Совсем не туда, куда ему было нужно. И я не могла не согласиться с Эмерсоном, когда он пробормотал:
– Ох уж эти французы! На все готовы, лишь бы покрасоваться.
Глава шестая
1
Рамсес все-таки добился своего. Нам и впрямь стоило обзавестись собственным средством передвижения, так как раскопки занимали довольно солидный участок. И наше хозяйство пополнилось несколькими ослами. Для них неподалеку от монастырских руин соорудили навес. Первым делом животных следовало вымыть. Задача была не из легких, поскольку воду приходилось таскать из деревни, а ослы почему-то не горели желанием мыться.
Надо отдать должное Рамсесу: он вовсю старался быть полезным, однако скорее мешал, чем помогал, поскольку то и дело что-нибудь опрокидывал, выливая на себя воды больше, чем на ослов, и едва не лишился пальца, когда замыслил почистить одному из ослов зубы. Как только животные приняли божеский вид, Рамсес потребовал одного себе.
– Конечно, мой мальчик, – ответил его наивный папаша.
– Куда это ты собрался? – спросила его более подозрительная мамаша.
– В Дахшур, навестить мсье де Моргана, – как ни в чем не бывало ответствовал Рамсес.
У Эмерсона вытянулось лицо. Его глубоко уязвляло то, что Рамсес восхищается щеголеватым французом.
– Я предпочел бы, чтобы ты не ездил к мсье де Моргану, Рамсес. Во всяком случае, в одиночку. Папа как-нибудь возьмет тебя с собой.
Удивительно, но спорить Рамсес не стал. Он умоляюще заглянул встревоженному родителю в лицо:
– Папа, можно мне тогда заниматься своими собственными ласкопками? Совсем маленькими ласкопками, папочка?
Не могу выразить словами те мрачные подозрения, которые шевельнулись в моей душе от столь вопиющего коварства. Миновало уже несколько месяцев, как Рамсес перестал картавить. Разумеется, временами он продолжал нахально шепелявить, но от картавости благополучно избавился. И вот теперь... Эмерсон был очарован дефектом речи своего отпрыска. По моему глубокому убеждению, и картавость, и шепелявость – следствие безобразного сюсюкания, которым мой супруг ублажал себя в пору младенчества Рамсеса. Но выразить свои опасения я не успела. Эмерсон расцвел в блаженной улыбке:
– Мальчик мой, конечно, можно. Какая замечательная мысль! Ты получишь прекрасный опыт.
– А можно мне взять в помощники двух лаботников, папа?
– Я сам собирался тебе предложить, Рамсес.
И папаша с сыночком удалились прочь, рука об руку. Я же осталась гадать, что на сей раз задумал Рамсес. Но даже мое знаменитое воображение не смогло дать ответ.
2
Кладбище действительно относилось к римской эпохе. Что тут еще скажешь? Мы нашли выдолбленные в стене гробницы, большую часть коих ограбили еще в древности. В качестве вознаграждения за труды нам досталась коллекция хлама, на который даже грабители не позарились: дешевые глиняные кувшины, обломки деревянных ящиков и несколько бусин. Эмерсон производил опись со зловещим спокойствием, а я угрюмо относила находки в хранилище. В нетронутых гробницах обнаружились гробы, частью деревянные, частью картонные (что-то вроде папье-маше), покрытые толстым слоем лака. Мы открыли три таких гроба, но Эмерсон был вынужден отказать Рамсесу в просьбе размотать мумии, поскольку для этого занятия у нас не имелось инструментов. У двух мумий головы были прикрыты дощечками с портретами. Такие портреты, выполненные разноцветным воском, в римскую эпоху заменяли посмертные маски и зачастую выходили из-под руки настоящего художника. Правда, наши находки иначе как убогими назвать нельзя. К тому же дощечки пострадали от сырости.
Я покрыла портреты свежим слоем воска, чтобы сохранить цвета, затем спрятала в коробку, переложив ватой. Там уже покоилась дощечка, которую Эмерсон похитил из лавки Абделя. Наши находки не шли ни в какое сравнение с этим шедевром. На портрете было изображено женское лицо. Чудесная золотая повязка обвивала лоб, серьги были выписаны с восхитительной скрупулезностью. Большие темные глаза и выразительные губы выполнены почти в современной реалистической манере...
