– Вы отец Луизеллы?
Человек, видимо, был не приучен подчиняться властям.
– А что? – спросил он, вызывающе глядя на них обоих.
– Да вот, хотим с ней поговорить, – вежливо ответил Дука.
– С какой стати? – произнес дородный, буравя их глазами.
Тут уж Дука утратил свою выстраданную вежливость.
– Ну хватит. Я спрашиваю, где твоя дочь?!
Ему даже не пришлось повышать голос: сама интонация в который раз оказала должное воздействие на собеседника.
– Да где ж ей быть? Вон она, работает. Действительно, где-то в глубине квартиры стрекотала вязальная машина. Дука сделал Ливии знак следовать за ним по направлению этого стрекотанья. В комнате было темно, за нервно стрекочущим аппаратом стояла миниатюрная белобрысая девица, окинувшая посетителей беспокойным и столь же неприветливым взглядом, как и у отца.
– К тебе, – сказал рыжий. – Из полиции.
– Она тоже из полиции? – хмуро обратилась девица к Дуке, указывая на Ливию.
– Если не возражаешь, – ответил Дука. – Выключи-ка машину и отвечай на вопросы. Ты знаешь Федерико Делль'Анджелетто?
– А что?
Ну и семейка! Вместо того чтобы давать ответы, задают вопросы.
– Я тебя спрашиваю, знаком ли тебе Федерико Делль'Анджелетто, а ты отвечай «да» или «нет», вопросы здесь я задаю.
Тон и на этот раз срабатывает.
– Ну, знаю.
– А еще я, кажется, велел выключить машину, – напомнил Дука. (Стрекотанье резко обрывается.) Так вот, я задам тебе один вопрос. Постарайся ответить правдиво, если хочешь помочь своему дружку, а станешь лгать – тем хуже для него и для тебя.
Взгляд у девицы был по-прежнему хмурый.
– Мне надо знать, был ли у Федерико еще кто-нибудь, кроме тебя. К примеру, женщина, на несколько лет его старше.
Она, не задумываясь, ответила:
– Нет.
– Не торопись, подумай хорошенько. Ты ведь знаешь, в этом возрасте у парней бывает и одна, и две, и три.
– Да хоть двадцать, мне-то что! – усмехнулась она.
– Тогда послушай, ты ведь знаешь и его друзей, правда?
– Кой-кого знаю.
– Кого, например?
– Этторе. Он часто приходил в бар играть с Федерико.
– Этторе, а по фамилии?
– Фамилию не помню. Ну тот, у которого отец сбежал из Югославии.
– Случайно не Этторе Еллусич? – спросил Дука. (Этторе Еллусич был среди участников убийства.)
– Да, вроде бы. – Девушка немного оттаяла. – Вот у него точно была старая подружка.
– Откуда ты знаешь?
Они вчетвером стояли в темной холодной комнате: он, Ливия, Луизелла и ее отец.
– Сам рассказывал. Она ему деньги давала, а он все в карты спускал. Жуткий картежник.
– И что Этторе говорил про эту женщину?
– Он называл ее «тетя».
– Как?
– Он говорил: тетя.
– Это я уже понял, а еще что говорил?
– Он говорил: тетя из Любляны – они земляки.
– Ну-ну! И как ее зовут, чем занимается?
– Как зовут – не знаю, он всегда говорил: «тетя из Любляны», и мы смеялись. А насчет работы вроде говорил: переводчица, что уж она там переводит – не знаю.
– Стало быть, она образованная, эта тетя?
– Стало быть.
– А ты можешь ее описать?
– Как? Я ж ее никогда не видала, но Этторе будто говорил – длинная как жердь.
– Блондинка?
– Чего не знаю, того не знаю, он только говорил, что длинная как жердь.
– Припомни еще что-нибудь.
Девица сосредоточенно уставилась в пол: видно, всерьез решила помочь своему дружку. Потом подняла глаза на Дуку.
– Не знаю, надо это вам или нет, но Этторе все трепался насчет того, как занимается с ней любовью.
– Надо, – сказал Дука.
Здоровяк встрял в разговор:
– Может, хватит? Моя дочь не обязана рассказывать вам всякую похабель.
– Не обязана, – подтвердил Дука. – Но нам любая мелочь важна.
– Да тут и рассказывать-то нечего, – откликнулась девица. – Просто Этторе говорил, что она девственница и желает себя сохранить. Бог ее знает зачем. Вот и занимается любовью так, чтоб целехонькой остаться.
