А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

До присяжных должно дойти, понимаете?
Да, теперь я все понял. Подозрения постоянно крутились у меня в голове, но совесть не позволяла мне копаться в них. Теперь же все стало на свои места, и меня сразу же охватило острое отвращение к братьям. Но в то же время я не мог не испытывать по отношению к ним определенного восхищения, и вот оно-то и заставило меня разыграть все так, как этого хотел Бен. Прокурор, по-моему, был готов плюхнуться на колени, только бы я остановил суд, и вот, под его умоляющим взглядом, я встал, подошел к свидетельской ложе и попросил Орвилла продолжать свой рассказ, как если бы ничего сенсационного не произошло.
Рассказывал он со знанием дела. Начал с того, как впервые ощутил в себе страстное желание получить эти деньги и как оно, словно наркотик, постепенно проникало в кровь и дальше, во всех подробностях он описал все, в том числе и само убийство. Присяжные сидели как завороженные, а я, довершая впечатление, напомнил в своей заключительной речи, что, для того чтобы признать человека невиновным, требуется только одно: обоснованное сомнение в его вине.
— Таков закон нашего штата, — сказал я, — необходимо обоснованное сомнение. Именно это вы сейчас и ощущаете в свете признания Орвилла Сноу, заявившего, что он один совершил то преступление, в котором обвиняется его брат.
Полиция схватила Орвилла, как только были произнесены слова “Бен не виновен”, и в этот вечер я встретился с ним в той самой маленькой камере, в которой содержался Бен. У меня почти не оставалось сомнений в том, что я сейчас услышу.
— Мой свидетель — Бен, — заявил он. — Просто обеспечьте, чтобы меня не вызывали давать показания, а говорить будет он.
Тогда я попробовал вытянуть из него правду.
— Послушай, Орвилл, Хози убил один из вас. Тебе не кажется, что мне, как вашему адвокату, следовало бы знать, кто именно это сделал?
— Нет, не кажется, — с видимым удовольствием отозвался он.
— Не слишком ли ты доверяешь брату? — возразил я. — Бен на свободе, его оправдали. Что, если он не захочет давать показания в твою пользу, как это сделал ты, и просто заберет себе два миллиона долларов, а ты пойдешь на виселицу? Тебя это не беспокоит?
— Нет, — уверенно сказал Орвилл, — если бы нас это беспокоило, мы просто-напросто не пошли бы на все это.
— Ну хорошо, — в заключение сказал я, — делайте что хотите. Но скажи мне, Орвилл, ради любопытства, как вы решали, кто из вас прикончит старого Хози?
— Разыграли в карты, — равнодушно отвечал Орвилл, и больше мне уже нечего было сказать.
Если процесс Бена взбудоражил весь город, то на суд над Орвиллом люди собрались со всего округа, и теперь наступила очередь прокурора бледнеть при виде невероятного скопища народа в зале суда. В глубине души он уже знал, что должно произойти, и не в его власти было изменить ход событий. Более того, он чувствовал себя по-настоящему оскорбленным столь неприкрытым издевательством над законом, поруганием его веры в Правосудие. Бен и Орвилл обнаружили, так сказать, лазейку в законодательстве и теперь, на глазах у всей толпы, собираются проскользнуть в нее, и ничто не может их остановить. Суд присяжных не имеет права осудить человека, если существует обоснованное сомнение в его вине, и человек не может повторно быть судим за преступление, если суд присяжных ранее оправдал его. Невозможно было даже привлечь обоих к суду за преступный сговор с целью совершения убийства, потому что это меньшее по значимости обвинение и само по себе уже включается в обвинение в убийстве. Короче говоря, было от чего впасть в отчаяние.
Но тем не менее он держал себя в руках, пока Бен рассказывал присяжным свой вариант этой истории. Рассказ его был так же хорош, как и рассказ Орвилла на прошлом суде. Он так выразительно описал весь ход событий, что казалось, будто сам присутствуешь в комнате его дяди, видишь оружие, несущее смерть, и рухнувшего на пол старика. Присяжные слушали, затаив дыхание, совершенно ошеломленные, а прокурор, глядя на них, сгрыз себе ногти до мяса. Но вот он наконец взглянул на Бена и тут, не выдержав, дал себе волю.
— Разве все это не чудовищная ложь от начала и до конца? — в бешенстве закричал он. — Как можно быть невиновным в преступлении один день и виновным — на следующий?
Бен поднял брови.
