За это время наш полковник и капитан фон Эглофштейн расспросили фон Рона во всех подробностях о его встрече с полковником Сарачо - Дубильной Бочкой - и маркизом де Болибаром. Раненый не всегда был в ясном сознании, и все же из его сбивчивого рассказа мы уяснили, что в ночь после большого боя с герильясами в его присутствии в часовне святого Роха около деревни Баскарас происходило совещание между Сарачо, маркизом де Болибаром и английским капитаном Уильямом Коллагеном, офицером связи англичан при отряде герильясов. Его сообщение дало полное представление о характере и способностях старого маркиза и о том, чего мы должны остерегаться со стороны этого опасного врага Франции и императора.
Лейтенант фон Рон был командирован полковником ганноверцев с важными бумагами - списками наличного состава полка, штабным расписанием офицеров и другими - в штаб маршала Сульта, находившийся в Форгосе,-послан, потому что субинспектор бригады не хотел выплачивать полку денег. Так как между главной квартирой четвертого корпуса маршала Сульта и расположением бригады генерала д'Ильера в это время находились отряды инсургентов, которые занимали и Ла Бисбаль с окрестностями, лейтенант фон Рон был вынужден избегать удобной проезжей дороги и пробираться лесными и горными тропами, ведущими в сторону Форгосы.
В этом месте своего рассказа Рон разразился горькими жалобами на финансовую службу армии и пожелал, чтобы все эти комиссары по снабжению и составители проектов да смет и вообще все чернильные души из высоких штабов вылетели со своих мягких кресел под огонь герильясов, - тогда разве что научатся обращаться с войсками по-человечески... Полку не хватало то сапог, то патронов, а однажды вместо саперных лопат прислали садовые мотыги... Затем он соскользнул на жалованье, сетуя на то, что дома, в Германии, лейтенант получает в месяц двадцать два рейхсталера, а здесь, на войне, всего восемнадцать. "Жюно5 спятил! - крикнул он потом в лихорадочном жару. - Как может сумасшедший командовать корпусом? Правда, он "хоть храбрец, в бою сам хватает ружье и лезет в цепь, стреляет по герильясам..."
Эглофштейн перебил его излияния наводящим вопросом. Лейтенант успокоился и вернулся в своему рассказу.
Вечером второго дня пути он со своим ординарцем пробирался через лес у Баскараса. В низкорослой чаще лошади были им скорее помехой, чем помощью. Вдруг они услышали ружейные выстрелы и шум сражения - того самого, которое разыгралось между нами и герильясами по обе стороны проезжей дороги. Рон сразу изменил направление и стал взбираться в гору, чтобы уйти в глубь леса, подальше от опасности. Но через несколько минут шальная пуля ударила его в спину. Он упал и на некоторое время потерял сознание.
Придя в чувство, он увидел себя на спине своей лошади; ординарец привязал его к седлу двумя ремнями и вел лошадь в поводу. Они почти достигли вершины крутого лесистого холма, но шум боя доносился и сюда: он различал отдельные выкрики, команды, брань и крики раненых.
На самом гребне холма посреди поляны стояла полусожженная часовня святого Роха. Ординарец остановил лошадей, так как лейтенант потерял много крови и казалось, что раненый в любую минуту может умереть. Парень заявил, что если ехать дальше, то оба они неизбежно попадут в руки испанцам, снял лейтенанта с лошади и перенес его в часовню; Рон, которого мучила сильная боль и слабость от потери крови, безропотно позволил укрыть себя в часовне наверху. Ординарец прикрыл его связками соломы, дал ему фляжку в руки, положил рядом два заряженных пистолета и тоже замаскировал их соломой. Потом он ушел с обеими лошадьми, поклявшись лейтенанту, что вскоре вернется, разведав путь, а пока же будет прятаться вблизи и не оставит Рона, если что-то случится.
