Вскоре вернулся Эмерсон. Вопреки обыкновению, он не стал нежно обнимать меня, а, пробормотав слова приветствия, швырнул на бюро кипу бумаг. После чего уселся за свой письменный стол, находящийся рядом с моим.
Эгоистичная супруга могла бы отпустить пару шутливых замечаний по поводу его озабоченного вида и потребовать привычной порции невербальных приветствий. Я же лишь взглянула на его новые записи и сдержанно заметила:
– Значит, твоя датировка черепков совпадает с таблицей Питри? Это, в конечном счете, позволит сэкономить время...
– Нет! – буркнул Эмерсон, яростно скребя пером по странице. – Мы безнадежно отстаем от графика, Пибоди. С этого дня будем работать день и ночь. Больше никаких прогулок по саду и светских приемов, пока не закончим рукопись.
Я не решилась сказать о том, что, по всей вероятности, у нас скоро появится занятие, которое потребует куда больше времени, чем светские приемы и прогулки. Слова Эмерсона подтверждали мои недобрые предчувствия. Большинство археологов обычно публикуют результаты своих работ лет этак через десять, если вообще публикуют, и на дьявольскую спешку моего мужа могло толкнуть лишь какое-то чрезвычайное событие.
– Ты сегодня встречался с Питри?
– М-м-м, – отозвался Эмерсон, продолжая терзать бумагу.
– Полагаю, он готовит собственную публикацию на эту тему.
Эмерсон швырнул перо через всю комнату. Глаза его сверкали.
– Дьявол! Проклятье! Питри уже закончил! На следующей неделе он отдаст книгу в типографию. Можешь себе представить?
Питри, блестящий молодой археолог, был для Эмерсона объектом яростной ненависти. У них много общего – приверженность к порядку и методу в археологии, презрение к отсутствию порядка и метода у других археологов и манера публично выражать свое презрение. Подобное единодушие могло бы сделать этих двоих друзьями, но, увы, они стали соперниками. И только мистер Питри и мой Эмерсон имели обыкновение печатать результаты в течение года. Со временем эта привычка превратилась в нелепое состязание, демонстрацию мужского превосходства на интеллектуальном уровне, хотя подобное соревнование вредило работе, приводя – по крайней мере в случае Питри – к появлению небрежных научных трудов.
Именно об этом я и сказала, надеясь успокоить своего мужа:
– Дорогой мой, Питри, конечно, человек блестящего ума, но он не мог написать хорошую работу за столь короткое время. А что важнее – качество или дата публикации?
Разумный довод, как ни странно, не произвел должного эффекта.
– Все важно! – взъярился Эмерсон. – Где, черт побери, мое перо? Я не могу терять ни мгновения!
– Ты швырнул его в бюст несчастного Сократа, и теперь у бедняги такой вид, словно его поразила корь.
– Твой юмор, если эти жалкие потуги можно так назвать, совершенно неуместен, дражайшая моя Пибоди. Не вижу ничего смешного!
Пибоди – это моя девичья фамилия. Эмерсон с самого первого дня знакомства стал звать меня просто Пибоди, не утруждая себя вежливым обхождением. Бедный, он надеялся досадить мне своей грубостью, но добился обратного: ведь меня принимали на равных. Позже это фамильярное обращение, освященное нежными воспоминаниями, стало символом гармонии в нашем семействе. По той же трогательной причине мой муж предпочитает, чтобы к нему я тоже обращалась исключительно по фамилии.
От попыток развеселить Эмерсона пришлось отказаться. Остается выложить новость, а там будь что будет.
– Сегодня днем я получила от Эвелины телеграмму. Мы должны немедленно ехать в Элсмир.
Кровь отлила от лица Эмерсона. Мне стало стыдно за свою глупость: мою опрометчивую фразу этот самый любящий брат и дядя и самый слабоумный из отцов на свете мог понять весьма своеобразно.
– Все в порядке, Эмерсон! Это хорошая новость. Послушай, что пишет Эвелина. – Я взяла телеграмму и прочла вслух: – «Прекрасная новость. Приезжайте разделить ее с нами. Мы так долго вас не видели».
