Повечерие, последнее богослужение, долженствующее обозначать завершение дневных молитв и подведение итогов дневных трудов с их пусть и скромными, но успехами, в этот вечер являло собой лишь прощальную демонстрацию гордыни. Соперники, не имевшие пока возможности восторжествовать на поле боя, решили по крайней мере постараться превзойти друг друга пышностью и благочестием. Церкви это, возможно, сулило щедрые пожертвования, государству же, увы, — ничего.
Императрица в конце концов вознамерилась не уступать противнику даже здесь. Она явилась в храм во всем своем мрачном великолепии, и сопровождали ее отнюдь не камеристки, а самые молодые и привлекательные сквайры ее свиты. За спиной Матильды выстроились могущественные бароны. Простым прихожанам оставалось лишь жаться к стенам, заполняя темные уголки нефа. Темно-голубые и золотистые цвета облачения наводили на мысль о стальной броне, и, скорее всего, не случайно. Видимо, и придворных дам она не взяла с собой намеренно, потому что им нет места на поле боя, где она не уступала ни одному мужчине и где с ней не могла сравниться ни одна женщина. Если, конечно, забыть об отважной и деятельной королеве, безраздельно царившей на юго-востоке, твердой рукой удерживая эти земли под скипетром своего супруга.
Следом появился Стефан. Одетый с небрежной роскошью, высоко подняв непокрытую русую голову, он размашистым шагом вошел в храм. Справа от короля с лучистой улыбкой шествовал Ранульф Честерский, державшийся так, будто он занял какую-то очень важную должность, специально учрежденную королем для новоприобретенного ценного союзника. Слева от Стефана шел Уильям Мартел, его управляющий, а позади — степенный Роберт де Вир, королевский констебль. Его многолетняя преданность была доказана делом, и ему не было нужды лебезить и заискивать перед монархом. Из своего укромного уголка Кадфаэль приметил, что Филипп Фицроберт появился лишь через несколько минут. Выйдя откуда-то, где он, видимо, предавался раздумьям, молодой человек неспешно занял место среди сторонников короля, но протискиваться поближе к государю не стал, а скромно остался в задних рядах. Впрочем, сдержанность и нежелание выпячиваться ничуть не умаляли его достоинства.
Кадфаэль поискал глазами Хью и обнаружил его среди вассалов графа Лестерского, который собрал вокруг себя наиболее надежных и рассудительных молодых людей. Но Ива Кадфаэль найти не смог. К тому времени, времени начала службы, церковь уже была набита битком, так что опоздавшим нелегко было найти место не только в нефе, но даже на крыльце. Лица в полумраке сливались.
За окнами темнело, и внешний мир словно отдалялся от храма. Епископы, похоже, уже смирились с тем, что все их усилия достичь примирения пошли прахом, что и прозвучало в прощальном напутствии Роже де Клинтона:
— Я заклинаю вас, перед тем как вы разъедетесь и возобновите военные действия, провести эту последнюю ночь, воздерживаясь от свар. Вы собрались здесь, чтобы поговорить о бедах нашей страны, и, хотя не смогли найти средство исцелить ее недуги, сбросить с себя бремя горестей Англии вам не удастся. Так используйте же эту ночь для молитв и раздумий и, если Господь вразумит вас, знайте: никогда не поздно высказаться и вразумить других. Ибо ни вам, коим вручена власть над телами людскими, ни нам, кому даровано попечение над душами, не избыть греха, ежели мы забудем о своем долге перед народом, заботиться о котором поручено нам свыше. Ступайте и поразмыслите об этом как следует.
Последнее напутствие пастыря прозвучало как предостережение, и эхо его страстного голоса прокатилось под сводами подобно дальним отголоскам громовых раскатов Божьего гнева. Но ни на короля, ни на императрицу это не произвело особого впечатления. Не приходилось сомневаться в том, что, как только соперники покинут храм, все предостережения будут ими забыты. И ими самими, и всеми их соратниками.
