— Что-то первобытное и… безумно страстное было в твоих движениях, — так говорила мне Даша, когда все закончилось, — видно, сознание, получившее приказание соблазнить мужчин, передало импульсы подсознанию, и на этом уровне включились знания, накопленные десятками тысяч поколений предков… Удивляюсь, как эти животные не накинулись на тебя в тот же момент и не изнасиловали… Наверное, просто оторопели…
Может быть. Я не видела лиц мужчин, когда танцевала для них с закрытыми глазами. Я видела только расплывающиеся бесформенные силуэты, словно оплавленные неожиданным солнцем снежные фигуры. А еще я видела нити в своих руках — тонкие, словно утренние солнечные лучики. И когда поняла, что получила полную власть над расплывающимися силуэтами, а золотые нити в моих руках стали обжигающе горячими, танец мой стал другим.
Раз за разом, совершая по комнате круг, я взмахивала руками, и новая нить взлетала в воздух над сидящими у стен. В воздухе золотая нить вдруг темнела и словно взрывалась, оставляя после себя только сноп крошечных золотых звездочек, которые медленно опускались на неподвижные фигуры.
Неслышный взмах — бесшумный взрыв, и новый сноп звездочек летел вниз.
Только тогда, когда я перестала видеть человеческие очертания под ворохом догорающих звездочек, я остановилась, опустила руки и, глубоко выдохнув, вышла из транса.
Открыла глаза.
— Готово, — прошептала Даша, — они уснули.
— Чего ты шепчешь? — усмехнулась я. — Говори в полный голос.
— Да нет уж, — испуганно вздрогнула моя подруга, — вдруг разбужу.
— Никого ты не разбудишь, — проговорила я, поднимая свою кофточку с пульта, — потому что они не спят.
— Нет? — ужаснулась Даша. — Ты что — их?.. Всех пятерых — того…
— Ничего не того, — устало возразила я, застегиваясь, — это называется — каталепсия. Будут спать… черт возьми, не спать, а… Ну, ладно, проще говоря, они будут спать еще часа четыре. Вернее — ровно четыре часа. На столько я их запрограммировала.
Охранники так и продолжали сидеть на своих ящиках вдоль стены, словно каменные. Остекленелые глаза открыты, но тела застыли в естественных позах, и вправду похоже на то, что парни спят. С открытыми глазами. Правда, сердце у них не бьется и пульса нет никакого, но это мелочи. Когда они придут в себя, они ничего не будут помнить — ни меня, ни Дашу, ни диковинный танец живота.
— А вдруг их кто-нибудь хватится? — шепотом спросила Даша.
— Во-первых, не шепчи, — проговорила я, — ужасно раздражает. Во-вторых, никто их не хватится до самого утра.
— Почему это? — поинтересовалась Даша.
— Посмотри… — я указала ей на пустые бутылки из-под водки, — если бы у них пересменка была… или вообще — контроль какой-нибудь, разве бы они стали водку пить? И разве бы они разрешили нам остаться здесь до утра? Да и средств связи тут никаких. Только телефон…
Даша оглянулась на телефон, аккуратно сняла трубку и положила ее рядом с автоматом.
— Пускай будет все время занято, — сказала она уже в полный голос.
Я кивнула.
Приведя свою одежду в порядок, я подошла к Гиви, ладонью прикрыла ему глаза, словно мертвому, потом, чувствуя в себе еще не остывший заряд энергии, легонько дунула ему в лицо.
Через секунду Гиви сам открыл глаза. Даша тихонько взвизгнула, но я движением руки успокоила ее и присела на корточки рядом с кавказцем.
— Ты меня слышишь? — спросила я, глядя прямо в неподвижные глаза.
— Да… — еле слышно ответил он.
— Ты понимаешь меня?
— Да…
— Господи! — прошептала Даша за моей спиной. — Он говорит… будто не своим голосом. Как будто он умер и… говорит призрак…
— Мне нужно пройти в кабинет главного врача, — четко и внятно проговорила я, обращаясь к Гиви, — как это сделать короче?
— Выйди во двор и прямо пройди к главному входу, — ни секунды не медля, ответил Гиви таким же безжизненным голосом, — потом поднимись на второй этаж. Направо по коридору. Тридцать пятый кабинет.