Скоро наступила темнота, и стрельба затихла. Какое-то время все было спокойно, и лейтенант хотел было высунуть голову в отверстие стены и позвать ординарца, надеясь, что опасность уже миновала. Но сделать это ему было нелегко. Утомившись, почти теряя сознание, он вдруг услыхал вблизи голоса, затем увидел свет от факелов. К часовне приблизились люди, и он быстро распознал, что это были испанцы.
Да, это были герильясы, и лейтенант вмиг из последних сил зарылся в солому. Через щели в дощатой стене он смог разглядеть, как испанцы заносили в часовню своих раненых. Один из них полез наверх и сбросил вниз вязанку соломы, но, к счастью, не обнаружил лейтенанта. Потом внизу появился фельдшер, он переходил от одного раненого к другому, делая им перевязки. Никогда еще лейтенант не видел лекаря, который обращался бы со своими пациентами так ворчливо и с таким пренебрежением, как этот испанский хирург. И у всех он отбивал надежду выжить.
- Ты, дурень, вечное блаженство не так легко дается, как ты думаешь. Ты воображаешь, будто дыры в брюхе хватит, чтобы попасть на небеса?
- А что у тебя есть для меня в аптеке? - слышался голос другого раненого. - Обезьяний жир? Или медвежье сало, или вороний помет?
- Для тебя - только "Отче наш"! - брюзжал фельдшер. - У тебя слишком много дыр.
А перейдя к следующему, он философствовал вслух:
- Да, смерть - язычница, она не справляет праздников. Война везде оставляет кладбища, я всегда это говорил...
- Да подойдешь ты наконец ко мне? - простонал кто-то в углу.
- Жди, доберусь и до тебя! - гневно отозвался фельдшер. - Я тебя знаю, тебе и на комариный укус подавай пластырь! Лучше бы пуля черту в зад попала, тогда бы я не возился с тобой, нытик несчастный!
Снаружи перед часовней герильясы разложили костер. По лесу были расставлены посты, и начальник охранения ходил поодаль, проверяя их и окликая бойцов по именам. А у огня расположились человек сто-сто пятьдесят, многие живо уснули, другие курили сигареты и переговаривались вполголоса. Они Носили одежду и оружие, захваченные у французов. На одних были гамаши пехотинцев, на иных - высокие кавалерийские сапоги, кое-кто обзавелся длинной кирасирской саблей - палашом.
Недалеко от часовни рос пробковый дуб, на ветку которого подвесили икону святой Девы с младенцем, перед нею двое испанцев усердно молились, став на колени. У костра в ярком свете стоял офицер в форме капитана нортумберлендских стрелков и смотрел в огонь, опираясь на длинную шпагу; его ярко-красный мундир и белый плюмаж на шлеме выделяли его среди оборванных герильясов, так золотой дукат выделяется среди потемневших медяков. (По описанию Рона мы заключили, что это мог быть только известный нам Уильям Каллаген, которому генерал Блэйк поручил держать связь и контролировать действия герильясов в этой местности.)
Наконец и фельдшер, покончив со своей работой, вышел из часовни. Он сразу направился к огню. Это был маленький, чрезвычайно толстый человечек, одетый в коричневую куртку, короткие брюки и рваные голубые чулки; но на петлицах у него были полковничьи знаки. Лейтенант понял, что это мог быть только Сарачо Дубильная Бочка, это он перевязывал раненых и издевался над ними, как злобная обезьяна, дразнил их и давал самые скверные утешения. На голове у Сарачо был бархатный ночной колпак, расшитый золотом. Рон мигом узнал эту вещь: колпак принадлежал генералу Лефебру, и о нем был наслышан весь корпус, потому что из-за колпака, потерянного вместе со всем багажом Лефебра, генеральские адъютанты и офицеры конвоя насиделись под арестом. Дубильная Бочка задумчиво грел руки над огнем. Какое-то время все было спокойно, только тихо стонали раненые, ворчал сквозь сон кто-нибудь у костра, да те два испанца перед иконой невнятно бормотали молитвы.
Лейтенант Рон рассказывал, что в это время он совсем изнемог от усталости и, несмотря на боль и жажду, едва не уснул, но его разбудили громкие возгласы бойцов охранения. Он выглянул в пролом под крышей и увидел богато одетого старика - этого самого маркиза де Боли-бара, который вышел из темноты к огню.
