, последней модели, с хромированными ободами? И не тогда ли впервые у него появилась уверенность, что пока живы родители, у него не будет ни забот, ни хлопот?
"А проявил ли ты хоть в одном жизненно важном вопросе характер, принципиальность?" -- задал он вопрос самому себе. Ведь и Ташкент, и политехнический институт -- это все идеи отца, а он даже не задумался, не спросил: почему именно Ташкент, почему непременно инженером? А хотел ли он сам чего-нибудь, рвалась ли его душа куда-нибудь? В Оренбург, в летное училище? Вроде бы да, но ведь отцу об Оренбурге он даже не заикнулся, не то чтобы отстоять для себя высокое небо. И на Ташкент согласился не потому, что прельстила столица, или манил Восток, или послушным сыном оказался,-- нет, чего не было, того не было, сегодня он врать себе не будет. "Плыви мой челн, по воле волн" -- вот, наверное, подходящий эпиграф к моей жизни",-- с горечью подумал Рашид.
И, продолжая ревизию своей жизни, чем-то смахивающую на самосуд, затронул такое, к чему и мысленно никогда не решался подступиться. Он подумал об Анюте, жене, своей семье. Что же соединило их? Большая любовь? Низкий расчет? Ни то, ни другое. Скорее, душевная леность, духовное соглашательство -- сегодня следовало называть вещи своими именами.
Анюта, дочь Авдеева, училась в школе четырьмя классами младше Рашида, и, хотя отцы и семьи их дружили, Рашид ее не замечал -- слишком большой казалась разница в годах в те давние школьные дни. Через два года после его отъезда в Ташкент выпорхнула из дома и Анюта, уж очень ей не терпелось попасть в большой мир.
После восьмилетки, которую Анюта одолела с грехом пополам, она поступила в Оренбурге на какие-то статистические курсы, но, как ни рвалась в город, на асфальт, в Оренбурге прижиться не смогла, и через три года снова оказалась в родительском доме.
Вот тогда-то Рашид и увидел ее словно в первый раз. Он приехал в отпуск в начале июля, а Анюта месяцем раньше вернулась с чемоданами под отчий кров. Увидел он ее на танцах, куда по старой памяти его затянул Панин; дорвался-таки Минька до ударных инструментов, и не только до барабанов --стал руководителем оркестра, и от того, первого, оставил лишь старое название "Радар", которое было дорого ему как память.
Давлатов разглядел Анюту еще до начала танцев. Что и говорить, она выделялась среди поселковых девчат -- город наложил на нее заметный отпечаток.
-- Кто эта девушка в белом? -- спросил он заинтересованно у Панина.
Минька в ответ только рассмеялся:
-- Ну, ты, брат, даешь! Дочку Авдеева не узнал?
Анюта слышала дома от родителей, что утренним поездом приезжает в отпуск сын Давлатовых, без пяти минут инженер, и конечно, рассчитывала увидеть его здесь. Помнила она и то, что в школьные годы Рашид в упор ее не замечал, и это очень злило самолюбивую Анюту. Впрочем, в последний раз она видела Рашида лет пять назад, когда перед отъездом в Ташкент он зашел попрощаться с ее родителями.
Словно чувствуя, что разговор Панина с Давлатовым идет о ней, девушка подошла к ребята.
-- Что, Рашид, не узнал или зазнался? -- спросила она, кокетливо улыбаясь.
-- Анюта, если честно, не узнал, ты стала такая взрослая и красивая...
Рашид смущенно замолчал: она действительно была хороша и одета с большим вкусом, словно сошла с обложки журнала мод.
-- Спасибо, Рашид, приятно слышать такое от столичного человека,-- и, не замечая Панина, она взяла Рашида под руку и увела подальше от эстрады.
Весь вечер Анюта не отпускала Рашида от себя ни на шаг. К концу танцев у него мелькнула вялая мысль: хорошо, что далеко провожать не придется,--Анюта жила на соседней улице. В прошлый отпуск он несколько раз провожал приглянувшуюся девушку с другого края села и, возвращаясь домой, каждый раз поражался, как разрослось Степное. Рашид уже видел ту девушку и чувствовал, как она хотела, чтобы он подошел, но сделал вид, что ему от Анюты сегодня не отойти ни на шаг. Он мысленно успел оценить девушек, и та, прошлогодняя, не шла ни в какое сравнение с Анютой, к тому же Анюта жила рядом.
Летом оркестр Панина играл в парке регулярно, и каждый вечер Рашид виделся с Анютой на танцах. Не упускала Анюта и возможности лишний раз зайти к Давлатовым, а такая необходимость случалась ежедневно, ведь семьи их дружили давно. Иногда Анюта приходила с билетами в кино, и они вдвоем через весь поселок шли в летний кинотеатр на другую сторону железной дороги. Пыталась и Кашфия-апай раз-другой послать сына к Авдеевым по хозяйским делам, только Рашид под всякими предлогами отказывался. Но у Авдеевых он все-таки побывал -- была у него еще со школы тяга ко всякой звукозаписывающей аппаратуре, и дядя Гриша попросил его починить телевизор, а в другой раз сама Анюта попросила посмотреть ее магнитофон -- барахлил автостоп.