Он замолчал. Толково отвечает, будто по-писаному. Так всегда разговаривают люди, введенные в транс. Если человек в здравом рассудке и уме прежде, чем ответить, подумает и снабдит и обременит информацию какими-то ненужными дополнительными деталями или вообще исказит факты, то введенный в транс солгать не сможет. Его сознание открыто, я задаю вопросы, а полностью подчиненный мне мозг посредством артикуляционного аппарата выдает мне сведения.
— Мне встретится на пути кто-нибудь? — задала я следующий вопрос.
Гиви ничего не ответил — губы его дрогнули, из приоткрытого рта вырвался довольно громкий хрип. Жутковато это смотрелось, если учесть, что лицо кавказца было неподвижно, а глаза словно мертвые. Словно ожившая древняя маска на стене гробницы.
Даша невольно вскрикнула.
Ничего, это моя вина. Я не правильно задала вопрос. Человек, находящийся в трансе, может ответить только на те вопросы, на которые действительно может ответить. То есть, используя информацию, заложенную в его сознание. Введенный в транс, не может рассуждать или предполагать, он может отвечать только на прямо поставленные вопросы. Вот из-за этого-то Гиви…
Гиви захрипел еще громче, его голова дернулась, и на секунду мне показалось, что ожила какая-то черточка его смуглого лица.
Так не пойдет. Если сейчас не исправить положения, то может произойти непоправимое — мозг Гиви запрограммирован на беспрекословное подчинение и послушно ищет сейчас ответ на мой вопрос. И, конечно, не может найти. Напряжение мозговых импульсов нарастает и может стать слишком высоким — и тогда Гиви умрет. Ну, в противном случае отделается простой шизофренией, а если очень повезет — всего лишь нервным истощением.
Но ведь я-то ничего плохого этому человеку не желаю. Может быть, он и находится на службе у преступника, но пока я ни в чем не уверена, и поэтому…
— У главного входа есть вахтер? — поспешно задала я следующий вопрос.
Воздух со свистом вылетел между посинелых губ кавказца.
— Нет, — сдавленно ответил он.
— Слава богу, — отозвалась Даша у меня за спиной, — значит, путь свободен!
— У главного входа есть охранник? — спросила я, не удовлетворившись ответом.
— Да…
— Один охранник?
— Да…
— Кто еще может быть в здании клиники? Гиви снова захрипел. Понятно, он не знает ответа и на этот вопрос. Пора заканчивать наш разговор, время поджимает. Ладонью я закрыла глаза Гиви и легонько дунула ему в лицо. Он мгновенно замер, словно пораженный ударом чудовищной силы мороза. Когда его веки снова поднялись, жизненного тепла в них уже не было: как и остальные охранники, Гиви впал в состояние глубокой каталепсии.
***
Нине было трудно говорить — это Васик понял сразу. Поэтому, как только она вытолкнула бескровными губами первые слова приветствия, он тут же заговорил сам, улыбаясь и беспрерывно касаясь дрожащими пальцами черной прядки на бледном виске Нины.
Васик говорил тихо и быстро, проглатывая слова, забывая в конце фразы то, что собирался сказать в начале. Он словно пытался закутать Нину в теплое одеяло своего присутствия, хотел заполнить своим нескладным костистым телом больничную палату, стерильно белую и казавшуюся холодной из-за этой неживой белизны.
Казалось, и Нина поняла это желание Васика, потому что замолчала и слушала его, иногда только кивая, смотрела в его глаза, и Васик смотрел то в ее ласковые, слегка притухшие глаза, то на слабо пульсирующую голубую тоненькую вену справа на шее.
Когда не о чем было уже говорить, Васик накрыл лежащую на груди руку Нины своей. Она улыбнулась.
— А мне здесь до утра разрешили остаться, — шепотом похвастал он. — Доктор сказал, что я могу даже попросить носилки и спать на них…
— Васик… — позвала Нина, и Васик замолчал.
— Что?
— Ты ничего не рассказываешь о том, как там с Петей… — проговорила Нина.