В воскресенье Джон расфуфырился как на парад. Ну скажите, почему мужчинам так дороги бриджи, эти короткие штанишки? У них есть все права разгуливать в полноценных брюках, так нет же, норовят влезть в костюм, который более подошел бы женщине. Башмаки Джон драил битый час. А от одного взгляда на его пуговицы можно было ослепнуть. Покончив с туалетом, Джон почтительно попросил у меня соизволения посетить церковную службу.
– Но все здешние церкви не относятся к вашей вере, – возразила я, жмурясь от блеска пуговиц.
Это разумное замечание Джон пропустил мимо ушей, продолжая с немой мольбой взирать на меня. Пришлось уступить.
– Я тоже пойду! – спохватился Рамсес. – Я хочу посмотреть на юную даму, которую Джон...
– Хватит, Рамсес.
– А еще я хочу посмотреть на коптскую службу, – упорствовал Рамсес. – Насколько мне известно, она сохранилась в неизменном виде с древних времен...
– Хорошая мысль, Рамсес. Мы все пойдем.
Эмерсон оторвался от своих записей.
– Меня, надеюсь, с собой не потащите?
– Нет, если не хочешь. Но, как заметил Рамсес, коптская служба...
– Не надо лицемерить, Пибоди. Тобою движет вовсе не научное рвение; ты тоже не прочь полюбоваться, как наш Джон станет распускать хвост перед юной особой, которую он...
– Довольно, Эмерсон!
Джон с благодарностью посмотрел на меня. Все его лицо от ворота куртки до корней волос цветом напоминало свекольную похлебку.
Когда мы вошли в деревню, коптская служба уже началась, о чем можно было догадаться по нестройным воплям, несущимся из церкви. Из пальмовой рощицы, где располагалась американская миссия, доносился колокольный звон. В этом зове чувствовалось что-то категоричное, а может, я придираюсь. Звон напомнил мне голос брата Иезекии. Смутное сомнение, зародившееся у меня по дороге, переросло в решимость ни под каким видом не дать заманить себя в церковь американцев.
– Загляну-ка я на коптскую службу. Рамсес, ты со мной или с Джоном?
К моему удивлению, Рамсес объявил, что составит компанию Джону. И это мой сын? Неужели вульгарное любопытство взяло верх над научными интересами? Однако мне это было только на руку. Я договорилась встретиться с Рамсесом и Джоном у колодца и проводила их взглядом.
Внутреннее убранство коптской церкви Ситт Мириам (по-нашему – девы Марии) состояло из поблекших картин с изображением этой дамы и всевозможных святых. Никаких скамеек и прочих удобств здесь не было; прихожане свободно прохаживались по церкви, болтали и на первый взгляд не обращали никакого внимания на священника, который у алтаря распевал молитвы. Паства была невелика – человек двадцать. Несколько угрюмых людей, которые, по-видимому, составляли ближайшее окружение отца Гиргиса, с лицемерной истовостью били поклоны изображениям святых. Однако человека, который меня интересовал, среди них не было.
Я устроилась в дальнем конце церкви, рядом с огороженным местом, отведенным для женщин. Мой приход не остался незамеченным. Разговоры на мгновение стихли, но через минуту возобновились с удвоенной силой. Черные блестящие глаза отца Гиргиса уставились на меня. Он был слишком опытным актером, чтобы прервать молитву, но голос его стал громче, а движения более размашистыми. Казалось, он кого-то обвиняет, возможно даже меня, трудно сказать. Судя по всему, говорил священник на древнекоптском, и я сомневалась, что прихожане, да и он сам, понимают намного больше моего. Обычно подобные молитвы зазубриваются, а потом просто декламируются.