Эмерсон скривил губы, силясь найти слова, чтобы выразить свое облегчение. Наконец он воскликнул:
– Амелия, более бестактной женщины нет во всей вселенной. Какой дьявол в тебя вселился? Ты это нарочно, признайся!
Я с негодованием отвергла несправедливое обвинение, после чего мы провели небольшую бодрящую дискуссию, со стороны, должно быть, напоминавшую грандиозную ссору. Наконец Эмерсон вытер лоб, встряхнулся и невозмутимо произнес:
– Значит, хорошая новость, говоришь? Может, Уолтер получил почетную степень? Или его пригласили возглавить кафедру египтологии?
– Все мимо, – с улыбкой возразила я. – Полагаю, Эвелина опять ждет ребенка.
– Но это же нелепо, Пибоди! Ничего не имею против того, чтобы мой брат и его жена продолжали плодить потомство, однако называть это чудесной новостью...
– Полностью с тобой согласна. Но телеграмму-то посылали не мы. Ты же знаешь, как Эвелина относится к детям.
– Верно... – Эмерсон задумался над причудами Эвелины, затем лицо его просияло. – Пибоди! Ты понимаешь, что это значит? Если Эвелина оправилась от своей меланхолии, то она больше не нуждается в обществе нашего Рамсеса. Мы можем забрать мальчика домой!
Вскочив, он заключил меня в объятия и с ликующим смехом закружил по комнате.
– Как мне недоставало его диких криков, топота его маленьких ножек! Как мне хотелось читать ему «Историю Древнего Египта», восхищаться тухлыми костями, которые он выкапывает в саду... Я не жаловался, Пибоди, ты ведь знаешь, нет у меня такой привычки, но я так скучал по Рамсесу... В этом году мы непременно возьмем его с собой, Пибоди, правда?! И будем трудиться на раскопках втроем!
– Поцелуй меня, Эмерсон, – едва слышно прошептала я.
2
Наши соседи – люди неинтересные. Мы с ними почти не общаемся. Эмерсон восстановил против себя почти всех мужчин округи, которые считают его экстравагантным радикалом, а я не ищу знакомства с женами этих глупцов. Все их разговоры сводятся к болезням детей, успехам благоверных и недостаткам слуг. Что касается последней темы, то окрестные дамочки очень любят рассуждать о том, с какой скоростью прислуга узнает о личных делах своих господ. Как однажды заявила в моем присутствии леди Бассингтон, «эти люди – несносные сплетники. Наверное, им больше нечем заняться. Кстати, дорогая, вы слышали новость о мисс Харрис и конюхе?»
И нашим слугам, безусловно, известно больше о хозяйских делах, чем мне бы того хотелось. Но я отношу это на счет привычки Эмерсона ни при каких обстоятельствах не понижать голоса. Возможно, один из лакеев услышал его восторженные вопли по поводу предстоящего воссоединения с нашим любимым чадом, а может, Уилкинс позволил себе далеко идущие выводы. Как бы то ни было, слух быстро распространился по всему дому. Когда я поднялась наверх, чтобы переодеться к ужину. Роза уже обо всем знала.
Роза отвечает в доме за уборку, но поскольку у меня нет личной горничной, то при необходимости я прибегаю к ее услугам. В тот вечер нужды в этом не было, но тем не менее Роза оказалась в моей комнате, делая вид, что чинит платье, которое, насколько я помнила, пребывало в целости и сохранности. Поинтересовавшись, какие вещи нужно собрать для поездки в Элсмир, Роза с невинным видом спросила:
– Не стоит ли, мам, во время вашего отсутствия привести в порядок комнату мистера Рамсеса?
– В его комнате и так порядок, которому настанет конец ровно через пять минут после его приезда.
Роза расцвела в улыбке:
– Значит, наш любимый мистер Рамсес возвращается домой?!
Эта девушка питает совершенно необъяснимую слабость к Рамсесу, хотя невозможно подсчитать, сколько кубических футов грязи он оставил на ковре, стенах и мебели в процессе своих изысканий, а грязь, между прочим, далеко не самое худшее из того, что Рамсес приносил в дом. Я сухо ответила, что день и час возвращения нашего дорогого Рамсеса еще не определен и что, если мне потребуются ее услуги, я немедленно сообщу.
