Стать связующим звеном между пастырем и его стадом. Проповедь Евангелия, литургия — все это не твои обязанности, ты займешься делами общественными. Будешь моими глазами и моим сердцем.
Поскольку Калликст слушал, не проронив ни слова, Зефирий, помедлив, продолжал:
— Это еще не все. Когда мы с тобой томились на каторге, ты мне рассказывал о своих приключениях, о том, какое место ты занимал при этом ростовщике... — Он запнулся, тщетно пытаясь припомнить имя, — как его звали?
— Карпофор.
— Я решил поставить твои способности на службу нашим братьям. С нынешнего дня доверяю тебе ведать имуществом общины. Будешь ее казначеем.
Калликст хотел что-то ответить, но тут папа заключил:
— Знаю, знаю, что ты мне скажешь. Но именно совершенное тобой преступление — причина, почему я возлагаю на тебя эту ответственность. Видишь ли, я, в отличие от папы Виктора, считаю, что лучший способ искупить былые прегрешения — это при случае выполнить подобное же дело как можно добросовестнее. Ты можешь подтвердить мою теорию. Отныне вся церковная собственность сосредоточена в твоих руках. Конечно, она довольно скромна, но для нас поистине драгоценна.
Зефирий подошел к полке, извлек оттуда один из свитков в медном футляре и протянул его Калликсту:
— Здесь все записано. Извлеки отсюда как можно большую прибыль.
Фракиец взял футляр, затем, немного подумав, встал и заявил:
— Я принимаю ту честь, которую ты мне оказываешь, Зефирий. И сумею доказать, что достоин твоего доверия. Вот только...
Папа глядел на него с любопытством, и он решительно заключил:
— Только не жди, что я буду бессловесным. Призвав меня быть рядом, знай, что свой взгляд и свое сердце я прихвачу с собой. Быть всего лишь твоей тенью я не согласен.
На губах Зефирия проступила слабая усмешка:
— Я старый человек, Калликст. Старик не может опираться па тень.
Составляя опись добра, ведать которым ему поручили, Калликст был немало удивлен, обнаружив среди прочего несколько кладбищ, в том числе самое старинное, Устричное, что заложено на Соляной дороге еще во времена святого Петра.
На той же самой дороге, по соседству, располагалась так называемая Присциллина катакомба, Коммодильское кладбище, где погребен апостол Павел, а еще Домициллов погост, что на пути к Ардее, и, наконец, на Аппиевой дороге — крипты Луцины.
Эти последние особенно привлекли внимание новоиспеченного диакона, ибо, чем больше он вникал в расположение этой сети кладбищ, тем яснее ему становилось, чего здесь не хватает: кладбища, официально принадлежащего Церкви, не существовало. Таким местом вечного упокоения могли бы стать крипты Луцины. Всего труднее наскрести средства, нужные для приобретения соседних земель, которые на памяти нескольких поколений являются собственностью семьи Ацилиев Глабрионов. Больше года ушло на переговоры, пока владетельное семейство, наконец, пригласило его пожаловать. И вот он с бьющимся сердцем, полный надежд, отправился на эту встречу. Он переходил Фульвиев мост, когда до его слуха донесся взрыв яростных воплей.
— Area non sint ! Ни единой пяди! Никаких кладбищ для христиан!
Сердце Калликста тяжко бухнуло в груди. Он придержал лошадь, подождал, держась поодаль. На набережную хлынула толпа мужчин и женщин.
— Area non sint !
Больше сомнений не оставалось. Нельзя было терять ни минуты, надо предупредить Зефирия и других. Резко дернув повод, он развернул коня и поскакал обратно, к вилле Вектилиана.
Он буквально ворвался в парк, окружающий виллу. Спешился и со всех ног бросился в атриум.
— Зефирий! — закричал он, объятый ужасным предчувствием. Он обшарил все комнаты, от триклиния до рабочего кабинета, и, в конце концов, обнаружил папу на террасе в обществе юного Астерия, одного из новых служек. Там же были Иакинф и еще несколько бедняков, ютящихся на вилле из-за крайней нужды.
— Зефирий...