— Я никогда не утверждал, что я невиновен, — с возмущением сказал он, — как раз наоборот, я все время говорил, что это я убил дядю.
Нельзя было отрицать его правоты. Действительно, в протоколе ничего подобного не было, и спорить тут было не о чем.
Никогда я не чувствовал себя более уверенным и в то же время так глубоко несчастным, как в тот день, когда я поднялся, чтобы произнести заключительную речь перед присяжными. Ровно одна минута потребовалась мне для резюме — самого короткого резюме во всей моей жизни.
— Если бы я сидел на этой скамье, среди вас, добрые люди, обратился я к ним, — вот что я думал бы: совершено гнусное преступление, и совершил его один из этих двух людей, которых вы видите перед собой здесь, в этом зале. Но могу вам поклясться, что, так же как и вы, я не знаю, кто из них это сделал, и, как бы ни восставала против этого моя душа, мне пришлось бы вынести единственно возможный приговор: “Не виновен”.
К этому ничего не нужно было добавлять, и они вынесли приговор еще быстрее, чем в случае с Беном. Я же испытывал двойственное чувство при виде этих двух молодых людей, один из которых совершил убийство, когда, выходя из зала, они улыбались. Как я уже говорил, я чувствовал отвращение к ним, но вместе с тем в этих двоих было что-то такое, что одновременно и бесило, и восхищало. Они все поставили на одну-единственную карту — на преданность друг другу, и эта преданность выдержала испытание огнем...
Полный мужчина замолчал. Затем с той стороны послышалось чирканье спички, и перед носом мистера Уиллоуби поплыли клубы дыма, исходящего от дорогой сигары соседа, и в ее резком аромате нить за нитью растворилась волшебная паутина прошлого, освободив из своих сетей образы настоящего.
— Да, сэр, — вновь заговорил рассказчик, и в голосе его явственно послышалась тоска по прошедшему, — немало придется поискать, прежде чем удастся найти еще один такой случай.
— Вы хотите сказать, — уточнил его спутник, — что им действительно это удалось? Неужели они в самом деле нашли способ совершить идеальное убийство?
Полный мужчина презрительно фыркнул.
— Идеальное убийство, какая чепуха! У этого дела был потрясающий, невероятный конец. Ничего у них не вышло!
— Не вышло?
— Ну конечно, нет. Видите ли, когда они...
Ах, господи, да ведь это же наша станция! — закричал вдруг он — и в следующее мгновение уже летел через вытянутые ноги мистера Уиллоуби с портфелем в руке. Переброшенный через другую руку плащ развевался, а за ним несся его спутник.
Ошеломленный, мистер Уиллоуби некоторое время сидел не шевелясь, широко раскрыв глаза. В горле пересохло, сердце бешено колотилось.
Затем он вскочил на ноги, но было уже поздно — оба пассажира исчезли.
Он было побежал в том направлении, куда они ушли, но понял, что это бесполезно и ему их не догнать. Тогда он кинулся к окну и стал оглядывать станцию.
Полный пассажир стоял на платформе, почти сразу под окном. Мистер Уиллоуби совершил гигантское усилие, чтобы поднять раму, но она даже не шелохнулась. Тогда он забарабанил костяшками пальцев по стеклу, и тот поднял голову.
— Как? — Мистер Уиллоуби постарался произвести это слово как можно четче, но, к своему ужасу, понял, что сквозь закрытое окно ничего не слышно. И тогда его осенило. Изобразив, будто его рука — это пистолет, он нацелил вытянутый указательный палец на полного мужчину, а большой палец опускал вниз, как будто нажимал на курок.
— Бах-бабах! — вопил он. — Как?
Остолбенев от изумления, полный мужчина некоторое время смотрел на него, затем переглянулся со своим спутником и, приставив к виску свой указательный палец, повертел им несколько раз. Это было последнее, что увидел мистер Уиллоуби. Поезд тронулся и сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее заскользил вдоль платформы.
И, только когда он отошел от окна и сел на место, до его сознания стало доходить, что, во-первых, все лица в вагоне обращены в его сторону и на каждом написано предвкушение чего-то очень интересного, а во-вторых... Его голову туго сжимал железный обруч, буравчик с силой ввинчивался в мозг, а крошечные молоточки с прежней силой возобновили свою работу.
Отчаяние охватило его. Не будет блаженства, не будет покоя, прекрасный отдых превращался в прежний безысходный кошмар.

1 2