Няни у нашего сына нет. Правда, мы пытались приглашать Рамсесу наставницу, когда переехали в этот дом, но первая сбежала через неделю, а скорость, с какой сменялись все последующие, вызвала у Эмерсона жалобы, что он даже не успевает запомнить их в лицо. Однажды мой рассеянный муж принял нашу соседку, достопочтенную мисс Уорт, чьи религиозные убеждения требуют пуританской простоты в одежде, за новую няню и, прежде чем ему успели указать на ошибку, так сильно обидел почтенную даму, что она больше носа к нам не казала. В возрасте трех лет Рамсес сообщил, что няня ему не нужна и отныне он прекрасно обойдется без нее.
Эмерсон с преступной готовностью согласился. Я, конечно же, и не подумала пойти на поводу у маленького изверга. Кое-кто Рамсесу точно требовался – например, крепкая особа отменного здоровья, с десяток лет прослужившая тюремной надзирательницей. Как бы то ни было, найти для Рамсеса очередную няню оказалось задачей невыполнимой. Видимо, дурная слава о нашем любимом чаде распространилась по всей округе.
Когда мы вошли в столовую, я поняла, что возвращение Рамсеса считается в доме фактом непреложным. На лице Уилкинса была написана высокомерная покорность – этой кислой миной дворецкий дает знать о своем дурном настроении. В отличие от него Джон, наш лакей, так и сиял. Он, как и Роза, по необъяснимой причине души не чает в Рамсесе.
Я уже давно смирилась с невозможностью научить Эмерсона, о чем можно и о чем нельзя говорить в присутствии слуг. Уилкинс не смирился, но власти у него не много. За обеденным столом Эмерсон не только распространяется о личных делах, но и часто просит совета у Уилкинса или Джона. На все вопросы у дворецкого один ответ: «Не могу ничего сказать, сэр», а Джон, который до появления в нашем доме никогда нигде не служил, быстро приспособился к прискорбным привычкам Эмерсона и охотно делится своими соображениями.
Однако в тот вечер мой дорогой супруг вливал в себя суп, отпуская пустые замечания о погоде и цветочках. У меня зародились подозрения, что он что-то замышляет. Так оно и оказалось. Как только Джон удалился за второй сменой блюд, Эмерсон заметил как бы невзначай:
– Мы должны составить план зимней экспедиции, Пибоди. Ты возьмешь с собой горничную?
Во всех наших экспедициях мы обходились без слуг. Сама мысль о том, что Роза в своем аккуратном черном платье и кружевном чепце будет на четвереньках вползать в палатку, вызывала неудержимый хохот. А вид горничной, с метелкой для пыли прогуливающейся по гробнице, вполне мог свести в эту самую могилу, о чем я и сказала Эмерсону.
– Ты поступай как хочешь, Пибоди, но мне в этом году могут понадобиться услуги лакея. Джон... – к тому времени молодой человек уже вошел с ростбифом в столовую, – ты не хотел бы поехать с нами в Египет?
Уилкинс успел спасти блюдо, прежде чем весь соус оказался на полу. Джон всплеснул руками и счастливо залепетал:
– Что, сэр? Я, сэр? О, сэр! С большим удовольствием! Вы серьезно это предлагаете, сэр?
– В противном случае я не стал бы заводить об этом речь, – с негодованием пророкотал Эмерсон.
– А может, ты просто лишился рассудка? – поинтересовалась я.
– Ну-ну, миссис Эмерсон, pas devant les domestiques. – И мой ненаглядный супруг ухмыльнулся.
Разумеется, на его замечание, отпущенное исключительно с целью вывести меня из себя, я и не подумала обращать внимание. Поскольку Эмерсон сам завел разговор, я решила выбить из него все здесь и сейчас.
– Зачем тебе понадобился личный слуга? Ты ведь даже в Англии прекрасно обходишься своими силами. С какой стати брать камердинера в Лук-сор?
– Я имею в виду... – начал Эмерсон.
Его перебил Джон:
– Прошу вас, сэр, прошу вас, мадам! От меня будет прок, честное слово. Я могу подметать гробницы и чистить вам обувь. Уверен, из-за песка обувь там надо часто чистить...