Старик устало махнул рукой:
— Знаю. И на сей раз вид у них решительный. Посмотри...
В сумерках виднелись фигуры, они наступали на виллу с факелами в руках.
— Но почему? Откуда этот новый всплеск насилия?
— Так ты, стало быть, ничего не знаешь?
Иакинф объяснил:
— Как нам только что сообщили, император Септимий Север издал указ, по всей форме запрещающий переходить как в иудейскую, так и в христианскую веру.
— Запрет на крещение?
— Известие пришло из Палестины, император сейчас находится там.
— По почему? Зачем уничтожать мир, достигнутый годами терпимости?
— Поди пойми, что творится в Цезаревой голове. Может быть, от пребывания на Востоке у него проклюнулась идея, что мы опасны для Империи? Для евреев этот указ, собственно, ничего не меняет. Обрезание, без которого не обходится ни одна еврейская семья, всегда было запрещено. Так что нет сомнения — метили прямиком в нас.
— Тут ничего не разберешь. Север верит в чудеса, в волшебство, в магию и пророчества, он, подобно своему сыну Каракалле, поклоняется всем алтарям, нет ни одного святилища, мимо которого он пройдет, не оказав почестей. Он до того религиозен, что уже и в толк не возьмешь, что у него за религия!
— Еще более непостижимо, — вставил Зефирий, — что кормилица Каракаллы была христианкой, кое-кто из наших вхож во дворец, а Юлия Домна, супруга императора, слывущая умницей, не безразлична к религиозным вопросом, и христианство ее весьма интересует. Всего несколько дней тому назад Иакинф по ее просьбе даже послал ей одну небольшую рукопись, он посвятил ее теме воскресения.
— У нас нет выбора, Святой Отец, — вмешался юноша Астерий. — Надо бежать.
На улице между тем нарастал гул толпы. Внезапно глухой шум донесся прямо из атриума, за ним последовал грохот удара.
— Они пытаются высадить дверь! — вскричал Иакинф.
— Это им удастся без труда. Створки там не толще, чем пачка листов папируса.
— Ну же, Зефирий, — поторопил Калликст, — пора уходить. Астерий прав.
Пана посмотрел на диакона, на лице которого явственно читалось смятение. Калликст, словно угадывая его невысказанные мысли, настойчиво возразил:
— Нет, оставаться не имеет никакого смысла. Мученический удел может подождать.
— Но куда же нам идти?
— В крипты Луцины, — предложил Калликст. — Я там недавно предпринял работы, поручил прорыть несколько добавочных галерей, образующих настоящий лабиринт, в котором я один способен отыскать выход. Там мы будем в безопасности и подождем, пока страсти улягутся.
— Но нам никогда не добраться до Аппиевой дороги!
— Надо попробовать. Лошадей возьмем у Марцелла, а темнота нам на руку. Шанс выбраться есть.
Послышался треск, по которому можно было догадаться, что дверь вот-вот уступит.
— Идем. Нельзя терять ни единого мгновения. Еще чуть-чуть, и станет слишком поздно.
Подкрепляя речь действием, Калликст схватил папу за руку и потащил к черному ходу. Астерий, Иакинф и прочие верующие последовали его примеру.
Они достигли стены, проходящей по границе парка. Калликст присел на корточки:
— Скорей, Зефирий, обопрись на мои плечи.
— Но это немыслимо! Мне уже не двадцать лет. И моя нога...
— Надо, Святой Отец! — с мольбой вскричал Иакинф.
— Да я не смогу... Я...
— Зефирий, я тебя умоляю! Вспомни, там, в штольне: я просил тебя проползти под обломком скалы, и ты прекрасно сумел. Действуй так же сегодня!
Жуткие вопли донеслись из атриума. Дверь, в конце концов, разлетелась на куски, людской поток хлынул в освобожденное русло.
— Карабкайся мне на спину!
Он заглянул в глаза папе, и этот взгляд был тверд:
— На сей раз, Зефирий, это я прошу тебя спасти мне жизнь...
С усилием, которое казалось сверхчеловеческим, папа, поддерживаемый Астерием, сладил-таки со своей задачей.
Еще мгновение, и все они перевалили через стену.