Рон описал его так: высокого роста, совершенно седые волосы, усы и борода, слегка горбатый нос, все черты резкие, и было в них нечто пугающее, жуткое, хотя лейтенант не мог точно определить, откуда бралось такое впечатление.
- Вот он! - воскликнул Дубильная Бочка и встал, отводя руки от костра. - Господин маркиз де Болибар! - представил он пришедшего английскому офицеру. - Прошу прошения, господин маркиз, - полковник низко поклонился старику, - что мы потревожили вас ночью, но поутру вы, вероятно, уже не нашли бы нас в этих местах, а я должен передать вам весьма важную весть, которая касается вашей семьи...
Маркиз резким движением вскинул голову и глянул прямо в глаза полковнику. Лицо у него было бескровное, но в этот миг оно показалось багровым от света костра.
- Вы, господин маркиз, ведь в родстве с генерал-лейтенантом де Болибаром, который два года назад командовал вторым испанским корпусом? вежливо поинтересовался англичанин.
- Генерал-лейтенант - мой родной брат, - сказал маркиз, глядя не на собеседников, а на Дубильную Бочку.
- И в английской армии служил офицер вашей фамилии, он отбил у французов при Акре артиллерийский парк.
- Да, это - мой кузен, - маркиз все смотрел на полковника, словно ожидая от него жестокого удара.
- Род господина маркиза дал великолепных офицеров многим армиям, начал Дубильная Бочка. - Но, увы, и во французской армии еще недавно служил племянник господина маркиза... Маркиз прикрыл глаза.
- Он убит? - тихо спросил он.
- Он сделал отличную карьеру, - улыбаясь, продолжил Дубильная Бочка. Стал французским лейтенантом в семнадцать лет. У меня тоже есть сын, и я с радостью сделал бы из него солдата, но он - горбатый и годится разве что в монахи.
- Так он - убит? - повторил вопрос маркиз. Он стоял неподвижно, но тень его в неверном свете костра колебалась и вздрагивала, словно не старик, а его тень с напряжением и страхом ожидала ответа...
- В армии французского императора воюют многие нации - немцы, голландцы, неаполитанцы и поляки. Почему бы и испанцу не послужить у французов?
- Он - мертв? - резко крикнул маркиз.
- Да! Мертв! И скачет теперь в ад наперегонки с дьяволом! - злобно захохотал Дубильная Бочка, так что эхо разнеслось по лесу.
- Я был рядом, когда мать рожала его, - тихо и мрачно проговорил маркиз. - И в купель при святом крещении опустил его я. Но он был своевольным с рождения, непостоянным, как тень на стене. Да подарит ему Бог вечное пристанище...
- Дьявол в аду даст ему пристанище, изменнику! - злобно вскричал Дубильная Бочка.
- Аминь! - закончил английский капитан, и было непонятно, относилось ли это к молитве маркиза или к проклятию полковника...
Маркиз подошел к иконе и склонился перед нею до земли. Оба испанца, которые молились рядом, подвинулись, освободив ему место.
- Я-то, правда, - обратился Дубильная Бочка к англичанину, - не могу похвалиться знатной родней. Мать у меня была горничной, а отец чинил сапоги, зато я служу моему королю и святой церкви - не всем же людям быть дворянами...
- Боже, ты ведаешь, что мы - бедные люди - не умеем прожить без греха! - молился маркиз.
- Наша высшая знать, имейте в виду, капитан, - горько и зло усмехаясь, продолжал Сарачо, - тот же герцог Инфантадо, маркиз Вильяфранка, оба графа Оргаса - отец с сыном, герцог де Альбукерке - все они смылись в Байонну и присягнули королю Хосе6.
- Не позабудь, о Боже, что и два твоих апостола стали - один предателем, а другой - трусом! - слышалась вновь молитва маркиза.
- Да, наши гордые гранды первыми побежали в Байонну продавать свою честь за покой и французское золото... А почему бы и нет? Или луидоры отчеканены из худшего золота, чем наши дублоны?