Вскоре отец Гиргис перешел на арабский, и я сообразила, что он читает отрывок из Евангелия. Это продолжалось нескончаемо долго. Наконец священник отвернулся от алтаря и принялся размахивать кадилом. В воздухе одуряюще запахло ладаном. Отец Гиргис двинулся по церкви, раздавая благословения, больше похожие на угрозы. Он так свирепо вращал глазами и так яростно раскачивал кадилом, словно хотел заехать благословляемому по лбу. Представьте мое изумление, когда, обойдя всех мужчин, священник целеустремленно двинулся ко мне. Возложив тяжелую руку на мою шляпку, он благословил меня во имя Троицы, Божьей Матери и целого сонма святых. Я вежливо поблагодарила, черная бородища дернулась в ответ – намек на улыбку.
Когда отец Гиргис вернулся к алтарю, я решила, что исполнила свой долг и могу уходить подобру-поздорову. Дышать становилось все труднее. В воздухе висела густая завеса дыма. Еще немного, и я расчихаюсь прямо в святом месте.
Солнце стояло почти в зените. Несколько раз вдохнув теплый, целительный воздух, я пришла в себя, потом стянула с головы шляпку и с огорчением обнаружила, что дурные предчувствия оправдались.
Шляпка из желтой соломки, так шедшая к моему рабочему платью, была украшена желтыми розами, желтой лентой и двумя бантами из белого бархата. Это был мой любимый головной убор; я потратила немало усилий, чтобы отыскать шляпку без птичьих гнезд и страусиных перьев. Когда отец Гиргис возложил мне на голову руку, я услышала отчетливый хруст. И вот на тебе... Банты смялись, розы безжизненно болтались на сломанных стеблях, а на скомканном тюле остался грязный след. Единственным утешением могло служить то, что кроме грязи я обнаружила пятно крови – одна из шпилек уколола духовную ладонь.
Поскольку со шляпкой все равно ничего поделать было нельзя, оставалось только водрузить ее обратно на голову и оглядеться. Небольшая площадь была пустынна, лишь два тощих пса да несколько куриц уныло мотались по пыли. Джона с Рамсесом видно не было, и я направилась в сторону миссии.
Из открытых дверей молельного дома доносились призывные звуки, но не медоточивые аккорды органа и не приятное пение вышколенного хора, а нестройные гнусавые завывания. Я прислушалась – прихожане старательно распевали гимн. Мне даже показалось, что я узнаю писклявый голос шепеляво фальшивящего Рамсеса, но слов разобрать не смогла. Я села на камень у церкви и стала ждать.
Солнце поднялось еще выше, по спине уже струился пот. А пение все продолжалось, снова и снова выводя один и тот же заунывный мотив. Наконец нестройные вопли стихли и послышался голос брата Иезекии. Он молился за избранных и за тех, кто еще блуждает в потемках ложной веры (а блуждал в этих потемках каждый житель земли, кроме горстки приверженцев церкви Святого Иерусалима). Мне казалось, что он не закончит никогда. Но Иезекия все-таки замолчал, и из молельного дома хлынули прихожане.
Судя по всему, «протестанты» преуспели в своих проповедях, поскольку публики у брата Иезекии было даже больше, чем у отца Гиргиса. На головах новообращенных красовались темные коптские тюрбаны. С мусульманами у христианских миссионеров дела шли гораздо хуже, возможно, потому, что египетское правительство неодобрительно относилось к отступникам от ислама. А копты никого не волновали, отсюда большое число обращенных и возмущение коптских церковных властей деятельностью миссионеров. В нескольких случаях это возмущение даже вылилось в физическое насилие. Когда Эмерсон мне об этом рассказал, я выразила недоверие, но мой циничный муж лишь презрительно улыбнулся. «Никто не убивает единоверцев с большим удовольствием, чем христиане, дорогая моя. Вспомни историю». Я не возразила, поскольку, честно говоря, что тут можно возразить.
Внезапно среди синих тюрбанов мелькнула знакомая личность. Хамид! Так, значит, он новообращенный? У этого типа хватило наглости поприветствовать меня.
Наконец из церкви вышел Джон. Лицо его было пунцово то ли от жары, то ли от удовольствия. Он кинулся ко мне с бессвязным лепетом:
– Служба... очень долго, мадам.
– А где Рамсес?