— А теперь прочь отсюда, и как можно скорее!
— Моя нога! — простонал Зефирий, корчась на земле. — Бегите без меня. У вас все получится. И да свершится воля Господня.
— А с волей человека ты что ж, совсем не считаешься, Зефирий?
Пренебрегая протестами старика, Калликст поднял его с земли и взвалил себе на плечи. У них за спиной, от перистиля, доносился рев толпы.
Глава LIX
Август 210 года .
— Как нестерпимы все эти кровопролития!
Калликст в ярости швырнул на ложе таблички с последними новостями из Северной Африки, только что принесенные папе.
— Фелиция и Урбия Перепетуя, — печально отозвался Зефирий. — Имена этих двух молодых женщин надолго отпечатаются в пашей памяти. Их смерть во всех смыслах высокий пример. К тому же вчера вечером мне доставили из Карфагена потрясающий документ, писаный Перепетуей собственноручно. Он рассказывает нам драму их пленения.
— Это послание проливает свет на обстоятельства их мученической кончины?
— Да. Урбия, Фелиция и другие новообращенные были арестованы властями Тубурбо по обвинению в нарушении императорского указа. Их держали под надзором в доме магистрата, но они в своем героизме дошли до того, что тайно приняли крещение, так что сразу подпали под юрисдикцию проконсула, навлекли на себя процесс, какой обычно кончается смертным приговором. Сатур, проповедник этой группы, поспешил сам изобличить себя, дабы разделить участь своих братьев, как они разделили его веру.
Там есть подробность, дотоле мне неведомая: за несколько дней до своего ареста Перепетуя дала жизнь ребенку, у нее родился сын; что до Фелиции, она была беременна на восьмом месяце. Не буду останавливаться на остальном — на удушающей жаре, царившей в том темном углу, что служил им камерой, на едком смраде испражнений, скученности, приставаниях стражников. К тому же — и это, может быть, самое тягостное — несколько раз туда приходил отец Урбии, он пустил в ход все доводы, всю силу чувств, чтобы заставить свою дочь сдаться, и можно вообразить, какая внутренняя борьба происходила в ее душе, разрываемой между любовью к своему родителю и верностью Христу.
О последних мгновениях ты знаешь: Перепетую, пойманную в ловушку, выставили вместе с подругами обнаженной перед похабной толпой зевак; когда дошел черед до нее, гладиатор-новичок нанес ей удар, но по неопытности не добил, так она нашла в себе силы приподняться и сама направила руку палача точно к своему горлу. Ей еще не было двадцати двух...
— К несчастью, эти две жертвы — не единственные, не их одних проконсул погубил. Порой я даже теряю счет нашим мученикам. Из Александрии приходят удручающие вести: Климент, принужденный спасаться бегством, оставил свою богословскую школу на попечении молодого Оригена. Этот последний тоже едва избежал смерти. Приходится осознать очевидное: от Нумидии до Мавритании нет ни одного города, который уберегся бы от этой беды.
Зефирий, заметно подавленный, с трудом приподнялся на ложе. Калликст продолжал:
— Теоретически предполагается, будто преследования должны касаться только новообращенных, однако же ясно: власти ополчились на всех христиан без исключения. По правде говоря, нельзя нам и дальше сидеть сложа руки в чаянии божественного спасения.
Папа устало пожал плечами:
— Калликст, Калликст, друг мой, ведь часа не проходит, чтобы мы снова не заговорили об этом. И каждый день крестим новообращенных. Мы постоянно под угрозой. Надо ли напоминать тебе, что за последние годы нас уже раз сто чуть не побили камнями? А сколько разграбили наших домов, я уж и не упомню.
Калликст решительно замотал головой:
— Тем не менее, я настаиваю: нужно попытаться что-нибудь предпринять.
— Слушаю тебя. За твоими настояниями наверняка кроется какой-нибудь замысел, план. Или же...
— Более чем план: это реальность. Я просил Юлию Домну принять меня.
— Что? Ты просился на прием к императрице? Да ты, видно, разум потерял? Ты хоть знаешь, что это за женщина?