- Святой Август был в юности развратен, но Ты простил его. Слышишь меня, Боже? Сам Павел был гонителем церкви, а Матфей был мытарем и грабил бедняков, святой Петр ложно поклялся Тебе отдать душу свою за Тебя, но Ты помиловал их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Лейтенант фон Рон был командирован полковником ганноверцев с важными бумагами - списками наличного состава полка, штабным расписанием офицеров и другими - в штаб маршала Сульта, находившийся в Форгосе,-послан, потому что субинспектор бригады не хотел выплачивать полку денег. Так как между главной квартирой четвертого корпуса маршала Сульта и расположением бригады генерала д'Ильера в это время находились отряды инсургентов, которые занимали и Ла Бисбаль с окрестностями, лейтенант фон Рон был вынужден избегать удобной проезжей дороги и пробираться лесными и горными тропами, ведущими в сторону Форгосы.
В этом месте своего рассказа Рон разразился горькими жалобами на финансовую службу армии и пожелал, чтобы все эти комиссары по снабжению и составители проектов да смет и вообще все чернильные души из высоких штабов вылетели со своих мягких кресел под огонь герильясов, - тогда разве что научатся обращаться с войсками по-человечески... Полку не хватало то сапог, то патронов, а однажды вместо саперных лопат прислали садовые мотыги... Затем он соскользнул на жалованье, сетуя на то, что дома, в Германии, лейтенант получает в месяц двадцать два рейхсталера, а здесь, на войне, всего восемнадцать. "Жюно5 спятил! - крикнул он потом в лихорадочном жару. - Как может сумасшедший командовать корпусом? Правда, он "хоть храбрец, в бою сам хватает ружье и лезет в цепь, стреляет по герильясам..."
Эглофштейн перебил его излияния наводящим вопросом. Лейтенант успокоился и вернулся в своему рассказу.
Вечером второго дня пути он со своим ординарцем пробирался через лес у Баскараса. В низкорослой чаще лошади были им скорее помехой, чем помощью. Вдруг они услышали ружейные выстрелы и шум сражения - того самого, которое разыгралось между нами и герильясами по обе стороны проезжей дороги. Рон сразу изменил направление и стал взбираться в гору, чтобы уйти в глубь леса, подальше от опасности. Но через несколько минут шальная пуля ударила его в спину. Он упал и на некоторое время потерял сознание.
Придя в чувство, он увидел себя на спине своей лошади; ординарец привязал его к седлу двумя ремнями и вел лошадь в поводу. Они почти достигли вершины крутого лесистого холма, но шум боя доносился и сюда: он различал отдельные выкрики, команды, брань и крики раненых.
На самом гребне холма посреди поляны стояла полусожженная часовня святого Роха. Ординарец остановил лошадей, так как лейтенант потерял много крови и казалось, что раненый в любую минуту может умереть. Парень заявил, что если ехать дальше, то оба они неизбежно попадут в руки испанцам, снял лейтенанта с лошади и перенес его в часовню; Рон, которого мучила сильная боль и слабость от потери крови, безропотно позволил укрыть себя в часовне наверху. Ординарец прикрыл его связками соломы, дал ему фляжку в руки, положил рядом два заряженных пистолета и тоже замаскировал их соломой. Потом он ушел с обеими лошадьми, поклявшись лейтенанту, что вскоре вернется, разведав путь, а пока же будет прятаться вблизи и не оставит Рона, если что-то случится.
Скоро наступила темнота, и стрельба затихла. Какое-то время все было спокойно, и лейтенант хотел было высунуть голову в отверстие стены и позвать ординарца, надеясь, что опасность уже миновала. Но сделать это ему было нелегко. Утомившись, почти теряя сознание, он вдруг услыхал вблизи голоса, затем увидел свет от факелов. К часовне приблизились люди, и он быстро распознал, что это были испанцы.
