— А что?
— Оптимизму не способствует.
— Это мое. Я к людям редко пристаю с результатами самоистязаний. Так, накатило что-то.
— Молодчина. Я уже было о твоем мальчике забеспокоился. Сыновьям нужны нежные, но уверенные в себе матери.
— Уверенность в себе должна на что-то опираться, полковник.
— На костыли, к примеру, — улыбнулся он.
С ним было легко. С ним не было нужды притворяться более мужественной, чем я была. И более красивой, умной и решительной тоже.
Мои сладостные внутренние рулады прервал звонок в дверь. Явился Борис Юрьев, тщательно созданный природой для того, чтобы мешать нам с Измайловым настраиваться друг на друга. Вот у нас говорят: «Явился — не запылился». С неодобрением роняют, мол, надо же, как быстро и беспроблемно ты до нас добрался. По-пластунски не полз, о колючую проволоку штаны не рвал, ров с тиной не преодолевал, через горящий обруч не прыгал. Стоит усложнить полосу препятствий, беззаботный гость. А ведь только представить себе: вваливается пыльный, черт знает в чем вымазавшийся Юрьев… Как славно, что ни чистого, ни грязного вчера его не было. Иначе несчастному полковнику и обнять бы меня не удалось.
Измайлов постоянно спрашивает: «О чем ты задумалась?» Надо ли посвящать его в мои упражнения с пословицами и поговорками? Вряд ли. Эх, не быть мне объективно оцененной, что, впрочем, к лучшему.
— Мрак, Виктор Николаевич, — тем временем обреченно признавался Юрьев.
— Сейчас тебя Полина тортом угостит, рассияешься, — распорядился Измайлов.
Похоже, стряпня — единственное, что Юрьев считал во мне приемлемым. Наблюдая за его расправой с тортом, я убедилась: когда уплетаешь за обе щеки, за ушами действительно трещит.
— Балкову оставь кусочек, — проворчала я.
— Он сегодня сюда не успеет, — отмахнулся Борис и съел остатки.
Измайлов, слопавший в три раза больше, чем Юрьев, с тоской смотрелся в глянец опустевшей тарелки. Все-таки в молодых подвижных мужчинах есть что-то инстинктивно-хищное. Я вообразить себе не могу женщину, слопавшую у начальника все до последней крупинки да еще и упрекнувшую: «Хорошо, но мало».
— Докладывай, — велел Измайлов.
Борис покосился на меня, дескать, при ней прикажете распинаться?
— Пусть поприсутствует. А то она пытает себя вопросом, почему главная подъездная сплетница Анна Ивановна всевидящим своим оком не заметила убийцу.
Я и не обиделась на то, что он недавно проигнорировал мой риторический вопрос. А он и не проигнорировал. Чуткий.
— Потому же, почему и секретарша ничего не услышала, — объяснил Юрьев.
Девушка подтвердила, что ее руководители несколько раз, взяв трубку и буквально тут же вернув ее на рычаг, менялись в лицах и позволяли себе грубые восклицания. А потом уединялись где-нибудь и бурным шепотом совещались. Однако просил их к телефону приятный мужской голос, не теряющий звучности на вежливых словах «будьте любезны» и «пожалуйста». Она представления не имела, что говорил мужчина Коростылеву, Артемьеву и Ивневу. И не могла поручиться за то, что мужчина был один и тот же, а не десяток разных.
— Сергей все-таки по магазину работает, Виктор Николаевич, — без энтузиазма отчитался Борис. — А я объехал и опросил конкурентов, аж семь штук. Но мог бы и семнадцать, и тридцать семь. Зацепиться не за что. Даже перебежчиков от Ивнева в другие фирмы нет.
— Борис, ты чего-нибудь странного в квартире Артемьева не заметил? Гнетет какое-то впечатление, никак не разберусь, — так же, как меня, огорошил Юрьева Измайлов.
— То, что для вас странное, для нас никакое, — обобщил Юрьев, вероятно, прошлый опыт.
— Дрянь дело, если ты подлизываешься, а не перечишь.
— Подниматься к Артемьеву будем? — дипломатично по отношению к себе воздержался от комментариев Борис.
— Обязательно.
— Виктор Николаевич, дайте мне время убраться из дома, — попросила я. — Вы там будете топать, разговаривать, а я только-только приучила себя к тому, что за стенкой никого нет и быть не может.