Толпившимся у входа пришлось расступиться, чтобы освободить проход для высоких особ и монашеской процессии. Они поспешно рассеялись в стороны, затерявшись в прохладном сумраке. И вдруг всего в нескольких ярдах от церковных дверей, в северной крытой галерее, послышалось восклицание — кто-то споткнулся и чуть было не упал. Восклицание не слишком громкое — уж в церкви-то его точно не было слышно, но уже в следующий миг с того же самого места донесся испуганный крик, достигший даже святилища. А затем раздался отчаянный призыв:
— На помощь! Сюда! Несите фонари… Здесь человек лежит… Кто-то ранен…
Ушей епископов этот призыв достиг у самой ризницы. Прелаты, отшатнувшись, на миг замерли, а потом устремились к южной двери храма. Находившиеся у входа прихожане запрудили его и теперь сыпались наружу, словно горошины из лопнувшего стручка. Однако даже эта густая толпа волшебным образом, словно Красное море, раздалась в стороны, когда к выходу размашистым шагом подошел Стефан. На сей раз он, увлекаемый инерцией, не уступил дорогу кузине. Голос его звучал громко и повелительно:
— Эй, кто-нибудь! Принесите свету! Да побыстрее, вы что, оглохли?! — Отдав этот приказ, король и сам устремился по северной галерее туда, откуда донесся уже смолкнувший призыв, но его несколько задержал царивший под сводами мрак. Кто-то подоспел к королю с оплывшим светильником, но налетел ветер, и язык пламени лизнул бедолаге пальцы. Тот выругался, а светильник с шипением и брызгами покатился по каменным плитам.
Мысль о свечах Кадфаэль отбросил сразу, ибо резкий вечерний ветер тут же задул бы любую. Зато он вспомнил, что видел в портике роговой светильник, и поспешил туда. Один из братьев примчался с факелом, а молодой сквайр из свиты графа Лестерского прихватил с заднего двора фонарь на длинном шесте. Все они устремились к месту происшествия.
Вдоль края галереи одна за другой тянулись ниши, напоминавшие маленькие кельи. В одной из них, третьей по счету от выхода, на правом боку лежал человек. Колени его были слегка подогнуты, светло-каштановые волосы упали на лицо, а руки беспомощно распростерлись на каменных плитах. Богатое темное платье указывало на принадлежность к благородному сословию, точно также, как и висевший на левом бедре меч в ножнах. А над лежавшим склонился — в этот миг он как раз поднимался с колен — Ив Хьюгонин. Смертельная бледность покрыла его лицо. Переведя потрясенный, недоумевающий взгляд на подбежавших со светильниками людей, он сказал:
— Я споткнулся о него в темноте. Он, кажется, ранен…
Ив осекся и уставился на свою руку. Пальцы юноши были испачканы кровью.
Лежавший человек не подавал ни малейших признаков жизни, в то время как вокруг, растерянно уставившись на него, стояли король, императрица и добрая половина английской знати. Затем Стефан наклонился и, взяв его за плечо, перекатил на спину. Факелы высветили лицо, на котором застыло изумленное выражение. Глаза были полуоткрыты, а на широкой груди медленно расплывалось темное кровавое пятно.
За плечом Стефана послышался сдавленный возглас, негромкий, ибо был сдержан железной волей, но холодящий. Проложив путь сквозь толпу, подошел Филипп Фицроберт и опустился на колени возле недвижного тела. Он коснулся ладонью еще теплого лба, затем шеи, приподняв веки, взглянул на зрачок, не реагировавший ни на свет, ни на тьму, а потом быстро, чуть ли не торопливо опустил оба века. Бриан де Сулис был мертв. Мрачный, как ночь, Филипп поднял голову и вперил горящий взгляд в глаза Ива.
— Убит! Убит ударом в сердце! Он даже за меч не успел схватиться! Все знают, что ты его ненавидел. Мне рассказывали, будто ты, едва заявился сюда, чуть было в горло ему не вцепился… А потом еще и ополчился против него на совете — уж это я видел собственными глазами. Ваша милость, здесь свершилось убийство. Бог свидетель, лорды епископы, убийство, причем в святом месте. Пусть этого человека возьмут под стражу и предадут в руки закона. Либо же отдайте его мне. Здесь, в приорате, я не прикоснусь к нему, но за пределами церковных владений он по справедливости ответит жизнью за жизнь, которую отнял.