Да, это были герильясы, и лейтенант вмиг из последних сил зарылся в солому. Через щели в дощатой стене он смог разглядеть, как испанцы заносили в часовню своих раненых. Один из них полез наверх и сбросил вниз вязанку соломы, но, к счастью, не обнаружил лейтенанта. Потом внизу появился фельдшер, он переходил от одного раненого к другому, делая им перевязки. Никогда еще лейтенант не видел лекаря, который обращался бы со своими пациентами так ворчливо и с таким пренебрежением, как этот испанский хирург. И у всех он отбивал надежду выжить.
- Ты, дурень, вечное блаженство не так легко дается, как ты думаешь. Ты воображаешь, будто дыры в брюхе хватит, чтобы попасть на небеса?
- А что у тебя есть для меня в аптеке? - слышался голос другого раненого. - Обезьяний жир? Или медвежье сало, или вороний помет?
- Для тебя - только "Отче наш"! - брюзжал фельдшер. - У тебя слишком много дыр.
А перейдя к следующему, он философствовал вслух:
- Да, смерть - язычница, она не справляет праздников. Война везде оставляет кладбища, я всегда это говорил...
- Да подойдешь ты наконец ко мне? - простонал кто-то в углу.
- Жди, доберусь и до тебя! - гневно отозвался фельдшер. - Я тебя знаю, тебе и на комариный укус подавай пластырь! Лучше бы пуля черту в зад попала, тогда бы я не возился с тобой, нытик несчастный!
Снаружи перед часовней герильясы разложили костер. По лесу были расставлены посты, и начальник охранения ходил поодаль, проверяя их и окликая бойцов по именам. А у огня расположились человек сто-сто пятьдесят, многие живо уснули, другие курили сигареты и переговаривались вполголоса. Они Носили одежду и оружие, захваченные у французов. На одних были гамаши пехотинцев, на иных - высокие кавалерийские сапоги, кое-кто обзавелся длинной кирасирской саблей - палашом.
Недалеко от часовни рос пробковый дуб, на ветку которого подвесили икону святой Девы с младенцем, перед нею двое испанцев усердно молились, став на колени. У костра в ярком свете стоял офицер в форме капитана нортумберлендских стрелков и смотрел в огонь, опираясь на длинную шпагу; его ярко-красный мундир и белый плюмаж на шлеме выделяли его среди оборванных герильясов, так золотой дукат выделяется среди потемневших медяков. (По описанию Рона мы заключили, что это мог быть только известный нам Уильям Каллаген, которому генерал Блэйк поручил держать связь и контролировать действия герильясов в этой местности.)
Наконец и фельдшер, покончив со своей работой, вышел из часовни. Он сразу направился к огню. Это был маленький, чрезвычайно толстый человечек, одетый в коричневую куртку, короткие брюки и рваные голубые чулки; но на петлицах у него были полковничьи знаки. Лейтенант понял, что это мог быть только Сарачо Дубильная Бочка, это он перевязывал раненых и издевался над ними, как злобная обезьяна, дразнил их и давал самые скверные утешения. На голове у Сарачо был бархатный ночной колпак, расшитый золотом. Рон мигом узнал эту вещь: колпак принадлежал генералу Лефебру, и о нем был наслышан весь корпус, потому что из-за колпака, потерянного вместе со всем багажом Лефебра, генеральские адъютанты и офицеры конвоя насиделись под арестом. Дубильная Бочка задумчиво грел руки над огнем. Какое-то время все было спокойно, только тихо стонали раненые, ворчал сквозь сон кто-нибудь у костра, да те два испанца перед иконой невнятно бормотали молитвы.
Лейтенант Рон рассказывал, что в это время он совсем изнемог от усталости и, несмотря на боль и жажду, едва не уснул, но его разбудили громкие возгласы бойцов охранения. Он выглянул в пролом под крышей и увидел богато одетого старика - этого самого маркиза де Боли-бара, который вышел из темноты к огню.
Рон описал его так: высокого роста, совершенно седые волосы, усы и борода, слегка горбатый нос, все черты резкие, и было в них нечто пугающее, жуткое, хотя лейтенант не мог точно определить, откуда бралось такое впечатление.