— Я однажды встречался с ней в Антиохии, во время тех Игр, что затеял Коммод. Она тогда еще не была супругой императора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Поскольку Калликст слушал, не проронив ни слова, Зефирий, помедлив, продолжал:
— Это еще не все. Когда мы с тобой томились на каторге, ты мне рассказывал о своих приключениях, о том, какое место ты занимал при этом ростовщике... — Он запнулся, тщетно пытаясь припомнить имя, — как его звали?
— Карпофор.
— Я решил поставить твои способности на службу нашим братьям. С нынешнего дня доверяю тебе ведать имуществом общины. Будешь ее казначеем.
Калликст хотел что-то ответить, но тут папа заключил:
— Знаю, знаю, что ты мне скажешь. Но именно совершенное тобой преступление — причина, почему я возлагаю на тебя эту ответственность. Видишь ли, я, в отличие от папы Виктора, считаю, что лучший способ искупить былые прегрешения — это при случае выполнить подобное же дело как можно добросовестнее. Ты можешь подтвердить мою теорию. Отныне вся церковная собственность сосредоточена в твоих руках. Конечно, она довольно скромна, но для нас поистине драгоценна.
Зефирий подошел к полке, извлек оттуда один из свитков в медном футляре и протянул его Калликсту:
— Здесь все записано. Извлеки отсюда как можно большую прибыль.
Фракиец взял футляр, затем, немного подумав, встал и заявил:
— Я принимаю ту честь, которую ты мне оказываешь, Зефирий. И сумею доказать, что достоин твоего доверия. Вот только...
Папа глядел на него с любопытством, и он решительно заключил:
— Только не жди, что я буду бессловесным. Призвав меня быть рядом, знай, что свой взгляд и свое сердце я прихвачу с собой. Быть всего лишь твоей тенью я не согласен.
На губах Зефирия проступила слабая усмешка:
— Я старый человек, Калликст. Старик не может опираться па тень.
Составляя опись добра, ведать которым ему поручили, Калликст был немало удивлен, обнаружив среди прочего несколько кладбищ, в том числе самое старинное, Устричное, что заложено на Соляной дороге еще во времена святого Петра.
На той же самой дороге, по соседству, располагалась так называемая Присциллина катакомба, Коммодильское кладбище, где погребен апостол Павел, а еще Домициллов погост, что на пути к Ардее, и, наконец, на Аппиевой дороге — крипты Луцины.
Эти последние особенно привлекли внимание новоиспеченного диакона, ибо, чем больше он вникал в расположение этой сети кладбищ, тем яснее ему становилось, чего здесь не хватает: кладбища, официально принадлежащего Церкви, не существовало. Таким местом вечного упокоения могли бы стать крипты Луцины. Всего труднее наскрести средства, нужные для приобретения соседних земель, которые на памяти нескольких поколений являются собственностью семьи Ацилиев Глабрионов. Больше года ушло на переговоры, пока владетельное семейство, наконец, пригласило его пожаловать. И вот он с бьющимся сердцем, полный надежд, отправился на эту встречу. Он переходил Фульвиев мост, когда до его слуха донесся взрыв яростных воплей.
— Area non sint ! Ни единой пяди! Никаких кладбищ для христиан!
Сердце Калликста тяжко бухнуло в груди. Он придержал лошадь, подождал, держась поодаль. На набережную хлынула толпа мужчин и женщин.
— Area non sint !
Больше сомнений не оставалось. Нельзя было терять ни минуты, надо предупредить Зефирия и других. Резко дернув повод, он развернул коня и поскакал обратно, к вилле Вектилиана.
Он буквально ворвался в парк, окружающий виллу. Спешился и со всех ног бросился в атриум.
— Зефирий! — закричал он, объятый ужасным предчувствием. Он обшарил все комнаты, от триклиния до рабочего кабинета, и, в конце концов, обнаружил папу на террасе в обществе юного Астерия, одного из новых служек. Там же были Иакинф и еще несколько бедняков, ютящихся на вилле из-за крайней нужды.
— Зефирий...
Старик устало махнул рукой:
— Знаю. И на сей раз вид у них решительный. Посмотри...