– Он был здесь, – туманно ответил Джон. – Мадам, мне оказали честь, пригласив меня на обед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Ох уж эти французы! На все готовы, лишь бы покрасоваться.
Глава шестая
1
Рамсес все-таки добился своего. Нам и впрямь стоило обзавестись собственным средством передвижения, так как раскопки занимали довольно солидный участок. И наше хозяйство пополнилось несколькими ослами. Для них неподалеку от монастырских руин соорудили навес. Первым делом животных следовало вымыть. Задача была не из легких, поскольку воду приходилось таскать из деревни, а ослы почему-то не горели желанием мыться.
Надо отдать должное Рамсесу: он вовсю старался быть полезным, однако скорее мешал, чем помогал, поскольку то и дело что-нибудь опрокидывал, выливая на себя воды больше, чем на ослов, и едва не лишился пальца, когда замыслил почистить одному из ослов зубы. Как только животные приняли божеский вид, Рамсес потребовал одного себе.
– Конечно, мой мальчик, – ответил его наивный папаша.
– Куда это ты собрался? – спросила его более подозрительная мамаша.
– В Дахшур, навестить мсье де Моргана, – как ни в чем не бывало ответствовал Рамсес.
У Эмерсона вытянулось лицо. Его глубоко уязвляло то, что Рамсес восхищается щеголеватым французом.
– Я предпочел бы, чтобы ты не ездил к мсье де Моргану, Рамсес. Во всяком случае, в одиночку. Папа как-нибудь возьмет тебя с собой.
Удивительно, но спорить Рамсес не стал. Он умоляюще заглянул встревоженному родителю в лицо:
– Папа, можно мне тогда заниматься своими собственными ласкопками? Совсем маленькими ласкопками, папочка?
Не могу выразить словами те мрачные подозрения, которые шевельнулись в моей душе от столь вопиющего коварства. Миновало уже несколько месяцев, как Рамсес перестал картавить. Разумеется, временами он продолжал нахально шепелявить, но от картавости благополучно избавился. И вот теперь... Эмерсон был очарован дефектом речи своего отпрыска. По моему глубокому убеждению, и картавость, и шепелявость – следствие безобразного сюсюкания, которым мой супруг ублажал себя в пору младенчества Рамсеса. Но выразить свои опасения я не успела. Эмерсон расцвел в блаженной улыбке:
– Мальчик мой, конечно, можно. Какая замечательная мысль! Ты получишь прекрасный опыт.
– А можно мне взять в помощники двух лаботников, папа?
– Я сам собирался тебе предложить, Рамсес.
И папаша с сыночком удалились прочь, рука об руку. Я же осталась гадать, что на сей раз задумал Рамсес. Но даже мое знаменитое воображение не смогло дать ответ.
2
Кладбище действительно относилось к римской эпохе. Что тут еще скажешь? Мы нашли выдолбленные в стене гробницы, большую часть коих ограбили еще в древности. В качестве вознаграждения за труды нам досталась коллекция хлама, на который даже грабители не позарились: дешевые глиняные кувшины, обломки деревянных ящиков и несколько бусин. Эмерсон производил опись со зловещим спокойствием, а я угрюмо относила находки в хранилище. В нетронутых гробницах обнаружились гробы, частью деревянные, частью картонные (что-то вроде папье-маше), покрытые толстым слоем лака. Мы открыли три таких гроба, но Эмерсон был вынужден отказать Рамсесу в просьбе размотать мумии, поскольку для этого занятия у нас не имелось инструментов. У двух мумий головы были прикрыты дощечками с портретами. Такие портреты, выполненные разноцветным воском, в римскую эпоху заменяли посмертные маски и зачастую выходили из-под руки настоящего художника. Правда, наши находки иначе как убогими назвать нельзя. К тому же дощечки пострадали от сырости.
Я покрыла портреты свежим слоем воска, чтобы сохранить цвета, затем спрятала в коробку, переложив ватой. Там уже покоилась дощечка, которую Эмерсон похитил из лавки Абделя. Наши находки не шли ни в какое сравнение с этим шедевром. На портрете было изображено женское лицо. Чудесная золотая повязка обвивала лоб, серьги были выписаны с восхитительной скрупулезностью. Большие темные глаза и выразительные губы выполнены почти в современной реалистической манере...