— Уважим просьбу дамы? — спросил Измайлов.
Будто бы Юрьев мог отказать. Он, обрадованный тем, что я, очевидно, не готовая расщедриться еще на один торт, исчезну, неприлично оживился:
— Да, Виктор Николаевич, пусть ка… Пусть идет. Мне все равно надо с вами следовательские идеи обсудить. Парень новенький, нервничает…
— Полина, до свиданья, — перебил его Измайлов.
— Угу, до скорого. Я буду готова через час.
— Так долго собираешься?
— Для сборов туда, куда я хочу наведаться, час — не долго.
Я постаралась произнести это мечтательно, но получилось разочарованно. Пусть. По приятельницам я понесусь, по приятельницам. А они у меня мастерицы перемывать не только кости, но и все, что под костями и на костях. Словом, я не пыталась расшевелить в Измайлове ревность. Так и быть, пусть посекретничает с Борисом. Не забыть бы позже выяснить: если существует некий следователь, то тогда кто Измайлов, Балков, Юрьев?
Я забыла, каюсь. Не до того мне было после возвращения.
Я увлеклась нанесением визитов настолько, что добралась домой в девять вечера. В подъезде ни одна лампочка не горела. Когда опять успели вывернуть, паразиты? Ну, хоть бы через этаж ликвидировали освещение, много ли нам, жильцам, надо. Я иногда ловлю себя на мысли, что чем-то существенно отличаюсь от остальных людей. Я бешусь, когда подолгу нет автобуса, меня на части раздирает от возмущения. А другие стоят с отсутствующим видом, не ругаются, не выпускают пар, не хватаются за обломки кирпичей. Неужели они никуда не опаздывают? Я не терплю, когда в магазине продавщица болтает со знакомой, а очередь томится и не ропщет. Или с лампочками… Десятки людей поднялись по темной лестнице, трогали выключатель, чертыхались. Их собственные или чужие дети могли перепугаться и расшибиться, в подъезде два убийства, между прочим, случились. Хоть бы кто-нибудь почесался ввернуть недорогую стекляшку взамен украденной. Нет, добрались до своих крысиных нор, и чудненько. Выжидают, вдруг сосед дурнее окажется, вдруг разорится, сэкономив остальным?
В таком состоянии призывов справедливости я никого и ничего не боюсь. Папа говорит, что редко били. Как бы то ни было, я подлетела к своей двери, довольно скоро вставила ключ в замок и, думая только о том, куда запихнула пакет с лампочками, вошла. Сквозь матовое зеленое стекло комнатной двери пробивался вожделенный свет. Секунду я испытывала удовлетворение вырвавшегося из кромешной тьмы человека, а потом резко и твердо себя образумила: «Прекрати ухмыляться, кретинка. Когда ты уходила, специально проверила, все ли светильники выключены. А вот дверь была открыта, чтобы котенок мог воспользоваться своим туалетом в прихожей. У тебя незваный посетитель. И он не торопится тебе навстречу с извинениями за вероломное вторжение». И тут я неожиданно вспомнила навязчиво повторяемый Измайловым вопрос о странном в квартире Виктора. И чью-то попытку проникнуть в квартиру Верки или Славы. И непонятно как оказавшийся у Виктора мой фужер. И Славу, зачем-то старающегося меня оболгать…
Мне стало страшно. Только что беспокоилась о соседских детях и не трусила. Стоило неведомой опасности замкнуться на мне, как я моментально затряслась. Но трясясь, я пятилась, пока не оказалась на лестничной площадке. Я беззвучно заперла дверь на ключ. И, озираясь, будто могла хоть что-нибудь рассмотреть, начала пробираться к Измайлову.
Глава 17
У Измайлова все еще сидел Юрьев. С ночевкой он пришел, что ли?
— Вы тут чаи распиваете, господа милиционеры, а во всем подъезде злодеи лампочки повыкручивали.
Оказалось, что они не намерены принимать моих претензий. Из квартиры Виктора они спустились в два часа. Потом Борис куда-то сгонял по поручению Измайлова, но вернулся засветло.