– Прекрасно, прекрасно, – похвалил Эмерсон. – Значит, решено!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Эгоистичная супруга могла бы отпустить пару шутливых замечаний по поводу его озабоченного вида и потребовать привычной порции невербальных приветствий. Я же лишь взглянула на его новые записи и сдержанно заметила:
– Значит, твоя датировка черепков совпадает с таблицей Питри? Это, в конечном счете, позволит сэкономить время...
– Нет! – буркнул Эмерсон, яростно скребя пером по странице. – Мы безнадежно отстаем от графика, Пибоди. С этого дня будем работать день и ночь. Больше никаких прогулок по саду и светских приемов, пока не закончим рукопись.
Я не решилась сказать о том, что, по всей вероятности, у нас скоро появится занятие, которое потребует куда больше времени, чем светские приемы и прогулки. Слова Эмерсона подтверждали мои недобрые предчувствия. Большинство археологов обычно публикуют результаты своих работ лет этак через десять, если вообще публикуют, и на дьявольскую спешку моего мужа могло толкнуть лишь какое-то чрезвычайное событие.
– Ты сегодня встречался с Питри?
– М-м-м, – отозвался Эмерсон, продолжая терзать бумагу.
– Полагаю, он готовит собственную публикацию на эту тему.
Эмерсон швырнул перо через всю комнату. Глаза его сверкали.
– Дьявол! Проклятье! Питри уже закончил! На следующей неделе он отдаст книгу в типографию. Можешь себе представить?
Питри, блестящий молодой археолог, был для Эмерсона объектом яростной ненависти. У них много общего – приверженность к порядку и методу в археологии, презрение к отсутствию порядка и метода у других археологов и манера публично выражать свое презрение. Подобное единодушие могло бы сделать этих двоих друзьями, но, увы, они стали соперниками. И только мистер Питри и мой Эмерсон имели обыкновение печатать результаты в течение года. Со временем эта привычка превратилась в нелепое состязание, демонстрацию мужского превосходства на интеллектуальном уровне, хотя подобное соревнование вредило работе, приводя – по крайней мере в случае Питри – к появлению небрежных научных трудов.
Именно об этом я и сказала, надеясь успокоить своего мужа:
– Дорогой мой, Питри, конечно, человек блестящего ума, но он не мог написать хорошую работу за столь короткое время. А что важнее – качество или дата публикации?
Разумный довод, как ни странно, не произвел должного эффекта.
– Все важно! – взъярился Эмерсон. – Где, черт побери, мое перо? Я не могу терять ни мгновения!
– Ты швырнул его в бюст несчастного Сократа, и теперь у бедняги такой вид, словно его поразила корь.
– Твой юмор, если эти жалкие потуги можно так назвать, совершенно неуместен, дражайшая моя Пибоди. Не вижу ничего смешного!
Пибоди – это моя девичья фамилия. Эмерсон с самого первого дня знакомства стал звать меня просто Пибоди, не утруждая себя вежливым обхождением. Бедный, он надеялся досадить мне своей грубостью, но добился обратного: ведь меня принимали на равных. Позже это фамильярное обращение, освященное нежными воспоминаниями, стало символом гармонии в нашем семействе. По той же трогательной причине мой муж предпочитает, чтобы к нему я тоже обращалась исключительно по фамилии.
От попыток развеселить Эмерсона пришлось отказаться. Остается выложить новость, а там будь что будет.
– Сегодня днем я получила от Эвелины телеграмму. Мы должны немедленно ехать в Элсмир.
Кровь отлила от лица Эмерсона. Мне стало стыдно за свою глупость: мою опрометчивую фразу этот самый любящий брат и дядя и самый слабоумный из отцов на свете мог понять весьма своеобразно.
– Все в порядке, Эмерсон! Это хорошая новость. Послушай, что пишет Эвелина. – Я взяла телеграмму и прочла вслух: – «Прекрасная новость. Приезжайте разделить ее с нами. Мы так долго вас не видели».
Эмерсон скривил губы, силясь найти слова, чтобы выразить свое облегчение. Наконец он воскликнул:
– Амелия, более бестактной женщины нет во всей вселенной. Какой дьявол в тебя вселился? Ты это нарочно, признайся!