В воскресенье Джон расфуфырился как на парад. Ну скажите, почему мужчинам так дороги бриджи, эти короткие штанишки? У них есть все права разгуливать в полноценных брюках, так нет же, норовят влезть в костюм, который более подошел бы женщине. Башмаки Джон драил битый час. А от одного взгляда на его пуговицы можно было ослепнуть. Покончив с туалетом, Джон почтительно попросил у меня соизволения посетить церковную службу.
– Но все здешние церкви не относятся к вашей вере, – возразила я, жмурясь от блеска пуговиц.
Это разумное замечание Джон пропустил мимо ушей, продолжая с немой мольбой взирать на меня. Пришлось уступить.
– Я тоже пойду! – спохватился Рамсес. – Я хочу посмотреть на юную даму, которую Джон...
– Хватит, Рамсес.
– А еще я хочу посмотреть на коптскую службу, – упорствовал Рамсес. – Насколько мне известно, она сохранилась в неизменном виде с древних времен...
– Хорошая мысль, Рамсес. Мы все пойдем.
Эмерсон оторвался от своих записей.
– Меня, надеюсь, с собой не потащите?
– Нет, если не хочешь. Но, как заметил Рамсес, коптская служба...
– Не надо лицемерить, Пибоди. Тобою движет вовсе не научное рвение; ты тоже не прочь полюбоваться, как наш Джон станет распускать хвост перед юной особой, которую он...
– Довольно, Эмерсон!
Джон с благодарностью посмотрел на меня. Все его лицо от ворота куртки до корней волос цветом напоминало свекольную похлебку.
Когда мы вошли в деревню, коптская служба уже началась, о чем можно было догадаться по нестройным воплям, несущимся из церкви. Из пальмовой рощицы, где располагалась американская миссия, доносился колокольный звон. В этом зове чувствовалось что-то категоричное, а может, я придираюсь. Звон напомнил мне голос брата Иезекии. Смутное сомнение, зародившееся у меня по дороге, переросло в решимость ни под каким видом не дать заманить себя в церковь американцев.
– Загляну-ка я на коптскую службу. Рамсес, ты со мной или с Джоном?
К моему удивлению, Рамсес объявил, что составит компанию Джону. И это мой сын? Неужели вульгарное любопытство взяло верх над научными интересами? Однако мне это было только на руку. Я договорилась встретиться с Рамсесом и Джоном у колодца и проводила их взглядом.
Внутреннее убранство коптской церкви Ситт Мириам (по-нашему – девы Марии) состояло из поблекших картин с изображением этой дамы и всевозможных святых. Никаких скамеек и прочих удобств здесь не было; прихожане свободно прохаживались по церкви, болтали и на первый взгляд не обращали никакого внимания на священника, который у алтаря распевал молитвы. Паства была невелика – человек двадцать. Несколько угрюмых людей, которые, по-видимому, составляли ближайшее окружение отца Гиргиса, с лицемерной истовостью били поклоны изображениям святых. Однако человека, который меня интересовал, среди них не было.
Я устроилась в дальнем конце церкви, рядом с огороженным местом, отведенным для женщин. Мой приход не остался незамеченным. Разговоры на мгновение стихли, но через минуту возобновились с удвоенной силой. Черные блестящие глаза отца Гиргиса уставились на меня. Он был слишком опытным актером, чтобы прервать молитву, но голос его стал громче, а движения более размашистыми. Казалось, он кого-то обвиняет, возможно даже меня, трудно сказать. Судя по всему, говорил священник на древнекоптском, и я сомневалась, что прихожане, да и он сам, понимают намного больше моего. Обычно подобные молитвы зазубриваются, а потом просто декламируются.