Глава пятая
Ив неловко отпрянул, ибо этот негодующий голос хлестал его, словно бич. Вид у юноши был ошарашенный — судя по всему, до сего мгновения ему и в голову не приходило, какое подозрение может на него пасть. Ему, невинному сердцем, это неожиданное обвинение показалось настолько нелепым, что поначалу он едва было не улыбнулся; лишь потом, уразумев, как обернулось дело, юноша затравленно огляделся по сторонам и увидел все то же подозрение в глазах окружающих. Побледнев как полотно, Ив тяжело вздохнул и неуверенно произнес:
— Я? Да неужто вы на меня думаете?.. Да ведь я только что из церкви. Я споткнулся о него. Он лежал здесь так же, как сейчас…
— У тебя руки в крови, — процедил сквозь зубы Филипп, — и понятно, почему именно у тебя. Ты стоишь над его телом, а всем известно, что ты ненавидел его и желал его смерти.
— Когда я его увидел, он лежал, — растерянно запротестовал Ив, — тут темно было, так я даже на колени встал, чтобы потрогать. Откуда мне было знать, жив он или мертв? А потом я позвал на помощь. Это ведь я кричал и просил принести свету, чтобы…
— Чтобы изобразить невинность, — оборвал его Филипп, — чтобы сделать вид, будто ты ни при чем, и свидетелей вокруг себя собрать. Да только ничего у тебя не вышло — мы прибежали по горячим следам и застали тебя на месте преступления. Убитый — мой человек. Я ценил его, и, если есть на свете хоть какая-то справедливость, ты ответишь за его кончину.
— Да говорю же вам, я только что вышел из церкви и споткнулся. Вот тут он и лежал, а я его и пальцем не тронул. Только вышел из дверей, как на него наткнулся. — Только теперь он начал осознавать весь ужас своего положения. — Наверняка здесь найдутся люди, припозднившиеся к службе, как и я. Они подтвердят, где я был и что делал. И потом, гляньте: на де Сулисе меч, а у меня оружия нет. Ведь нам запретили брать клинки в церковь. Я пришел сюда к повечерию, оставив меч в своей комнате. Как мог я его убить?
— Ты лжешь! — воскликнул Филипп, стоя над телом мертвого друга. — Я не верю, что ты вообще был в церкви. Кто может это подтвердить? Пока мы молились, ты имел возможность оттереть клинок и спрятать его там, где ночуешь, а потом, дождавшись, когда кончится служба, поднять шум. Мы сбежались на крик и застали тебя над бездыханным телом, но безоружного. И ты смеешь утверждать, что этого несчастного сразил неизвестный враг? Но ведь ты был его врагом — уж это-то всякому известно. А стало быть, и его кончина — твоих рук дело.
Брат Кадфаэль, сдавленный со всех сторон любопытствующей толпой, не мог не только протиснуться к королю или императрице, но даже докричаться до Ива, ибо слова Филиппа вызвали громкое и оживленное обсуждение. Над головами толпившихся можно было различить резко очерченное, суровое лицо Фицроберта. Откуда-то доносились голоса епископов, пытавшихся призвать толпу к спокойствию и порядку, но они тонули в общем гаме. Лишь повелительный окрик Стефана смог установить тишину.
— А ну молчать! Умолкните, кому я сказал!
В тот же миг крики и споры стихли. Все затаили дыхание. Правда, уже через минуту-другую люди принялись украдкой переминаться с ноги на ногу и даже тихонько переговариваться, однако же король полностью овладел положением. Расставив ноги и подбоченясь, он возгласил:
— Давайте-ка малость повременим, прежде чем вот так, сгоряча, обвинять или оправдывать кого бы то ни было. И прежде всего, пусть кто-нибудь сведущий в таких делах удостоверится, нельзя ли еще помочь этому бедолаге — ведь в противном случае все мы окажемся виновными в его смерти. А тот малый, что запнулся о него в темноте, — виновен он или нет — уж всяко не лекарь. Уильям, скажи-ка ты свое слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39