— С Петей? — переспросил Васик. — Я думал, тебе об этом неприятно говорить. Ты ведь… Я ведь… Я ведь помню, как ты реагировала на то, что у меня сын, оказывается, появился… А потом тебя из-за него еще и ранили…
— Тебе тоже досталось, — попыталась улыбнуться Нина. — Но все-таки?.. Конечно, менты вовремя не могли поспеть, но потом-то они хоть что-нибудь узнали? — Выговорив эту длинную фразу, Нина закашлялась и, как только приступ кашля прошел, заговорила снова. — Или, может быть, тебе звонили насчет выкупа?
— Никто мне не звонил, — мрачно ответил Васик, — я вообще тебя не хотел расстраивать, ты сама об этом речь завела.
— Это ведь и меня касается, — очень тихо прошептала Нина.
— Да, понимаю…
Он пробормотал сначала что-то невнятное, потом вспомнил об Ольге и Даше, перейдя зачем-то на Витю, молодого человека Ольги, и сам не заметил, как рассказал Нине все о событиях последних дней.
— Так, значит… — проговорила Нина, — мне кажется, этот Витя деловой человек и очень серьезный. Да еще бывший солдат… Участвовал в военных действиях. Такой во многом может помочь.
Васик кивнул.
— А Петеньку во что бы то ни стало нужно отыскать, — неожиданно заключила она и опять закашлялась. Ее рука зашарила по одеялу, и Васик догадливо вложил платок в ее пальцы, Нина прижала платок к губам.
— Мы его найдем, — склоняясь к ней, шепотом пообещал Васик, — ты только ни о чем не беспокойся. Лежи и набирайся сил. Доктор сказал, что с тобой все будет в порядке. Я ему много денег дал, так что, думаю, он постарается А мы разберемся…
Нина снова закашлялась, прижав платок к губам. На этот раз кашляла она долго, задыхаясь, до слез, а когда приступ прошел, неловко начала прятать отнятый от губ платок под одеяло, перепачкав кровью руки и постель.
Васик только плотнее сжал зубы.
— Больше ничего не говори, — после долгого молчания произнес он, — пожалуйста. Тебе нельзя так много разговаривать. Вот видишь, уже…
— Васик… — снова позвала Нина, прикрыв усталые глаза, — Васик…
— Я здесь, я здесь, — Васик взял ее руку. — Ничего не говори, ладно? Я до утра здесь буду, утром проснешься и расскажешь мне все, что хотела…
— Васик… — повторила Нина, — а если я… если со мной что-то будет не так… ты понимаешь, о чем я говорю?
Сжав изо всех сил зубы, Васик молча кивнул.
— Если со мной что-то… то ты Петю считай… и моим сыном тоже, — свистящим шепотом попросила она, — понимаешь, как это?
Ничего не понимая, Васик снова закивал. Его вдруг пронзило два совершенно противоположных желания — прижаться лицом к груди Нины и никуда отсюда не уходить, и бежать из этой палаты, оглашая диким воем спящую больницу.
Нина совсем уже ослабела.
— Этот сын Кати… Петя… — прохрипела она едва слышно, — считай, что Петя… он… немножко и мой сын тоже… Потому что… Когда я его увидела, то поняла, как может выглядеть твой сын… А других… которые… мои… я, кажется, уже не увижу…
Нина хотела говорить и дальше, но губы уже не слушались ее. Она не могла даже попросить Васика притушить немного свет ночника, только шевельнула рукой, но Васик не понял, что он должен сделать.
Впрочем, выключать ночник уже не было нужды. Электрический свет больше не резал Нине глаза, хотя лампочка сияла в полный накал.
***
— Нет, вы мне объясните, что вам, бабуля, от меня надо? — в десятый, наверное, раз взвыл дежурный врач клиники, красивый седовласый великан в белоснежном халате.
— Вы ить главный врач? — кряхтела старушка. — Вы ить и знать должны все…
— Я не главный врач! Я дежурный! А главного врача здесь нет! Уже четвертый час ночи! То есть — утра! Никакие главные врачи в такое время никогда не работают! В клинике нет никого, кроме охраны! Вообще не понимаю, как вам удалось пробраться в мой кабинет? Куда охрана смотрит?! Я вот сейчас позвоню и велю вас вывести! Милицию вызову, в конце концов!
Седовласый положил свою большую руку на телефонную трубку, но звонить, конечно, никуда не стал. Наверное, ему стало смешно — вызывать охранников, пятерых дюжих мужиков, чтобы они вывели одну немощную старушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30