Дука утвердительно кивнул.
– Больше ничего про нее не помнишь?
– Да вроде нет. Ну, денег у нее, видать, прорва. Однажды Этторе принес в бар триста тысяч.
– А что он говорил о ее возрасте? Лет тридцать, а может, сорок?
– Он не говорил, но я думаю, лет сорок.
Дука посмотрел на часы.
– Спасибо тебе. Будем надеяться, что ты мне больше не понадобишься.
7
Сведений о «тете из Любляны» кот наплакал, но Дука все-таки дал ориентировку Маскаранти – пускай поищет по миланским издательствам переводчицу из Югославии лет сорока. Не прошло и двух дней, как Маскаранти отловил ее: Лица Кадьени, тридцати восьми лет. Она жила в маленькой двухкомнатной квартирке; в мраморной нише старого буфета помещались керосинка, на которой она готовила себе еду, и пишущая машинка, на которой она печатала свои переводы – стоя, подобно древним писцам. Этторе обрисовал ее совершенно точно: длинная как жердь. Родилась она в Любляне, так что ошибки быть не могло: это и есть та самая «тетя из Любляны».
Она усадила Дуку в кресло около окна, а себе принесла стул из соседней комнаты. По-итальянски она говорила в совершенстве, не всякий итальянец так говорит, только "о" было чересчур закрытое. Тощая и, разумеется, не красавица, правда, в огромных ненакрашенных глазах (губы она тоже не красила) было своеобразное очарование старинной фрески. Волосы у нее были белокурые, но неприятного соломенного оттенка.
– Вы знаете юношу по имени Этторе Еллусич? – спросил Дука.
– Да, – без запинки ответила она, резко выпрямившись на стуле.
– И, конечно, знаете, что он вместе с десятью другими участвовал в убийстве учительницы?
– Да, знаю.
– Как давно вы с ним знакомы?
– Почти два года.
– И где познакомились?
– Мы земляки с его родителями. Я помогла им получить итальянское гражданство, когда они приехали в Италию в конце войны. Этторе не знает ни слова по-словенски, странно, правда, он говорит на миланском диалекте. – Она отвечала спокойно, четко, но в глазах был страх, даже, пожалуй, больше, чем страх, – стыд.
– Вы знакомы с этим юношей около двух лет, какое у вас о нем сложилось мнение?
– Грубиян и мерзавец, – последовал сухой ответ.
Дука выдержал паузу.
– Довольно странная характеристика в ваших устах. Мне известно о том, какого рода отношения были между вами. – Дука понимал, что это жестоко, но приходилось быть жестоким, иначе ничего не добьешься.
Ее ресницы стыдливо затрепетали.
– Каковы бы ни были отношения, это не означает, что я не в состоянии отличить мерзавца от порядочного человека.
Над этой совершенно ясной фразой Дука размышлял, наверно, целую минуту.
– Может быть, он вас шантажировал?
Она энергично тряхнула головой.
– Ничего подобного.
– Не бойтесь ему навредить, – сказал Дука. – Его обвиняют в нанесении тяжелых увечий и групповом убийстве, так что какой-то шантаж уже ничего не изменит.
Она невесело улыбнулась.
– Если бы я обвинила его в шантаже, это вряд ли послужило бы мне оправданием. Нет, я сама давала ему деньги, иначе он никогда бы ко мне не пришел.
Это была голая откровенность, голая и жестокая по отношению к самой себе.
Дука понял, что пошел по неверному пути: и сам время потерял, и у нее отнял, да к тому же заставил ее страдать.
– Извините, – сказал он, вставая.
Она тоже поднялась.
– Рада была помочь. Понадоблюсь – приходите.
Эти слова прозвучали искренне. Дука подошел к окну; куда оно выходило, во двор или на улицу, было непонятно из-за густого тумана.
– Я ищу женщину, не очень молодую, – проговорил он, не оборачиваясь. – Впрочем, это может быть и мужчина, полной уверенности нет. В общем, я ищу некоего человека, который состоял с кем-то из них в тесной связи, но о котором никто на допросах не упомянул. И все же я точно знаю, что человек этот" существует, и мне очень важно установить, кто он. Может быть, Этторе вам что-нибудь говорил, может, намекал о чем-то, что помогло бы нам его найти. Даже самая мелкая, незначительная подробность может вывести нас на верный путь.