В сумерках виднелись фигуры, они наступали на виллу с факелами в руках.
— Но почему? Откуда этот новый всплеск насилия?
— Так ты, стало быть, ничего не знаешь?
Иакинф объяснил:
— Как нам только что сообщили, император Септимий Север издал указ, по всей форме запрещающий переходить как в иудейскую, так и в христианскую веру.
— Запрет на крещение?
— Известие пришло из Палестины, император сейчас находится там.
— По почему? Зачем уничтожать мир, достигнутый годами терпимости?
— Поди пойми, что творится в Цезаревой голове. Может быть, от пребывания на Востоке у него проклюнулась идея, что мы опасны для Империи? Для евреев этот указ, собственно, ничего не меняет. Обрезание, без которого не обходится ни одна еврейская семья, всегда было запрещено. Так что нет сомнения — метили прямиком в нас.
— Тут ничего не разберешь. Север верит в чудеса, в волшебство, в магию и пророчества, он, подобно своему сыну Каракалле, поклоняется всем алтарям, нет ни одного святилища, мимо которого он пройдет, не оказав почестей. Он до того религиозен, что уже и в толк не возьмешь, что у него за религия!
— Еще более непостижимо, — вставил Зефирий, — что кормилица Каракаллы была христианкой, кое-кто из наших вхож во дворец, а Юлия Домна, супруга императора, слывущая умницей, не безразлична к религиозным вопросом, и христианство ее весьма интересует. Всего несколько дней тому назад Иакинф по ее просьбе даже послал ей одну небольшую рукопись, он посвятил ее теме воскресения.
— У нас нет выбора, Святой Отец, — вмешался юноша Астерий. — Надо бежать.
На улице между тем нарастал гул толпы. Внезапно глухой шум донесся прямо из атриума, за ним последовал грохот удара.
— Они пытаются высадить дверь! — вскричал Иакинф.
— Это им удастся без труда. Створки там не толще, чем пачка листов папируса.
— Ну же, Зефирий, — поторопил Калликст, — пора уходить. Астерий прав.
Пана посмотрел на диакона, на лице которого явственно читалось смятение. Калликст, словно угадывая его невысказанные мысли, настойчиво возразил:
— Нет, оставаться не имеет никакого смысла. Мученический удел может подождать.
— Но куда же нам идти?
— В крипты Луцины, — предложил Калликст. — Я там недавно предпринял работы, поручил прорыть несколько добавочных галерей, образующих настоящий лабиринт, в котором я один способен отыскать выход. Там мы будем в безопасности и подождем, пока страсти улягутся.
— Но нам никогда не добраться до Аппиевой дороги!
— Надо попробовать. Лошадей возьмем у Марцелла, а темнота нам на руку. Шанс выбраться есть.
Послышался треск, по которому можно было догадаться, что дверь вот-вот уступит.
— Идем. Нельзя терять ни единого мгновения. Еще чуть-чуть, и станет слишком поздно.
Подкрепляя речь действием, Калликст схватил папу за руку и потащил к черному ходу. Астерий, Иакинф и прочие верующие последовали его примеру.
Они достигли стены, проходящей по границе парка. Калликст присел на корточки:
— Скорей, Зефирий, обопрись на мои плечи.
— Но это немыслимо! Мне уже не двадцать лет. И моя нога...
— Надо, Святой Отец! — с мольбой вскричал Иакинф.
— Да я не смогу... Я...
— Зефирий, я тебя умоляю! Вспомни, там, в штольне: я просил тебя проползти под обломком скалы, и ты прекрасно сумел. Действуй так же сегодня!
Жуткие вопли донеслись из атриума. Дверь, в конце концов, разлетелась на куски, людской поток хлынул в освобожденное русло.
— Карабкайся мне на спину!
Он заглянул в глаза папе, и этот взгляд был тверд:
— На сей раз, Зефирий, это я прошу тебя спасти мне жизнь...
С усилием, которое казалось сверхчеловеческим, папа, поддерживаемый Астерием, сладил-таки со своей задачей.
Еще мгновение, и все они перевалили через стену.
— А теперь прочь отсюда, и как можно скорее!