— Борис, будь добр, достань стремянку из кладовки и возьми там же на полке пару лампочек. Вверни их на этом этаже и на третьем. Полина плохо совместима даже с освещенными лестницами. А уж с темными…
Пока Юрьев иллюминировал предполагаемый участок моего восхождения, я рассказала Измайлову о неудачной попытке зайти домой. Впервые, выслушав то, что обычно считалось моими бреднями, он встревожился. Славно потрудившегося Бориса полковник информировал в душных недрах кладовой, куда лейтенант дисциплинированно возвращал стремянку. Я разобрала часть последней фразы:
— …торшер запросто, но кота без удобств оставить не в ее духе.
Ого, он уже немного во мне разбирался.
— Полина, дай Борису ключи, — успокаивающе попросил Измайлов.
— Пожалуйста, но я с ним не пойду ни за что.
— Да он не насильник, он еще только учится.
Юрьев взял ключи, Измайлов проводил его в прихожую. Они шушукались минут пять. Наконец Измайлов навестил меня в комнате и пообещал, что скоро все выяснится. Настенные часы мерно превратили «скоро» в «не слишком». Измайлов как-то потешно, если принять во внимание костыли, подобрался, напружинился и встал. И тогда незахлопнутая входная дверь со стуком отворилась, и я услышала голос. По законам революционного уплотнения он вселил в мою буржуйскую сущность стеснившую ее уверенность в том, что этого фокуса Борис Юрьев мне никогда не простит.
— Измайлов, это моя мама, единственный человек, владеющий дубликатом. Я о ней не подумала.
— Незавидная участь почти всех матерей, — задумчиво протянул он. — Теперь держись, даже я тебя отбить буду не в состоянии.
— Виктор Николаевич, она милицию вызвала, — пожаловался Юрьев, возникая на пороге под конвоем изумительно выглядящей, тоненькой и разъяренной мамули.
— Где моя дочь, мерзавец? У какого соседа? — допрашивала мама спину Бориса, еще не видя искомого.
— Мам, я здесь, все в порядке, — крикнула я.
Мама неожиданным рывком отстранила Юрьева и ворвалась в парадную залу Измайлова.
— Добрый вечер. Я — сосед.
Неловко говорить такое про бесстрашного полковника, но он проблеял свою реплику, как предназначенный на заклание разборчивым зажравшимся богам ягненок.
— Жаль, что вам уже переломали ноги, — проворковала мама и пристально оглядела Измайлова, будто выбирая, что еще в его организме можно порушить.
— Извините, я отменю наряду лишние хлопоты, — справился с шоком Измайлов и взялся за телефон.
— Мама, зачем ты скрутила лейтенанта? — понимая, что резвлюсь последний раз в жизни, спросила я.
— Но он пытался проделать это со мной. Не волнуйся, я еще не выжила из ума окончательно и знаю, что он виртуозно играл в поддавки. Иначе вряд ли бы его остановила ваза.
— Какая ваза?
— Которую она в меня метнула, едва открыла глаза, — продолжил фискалить Борис.
— Я задремала, дожидаясь тебя. Отец с малышом отправились в цирк, а я к тебе — посплетничать. Разбудил меня шум…
— Неправда, — возмутился Юрьев, — я очень тихо вошел.
— Разбудил меня шум. Я увидела морду взломщика и запустила в него тем, что попалось под руку.
— И попалась фарфоровая ваза, единственный остаток прежней роскоши.
— Отныне осколок. Да, вкус, реакция и хватка у меня есть. Поленька, этот мальчик посмел заикнуться о твоей несуразности. С кем ты водишься, дочка, кому доверяешь ключи!
Мальчик бубнил что-то про яблоко и яблоню.
— Ты не поверила, но он действительно милиционер, — заступилась я за бледного Юрьева, стараясь заглушить издаваемые им звуки.
— Это несколько оправдывает его варварство: книжки читать некогда, — отказалась прощать и мириться мама.
— Дамские романы? — встал на дыбы Борис.
— Нет, он получше, чем кажется: разговаривает.
— Мама, это все из-за моей дурости, — собравшись с силами, повинилась я.
Она взглянула на меня, как на пятилетнюю девочку.
— Я ведь тебя учила вслух в этом не признаваться. Конечно, каждый сам во всем виноват. Но я никак не возьму в толк, что ты здесь делаешь так поздно в плаще и шляпе?
— Она развлекает полковника криминальными розыгрышами, чтобы не скучал на больничном, — припечатал разобиженный Юрьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19