Она держалась очень прямо и смотрела ему в глаза.
– Я понимаю. Вообще-то он со мной не откровенничал, я ему была нужна, потому что он играл в карты, и, когда я давала ему денег, тут же уходил. Но часто он бывал в подпитии, и язык у него развязывался. Помню, он сказал однажды, что один его приятель принимает наркотические капли, которые ему дает какая-то врачиха. Этторе вроде бы тоже попробовал эти капли, но ему стало плохо.
– А имени этого наркомана он не называл?
– Нет, он только сказал: «мой приятель».
– Как вы думаете, это был один из тех одиннадцати?
– Понятия не имею.
Очень туманный след, но он мог оказаться важным.
– Пожалуйста, вспомните все, что можете, по этому факту. Тут одно слово, одна деталь может оказаться решающей. Чтобы освежить свою память, припомните тот день, когда он пришел и заговорил об этом приятеле, как он сюда вошел, что произошло потом, до тех пор, пока он вам не рассказал об этих каплях, об этом своем друге и об этой докторше.
Она покорно стала вспоминать тот день, когда он, Этторе Еллусич, явился к ней пьяный, а может, даже чем-то накачанный, и разговорился.
– Возможно, я что-то не так поняла, но, по-моему, он сказал, что эта женщина-врач не была в полном смысле слова женщиной... Вы меня понимаете?
Чего уж тут не понять! Да, это могло оказаться важным, а могло и нет.
– Еще что-нибудь? – настаивал он.
Она честно старалась вспомнить, но больше ей сказать было нечего.
– Нет, это все, – произнесла она, как будто извиняясь за свою короткую память.
– Спасибо, вы мне очень помогли. Надеюсь, больше не придется вас беспокоить.
– В случае чего не стесняйтесь. Я бы хотела помочь правосудию. – Последняя фраза вышла у нее чересчур официально.
Дука вышел на улицу и сквозь леденящий туман направился к машине, где за рулем его ожидала Ливия. Сел рядом.
– Есть что-нибудь? – спросила она, запуская мотор.
Он покачал головой.
– Почти ничего.
8
Да, почти ничего. Он выходит на разных женщин, связанных с парнями-убийцами: малолетка-вязальщица, работающая на дому, подруга Федерико Делль'Анджелетто; интеллигентная и «невинная» словенка-переводчица, покровительствующая другому юному садисту, Этторе Еллусичу; теперь вот надо найти врачиху, снабжавшую наркотиками еще кого-то из этих парней, – пока неизвестно кого, – этой женщине тоже лет сорок, и она питает пристрастие не к мужчинам, а к женщинам. Любопытная, должно быть, особа, хотя найти ее будет нелегко. Так или иначе, вокруг этих одиннадцати было много разных женщин, и одна из них знала правду.
– Ну, и что ты намерен делать? – насмешливо спросил он сам себя, в то время как Ливия плавно пробиралась на машине сквозь туман. – На каждого парня по одной молодой подруге и по одной старой, а может, и не по одной... В конце концов соберешь вокруг себя галдящую толпу женщин и уже не будешь знать, на какрм ты свете!
– Это ты к чему? – равнодушно обронила Ливия.
– Да надоело мне все! Учительницу убили они, парни, – тут нет никаких сомнений. Младших отправят в исправительную колонию, старших будут судить. Чего я, собственно, добиваюсь? Даже если найду зачинщика, что от этого изменится? Ничего.
Она остановилась на красный свет. В голосе ее послышался ледок:
– Ты найдешь настоящего виновника – вот что изменится. Ведь ты сам говорил, что эти парни, какими бы растленными они ни были, не учинили бы такую бойню, если б их не направлял хладнокровный убийца.
– Да, говорил и до сих пор так думаю. Но это лишь моя версия, практически ни на чем не основанная. Я могу неделями искать, а потом обнаружить, что во всем ошибся.
Он даже Ливии не мог признаться, что сегодня утром проснулся, вспомнил маленькую Сару и почувствовал беспредельную усталость. Вязаный Сарин башмачок – где он? Может, до сих пор лежит в кармане его пиджака, а может, Лоренца нашла его и спрятала.
– Когда обнаружишь, что во всем ошибся, тогда и прекратишь поиски, – отрезала Ливия, – не раньше. Иначе бросай эту работу и займись чем-нибудь другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27