— Моя нога! — простонал Зефирий, корчась на земле. — Бегите без меня. У вас все получится. И да свершится воля Господня.
— А с волей человека ты что ж, совсем не считаешься, Зефирий?
Пренебрегая протестами старика, Калликст поднял его с земли и взвалил себе на плечи. У них за спиной, от перистиля, доносился рев толпы.
Глава LIX
Август 210 года .
— Как нестерпимы все эти кровопролития!
Калликст в ярости швырнул на ложе таблички с последними новостями из Северной Африки, только что принесенные папе.
— Фелиция и Урбия Перепетуя, — печально отозвался Зефирий. — Имена этих двух молодых женщин надолго отпечатаются в пашей памяти. Их смерть во всех смыслах высокий пример. К тому же вчера вечером мне доставили из Карфагена потрясающий документ, писаный Перепетуей собственноручно. Он рассказывает нам драму их пленения.
— Это послание проливает свет на обстоятельства их мученической кончины?
— Да. Урбия, Фелиция и другие новообращенные были арестованы властями Тубурбо по обвинению в нарушении императорского указа. Их держали под надзором в доме магистрата, но они в своем героизме дошли до того, что тайно приняли крещение, так что сразу подпали под юрисдикцию проконсула, навлекли на себя процесс, какой обычно кончается смертным приговором. Сатур, проповедник этой группы, поспешил сам изобличить себя, дабы разделить участь своих братьев, как они разделили его веру.
Там есть подробность, дотоле мне неведомая: за несколько дней до своего ареста Перепетуя дала жизнь ребенку, у нее родился сын; что до Фелиции, она была беременна на восьмом месяце. Не буду останавливаться на остальном — на удушающей жаре, царившей в том темном углу, что служил им камерой, на едком смраде испражнений, скученности, приставаниях стражников. К тому же — и это, может быть, самое тягостное — несколько раз туда приходил отец Урбии, он пустил в ход все доводы, всю силу чувств, чтобы заставить свою дочь сдаться, и можно вообразить, какая внутренняя борьба происходила в ее душе, разрываемой между любовью к своему родителю и верностью Христу.
О последних мгновениях ты знаешь: Перепетую, пойманную в ловушку, выставили вместе с подругами обнаженной перед похабной толпой зевак; когда дошел черед до нее, гладиатор-новичок нанес ей удар, но по неопытности не добил, так она нашла в себе силы приподняться и сама направила руку палача точно к своему горлу. Ей еще не было двадцати двух...
— К несчастью, эти две жертвы — не единственные, не их одних проконсул погубил. Порой я даже теряю счет нашим мученикам. Из Александрии приходят удручающие вести: Климент, принужденный спасаться бегством, оставил свою богословскую школу на попечении молодого Оригена. Этот последний тоже едва избежал смерти. Приходится осознать очевидное: от Нумидии до Мавритании нет ни одного города, который уберегся бы от этой беды.
Зефирий, заметно подавленный, с трудом приподнялся на ложе. Калликст продолжал:
— Теоретически предполагается, будто преследования должны касаться только новообращенных, однако же ясно: власти ополчились на всех христиан без исключения. По правде говоря, нельзя нам и дальше сидеть сложа руки в чаянии божественного спасения.
Папа устало пожал плечами:
— Калликст, Калликст, друг мой, ведь часа не проходит, чтобы мы снова не заговорили об этом. И каждый день крестим новообращенных. Мы постоянно под угрозой. Надо ли напоминать тебе, что за последние годы нас уже раз сто чуть не побили камнями? А сколько разграбили наших домов, я уж и не упомню.
Калликст решительно замотал головой:
— Тем не менее, я настаиваю: нужно попытаться что-нибудь предпринять.
— Слушаю тебя. За твоими настояниями наверняка кроется какой-нибудь замысел, план. Или же...
— Более чем план: это реальность. Я просил Юлию Домну принять меня.
— Что? Ты просился на прием к императрице? Да ты, видно, разум потерял? Ты хоть знаешь, что это за женщина?
— Я однажды встречался с ней в Антиохии, во время тех Игр, что затеял Коммод. Она тогда еще не была супругой императора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78