- Вот он! - воскликнул Дубильная Бочка и встал, отводя руки от костра. - Господин маркиз де Болибар! - представил он пришедшего английскому офицеру. - Прошу прошения, господин маркиз, - полковник низко поклонился старику, - что мы потревожили вас ночью, но поутру вы, вероятно, уже не нашли бы нас в этих местах, а я должен передать вам весьма важную весть, которая касается вашей семьи...
Маркиз резким движением вскинул голову и глянул прямо в глаза полковнику. Лицо у него было бескровное, но в этот миг оно показалось багровым от света костра.
- Вы, господин маркиз, ведь в родстве с генерал-лейтенантом де Болибаром, который два года назад командовал вторым испанским корпусом? вежливо поинтересовался англичанин.
- Генерал-лейтенант - мой родной брат, - сказал маркиз, глядя не на собеседников, а на Дубильную Бочку.
- И в английской армии служил офицер вашей фамилии, он отбил у французов при Акре артиллерийский парк.
- Да, это - мой кузен, - маркиз все смотрел на полковника, словно ожидая от него жестокого удара.
- Род господина маркиза дал великолепных офицеров многим армиям, начал Дубильная Бочка. - Но, увы, и во французской армии еще недавно служил племянник господина маркиза... Маркиз прикрыл глаза.
- Он убит? - тихо спросил он.
- Он сделал отличную карьеру, - улыбаясь, продолжил Дубильная Бочка. Стал французским лейтенантом в семнадцать лет. У меня тоже есть сын, и я с радостью сделал бы из него солдата, но он - горбатый и годится разве что в монахи.
- Так он - убит? - повторил вопрос маркиз. Он стоял неподвижно, но тень его в неверном свете костра колебалась и вздрагивала, словно не старик, а его тень с напряжением и страхом ожидала ответа...
- В армии французского императора воюют многие нации - немцы, голландцы, неаполитанцы и поляки. Почему бы и испанцу не послужить у французов?
- Он - мертв? - резко крикнул маркиз.
- Да! Мертв! И скачет теперь в ад наперегонки с дьяволом! - злобно захохотал Дубильная Бочка, так что эхо разнеслось по лесу.
- Я был рядом, когда мать рожала его, - тихо и мрачно проговорил маркиз. - И в купель при святом крещении опустил его я. Но он был своевольным с рождения, непостоянным, как тень на стене. Да подарит ему Бог вечное пристанище...
- Дьявол в аду даст ему пристанище, изменнику! - злобно вскричал Дубильная Бочка.
- Аминь! - закончил английский капитан, и было непонятно, относилось ли это к молитве маркиза или к проклятию полковника...
Маркиз подошел к иконе и склонился перед нею до земли. Оба испанца, которые молились рядом, подвинулись, освободив ему место.
- Я-то, правда, - обратился Дубильная Бочка к англичанину, - не могу похвалиться знатной родней. Мать у меня была горничной, а отец чинил сапоги, зато я служу моему королю и святой церкви - не всем же людям быть дворянами...
- Боже, ты ведаешь, что мы - бедные люди - не умеем прожить без греха! - молился маркиз.
- Наша высшая знать, имейте в виду, капитан, - горько и зло усмехаясь, продолжал Сарачо, - тот же герцог Инфантадо, маркиз Вильяфранка, оба графа Оргаса - отец с сыном, герцог де Альбукерке - все они смылись в Байонну и присягнули королю Хосе6.
- Не позабудь, о Боже, что и два твоих апостола стали - один предателем, а другой - трусом! - слышалась вновь молитва маркиза.
- Да, наши гордые гранды первыми побежали в Байонну продавать свою честь за покой и французское золото... А почему бы и нет? Или луидоры отчеканены из худшего золота, чем наши дублоны?
- Святой Август был в юности развратен, но Ты простил его. Слышишь меня, Боже? Сам Павел был гонителем церкви, а Матфей был мытарем и грабил бедняков, святой Петр ложно поклялся Тебе отдать душу свою за Тебя, но Ты помиловал их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27