Я с негодованием отвергла несправедливое обвинение, после чего мы провели небольшую бодрящую дискуссию, со стороны, должно быть, напоминавшую грандиозную ссору. Наконец Эмерсон вытер лоб, встряхнулся и невозмутимо произнес:
– Значит, хорошая новость, говоришь? Может, Уолтер получил почетную степень? Или его пригласили возглавить кафедру египтологии?
– Все мимо, – с улыбкой возразила я. – Полагаю, Эвелина опять ждет ребенка.
– Но это же нелепо, Пибоди! Ничего не имею против того, чтобы мой брат и его жена продолжали плодить потомство, однако называть это чудесной новостью...
– Полностью с тобой согласна. Но телеграмму-то посылали не мы. Ты же знаешь, как Эвелина относится к детям.
– Верно... – Эмерсон задумался над причудами Эвелины, затем лицо его просияло. – Пибоди! Ты понимаешь, что это значит? Если Эвелина оправилась от своей меланхолии, то она больше не нуждается в обществе нашего Рамсеса. Мы можем забрать мальчика домой!
Вскочив, он заключил меня в объятия и с ликующим смехом закружил по комнате.
– Как мне недоставало его диких криков, топота его маленьких ножек! Как мне хотелось читать ему «Историю Древнего Египта», восхищаться тухлыми костями, которые он выкапывает в саду... Я не жаловался, Пибоди, ты ведь знаешь, нет у меня такой привычки, но я так скучал по Рамсесу... В этом году мы непременно возьмем его с собой, Пибоди, правда?! И будем трудиться на раскопках втроем!
– Поцелуй меня, Эмерсон, – едва слышно прошептала я.
2
Наши соседи – люди неинтересные. Мы с ними почти не общаемся. Эмерсон восстановил против себя почти всех мужчин округи, которые считают его экстравагантным радикалом, а я не ищу знакомства с женами этих глупцов. Все их разговоры сводятся к болезням детей, успехам благоверных и недостаткам слуг. Что касается последней темы, то окрестные дамочки очень любят рассуждать о том, с какой скоростью прислуга узнает о личных делах своих господ. Как однажды заявила в моем присутствии леди Бассингтон, «эти люди – несносные сплетники. Наверное, им больше нечем заняться. Кстати, дорогая, вы слышали новость о мисс Харрис и конюхе?»
И нашим слугам, безусловно, известно больше о хозяйских делах, чем мне бы того хотелось. Но я отношу это на счет привычки Эмерсона ни при каких обстоятельствах не понижать голоса. Возможно, один из лакеев услышал его восторженные вопли по поводу предстоящего воссоединения с нашим любимым чадом, а может, Уилкинс позволил себе далеко идущие выводы. Как бы то ни было, слух быстро распространился по всему дому. Когда я поднялась наверх, чтобы переодеться к ужину. Роза уже обо всем знала.
Роза отвечает в доме за уборку, но поскольку у меня нет личной горничной, то при необходимости я прибегаю к ее услугам. В тот вечер нужды в этом не было, но тем не менее Роза оказалась в моей комнате, делая вид, что чинит платье, которое, насколько я помнила, пребывало в целости и сохранности. Поинтересовавшись, какие вещи нужно собрать для поездки в Элсмир, Роза с невинным видом спросила:
– Не стоит ли, мам, во время вашего отсутствия привести в порядок комнату мистера Рамсеса?
– В его комнате и так порядок, которому настанет конец ровно через пять минут после его приезда.
Роза расцвела в улыбке:
– Значит, наш любимый мистер Рамсес возвращается домой?!
Эта девушка питает совершенно необъяснимую слабость к Рамсесу, хотя невозможно подсчитать, сколько кубических футов грязи он оставил на ковре, стенах и мебели в процессе своих изысканий, а грязь, между прочим, далеко не самое худшее из того, что Рамсес приносил в дом. Я сухо ответила, что день и час возвращения нашего дорогого Рамсеса еще не определен и что, если мне потребуются ее услуги, я немедленно сообщу.