Вскоре отец Гиргис перешел на арабский, и я сообразила, что он читает отрывок из Евангелия. Это продолжалось нескончаемо долго. Наконец священник отвернулся от алтаря и принялся размахивать кадилом. В воздухе одуряюще запахло ладаном. Отец Гиргис двинулся по церкви, раздавая благословения, больше похожие на угрозы. Он так свирепо вращал глазами и так яростно раскачивал кадилом, словно хотел заехать благословляемому по лбу. Представьте мое изумление, когда, обойдя всех мужчин, священник целеустремленно двинулся ко мне. Возложив тяжелую руку на мою шляпку, он благословил меня во имя Троицы, Божьей Матери и целого сонма святых. Я вежливо поблагодарила, черная бородища дернулась в ответ – намек на улыбку.
Когда отец Гиргис вернулся к алтарю, я решила, что исполнила свой долг и могу уходить подобру-поздорову. Дышать становилось все труднее. В воздухе висела густая завеса дыма. Еще немного, и я расчихаюсь прямо в святом месте.
Солнце стояло почти в зените. Несколько раз вдохнув теплый, целительный воздух, я пришла в себя, потом стянула с головы шляпку и с огорчением обнаружила, что дурные предчувствия оправдались.
Шляпка из желтой соломки, так шедшая к моему рабочему платью, была украшена желтыми розами, желтой лентой и двумя бантами из белого бархата. Это был мой любимый головной убор; я потратила немало усилий, чтобы отыскать шляпку без птичьих гнезд и страусиных перьев. Когда отец Гиргис возложил мне на голову руку, я услышала отчетливый хруст. И вот на тебе... Банты смялись, розы безжизненно болтались на сломанных стеблях, а на скомканном тюле остался грязный след. Единственным утешением могло служить то, что кроме грязи я обнаружила пятно крови – одна из шпилек уколола духовную ладонь.
Поскольку со шляпкой все равно ничего поделать было нельзя, оставалось только водрузить ее обратно на голову и оглядеться. Небольшая площадь была пустынна, лишь два тощих пса да несколько куриц уныло мотались по пыли. Джона с Рамсесом видно не было, и я направилась в сторону миссии.
Из открытых дверей молельного дома доносились призывные звуки, но не медоточивые аккорды органа и не приятное пение вышколенного хора, а нестройные гнусавые завывания. Я прислушалась – прихожане старательно распевали гимн. Мне даже показалось, что я узнаю писклявый голос шепеляво фальшивящего Рамсеса, но слов разобрать не смогла. Я села на камень у церкви и стала ждать.
Солнце поднялось еще выше, по спине уже струился пот. А пение все продолжалось, снова и снова выводя один и тот же заунывный мотив. Наконец нестройные вопли стихли и послышался голос брата Иезекии. Он молился за избранных и за тех, кто еще блуждает в потемках ложной веры (а блуждал в этих потемках каждый житель земли, кроме горстки приверженцев церкви Святого Иерусалима). Мне казалось, что он не закончит никогда. Но Иезекия все-таки замолчал, и из молельного дома хлынули прихожане.
Судя по всему, «протестанты» преуспели в своих проповедях, поскольку публики у брата Иезекии было даже больше, чем у отца Гиргиса. На головах новообращенных красовались темные коптские тюрбаны. С мусульманами у христианских миссионеров дела шли гораздо хуже, возможно, потому, что египетское правительство неодобрительно относилось к отступникам от ислама. А копты никого не волновали, отсюда большое число обращенных и возмущение коптских церковных властей деятельностью миссионеров. В нескольких случаях это возмущение даже вылилось в физическое насилие. Когда Эмерсон мне об этом рассказал, я выразила недоверие, но мой циничный муж лишь презрительно улыбнулся. «Никто не убивает единоверцев с большим удовольствием, чем христиане, дорогая моя. Вспомни историю». Я не возразила, поскольку, честно говоря, что тут можно возразить.
Внезапно среди синих тюрбанов мелькнула знакомая личность. Хамид! Так, значит, он новообращенный? У этого типа хватило наглости поприветствовать меня.
Наконец из церкви вышел Джон. Лицо его было пунцово то ли от жары, то ли от удовольствия. Он кинулся ко мне с бессвязным лепетом:
– Служба... очень долго, мадам.
– А где Рамсес?
– Он был здесь, – туманно ответил Джон. – Мадам, мне оказали честь, пригласив меня на обед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47