Отпуск подходил к концу и его можно было считать удачным. Целые дни Рашид пропадал на рыбалке, иногда и Анюта напрашивалась с ним то на речку, то в лес за ягодами. Рашиду нравились завистливые взгляды ребят, когда он появлялся с ней на танцах, в кино, на реке. Пожалуй, из них двоих больше на горожанку походила она: одевалась Анюта куда моднее и элегантнее Рашида, да и когда на танцплощадке собиралась компания, разговор чаще всего поддерживала она. И все-то она знала: и о музыке, и о течениях моды, и о всяких знаменитостях -- артистах, спортсменах, о многих из которых Рашид слышал впервые. Своими знаниями она не пыталась подавить Рашида: рассказывая о чем-нибудь, она тактично, как бы справляясь и уточняя, обращалась к нему, а он либо кивком головы соглашался, либо говорил: "Да, конечно". Со стороны казалось, что Рашид больше в курсе дела, чем Анюта, хотя он зачастую и понятия не имел, о чем шла речь. Поначалу такая манера разговора дуэтом, где одна говорила, а другой глубокомысленно поддакивал, Рашиду казалась шуточной, но через неделю-другую она незаметно узаконилась, и Рашид не мог вставить слово даже там, где и знал, о чем идет речь: властная Анюта любила быть в центре внимания и не хотела делить свой маленький успех даже с парнем из столицы, будущим инженером, который, в общем-то, ей очень нравился. Рашид понимал безобидное провинциальное тщеславие Анюты, не доучившейся на статистических курсах, и поэтому быстро смирился с отведенной ролью,-- ему вполне хватало того отсвета успеха, что падал на него от великолепной подруги. Впрочем, он не был уверен, что смог бы так ловко из вечера в вечер держать внимание толпы, собиравшейся возле них. А чаще он расслабленно думал: "У них своя жизнь, свои интересы, свой расклад, а мне уже пора собираться в дорогу".
За три дня до отъезда Рашида Авдеев топил баню,-- летом это делается нечасто, дел невпроворот, река под боком, да и поселковая баня до полуночи работает. То ли дядя Гриша соскучился по настоящей бане, то ли в гости Ильяса с сыном зазвать решил, а повода вроде не было, то ли еще какая причина неведомая имелась... А баня у Авдеева славная, просторная, стены парной дубовым шпоном выложены, долго держат пар, а вода шелковая -- из Круглого озера. Сосед, работающий на поливомоечной машине, ездил на рыбалку, карасей на зорьке половить, а утром на всякий случай из озера цистерну наполнил. Может, вода и стала причиной, что Авдеев неожиданно затеял баньку. Ну, а после баньки, как водится у хороших хозяев, и пироги с пылу с жару, и самовар, и закуски разные.
После баньки долго сидели на летней веранде. Рашид несколько раз порывался встать из-за обильного стола, но вскоре понял, что сегодняшнее мужское застолье должен высидеть до конца. Поняла это и Анюта и, попрощавшись, ушла спать. Они бы, наверное, гуляли до утра, да Кашфия-апай пришла за своими мужчинами, хотя и ей не сразу удалось уговорить Авдеева отпустить гостей.
Стояла уже глубокая ночь, когда Авдеев вызвался проводить Давлатовых. Мать с отцом под руку шли впереди, Кашфия-апай зябко кутала плечи в пуховый платок и потихоньку что-то напевала. Наверное, ей было радостно осознавать, что и муж, и сын рядом и жизнь все-таки повернулась к ним лицом. Авдеев с Рашидом шагали несколько в отдалении, продолжая начатый разговор. Ночь катилась на убыль, но на улице еще стояла вязкая летняя темнота, сразу поглотившая идущих впереди Давлатовых, только грустная песня матери слышалась в тишине сельской ночи; скоро за углом песня оборвалась.
Возле дома Давлатовых Рашид с дядей Гришей присели на скамейку у палисадника выкурить на прощанье еще по одной сигарете. Авдеев был чем-то возбужден, нервничал и не спешил уходить, да и Рашиду не очень хотелось идти в дом: застолье удалось, что-то тронуло в его душе, и в какой-то момент он почувствовал, что такого искреннего общения ему будет не хватать в городе.
Вдруг дядя Гриша прервал начатый еще за столом разговор и неожиданно сказал:
-- Рашид, дорогой, женись на моей Анюте... -- И, боясь, что его прервут или Рашид вдруг встанет и уйдет не выслушав, заторопился, волнение мешало ему говорить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23