Няни у нашего сына нет. Правда, мы пытались приглашать Рамсесу наставницу, когда переехали в этот дом, но первая сбежала через неделю, а скорость, с какой сменялись все последующие, вызвала у Эмерсона жалобы, что он даже не успевает запомнить их в лицо. Однажды мой рассеянный муж принял нашу соседку, достопочтенную мисс Уорт, чьи религиозные убеждения требуют пуританской простоты в одежде, за новую няню и, прежде чем ему успели указать на ошибку, так сильно обидел почтенную даму, что она больше носа к нам не казала. В возрасте трех лет Рамсес сообщил, что няня ему не нужна и отныне он прекрасно обойдется без нее.
Эмерсон с преступной готовностью согласился. Я, конечно же, и не подумала пойти на поводу у маленького изверга. Кое-кто Рамсесу точно требовался – например, крепкая особа отменного здоровья, с десяток лет прослужившая тюремной надзирательницей. Как бы то ни было, найти для Рамсеса очередную няню оказалось задачей невыполнимой. Видимо, дурная слава о нашем любимом чаде распространилась по всей округе.
Когда мы вошли в столовую, я поняла, что возвращение Рамсеса считается в доме фактом непреложным. На лице Уилкинса была написана высокомерная покорность – этой кислой миной дворецкий дает знать о своем дурном настроении. В отличие от него Джон, наш лакей, так и сиял. Он, как и Роза, по необъяснимой причине души не чает в Рамсесе.
Я уже давно смирилась с невозможностью научить Эмерсона, о чем можно и о чем нельзя говорить в присутствии слуг. Уилкинс не смирился, но власти у него не много. За обеденным столом Эмерсон не только распространяется о личных делах, но и часто просит совета у Уилкинса или Джона. На все вопросы у дворецкого один ответ: «Не могу ничего сказать, сэр», а Джон, который до появления в нашем доме никогда нигде не служил, быстро приспособился к прискорбным привычкам Эмерсона и охотно делится своими соображениями.
Однако в тот вечер мой дорогой супруг вливал в себя суп, отпуская пустые замечания о погоде и цветочках. У меня зародились подозрения, что он что-то замышляет. Так оно и оказалось. Как только Джон удалился за второй сменой блюд, Эмерсон заметил как бы невзначай:
– Мы должны составить план зимней экспедиции, Пибоди. Ты возьмешь с собой горничную?
Во всех наших экспедициях мы обходились без слуг. Сама мысль о том, что Роза в своем аккуратном черном платье и кружевном чепце будет на четвереньках вползать в палатку, вызывала неудержимый хохот. А вид горничной, с метелкой для пыли прогуливающейся по гробнице, вполне мог свести в эту самую могилу, о чем я и сказала Эмерсону.
– Ты поступай как хочешь, Пибоди, но мне в этом году могут понадобиться услуги лакея. Джон... – к тому времени молодой человек уже вошел с ростбифом в столовую, – ты не хотел бы поехать с нами в Египет?
Уилкинс успел спасти блюдо, прежде чем весь соус оказался на полу. Джон всплеснул руками и счастливо залепетал:
– Что, сэр? Я, сэр? О, сэр! С большим удовольствием! Вы серьезно это предлагаете, сэр?
– В противном случае я не стал бы заводить об этом речь, – с негодованием пророкотал Эмерсон.
– А может, ты просто лишился рассудка? – поинтересовалась я.
– Ну-ну, миссис Эмерсон, pas devant les domestiques. – И мой ненаглядный супруг ухмыльнулся.
Разумеется, на его замечание, отпущенное исключительно с целью вывести меня из себя, я и не подумала обращать внимание. Поскольку Эмерсон сам завел разговор, я решила выбить из него все здесь и сейчас.
– Зачем тебе понадобился личный слуга? Ты ведь даже в Англии прекрасно обходишься своими силами. С какой стати брать камердинера в Лук-сор?
– Я имею в виду... – начал Эмерсон.
Его перебил Джон:
– Прошу вас, сэр, прошу вас, мадам! От меня будет прок, честное слово. Я могу подметать гробницы и чистить вам обувь. Уверен, из-за песка обувь там надо часто чистить...
– Прекрасно, прекрасно, – похвалил Эмерсон. – Значит, решено!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47