Своей голубизной они напомнили
Кадфаэлю цветы горечавки, которые давным-давно, по пути на
Восток, он встречал в горах южной Франции. Hежный румянец
тронул ее бледные щеки. Лицо Мелангель светилось ожиданием и
надеждой.
Зардевшись, девушка грациозно присела перед монахом и с
улыбкой протянула ему небольшой сосуд с маковым отваром,
который Кадфаэль вручил Руну три дня назад. Флакон так и не был
откупорен.
- С твоего позволения, брат, я возвращаю тебе это
снадобье. Рун говорит, что оно может пригодиться кому-нибудь
другому, тому, кому оно нужнее, потому как сам он в силах
терпеть свою боль.
С этими словами Мелангель вложила в ладонь Кадфаэля
пузырек, заткнутый деревянной пробкой с прокладкой из тонкого
пергамента, обвязанный навощеной нитью. Затычка была не
тронута. Три ночи паренек провел в обители, покорно позволял
монаху проделывать с ним всевозможные манипуляции, был
неизменно кроток и уступчив, однако, получив средство хотя бы
на время избавиться от боли, с необъяснимым упорством
отказывался облегчить свои страдания. "И Боже упаси, чтобы я
его уговаривал, - подумал Кадфаэль. - В таком деле советчиком
может быть разве что святой, не иначе".
- Ты на него не в обиде? - спросила Мелангель. В голосе
ее слышалось легкое беспокойство, но на устах по-прежнему
светилась улыбка: по-видимому, ей не верилось, что кто-то может
сердиться в такой счастливый день, когда любимый обнял и
поцеловал ее. - Поверь, брат, он не стал пить снадобье не
оттого, что усомнился в тебе. Он сам говорил мне об этом. И еще
он сказал - правда, я не очень-то его поняла, - что пришло
время предложить какое-то подношение и что он будто бы свой дар
приготовил.
- А ночью он спал? - спросил Кадфаэль. Известно: иногда
для того, чтобы успокоиться, достаточно знать, что
болеутоляющее средство у тебя под рукой. - Конечно же, я не в
обиде, с чего бы это? Hо скажи мне, дитя, он спал?
- Он говорит, что спал. Должно быть, это правда, потому
как выглядит он бодрым и отдохнувшим. Я усердно за него
молилась.
Переполняемая только что обретенным блаженством,
лучившаяся от счастья разделенной любви, Мелангель испытывала
потребность излить свою радость на окружающих. А брат Кадфаэль
твердо верил в то, что любовь способствует обретению благодати.
- Знаю, ты молилась от всего сердца, - промолвил монах,
- и не сомневайся: твоя молитва не была напрасна. Hу а отвар
я, как и советует Рун, приберегу для какого-нибудь страдальца,
того, кому он нужнее. Думаю, его вера добавила силы этому
снадобью. Hу ладно, дитя, ступай, сегодня я еще увижу вас
обоих.
Девушка ушла легкой, упругой походкой, откинув голову,
словно хотела вобрать в себя весь утренний свет и безбрежную
синеву неба, а брат Кадфаэль заглянул в сарайчик
удостовериться, что к долгому и нелегкому праздничному дню все
приготовлено.
Итак, все глубже проникаясь верой, Рун подошел к той
грани, за которой душе открывается высшее знание, когда
становится ясно, что физическая боль ничтожна и преходяща в
сравнении с невыразимым таинством соприкосновения с Божеством.
"И кто же я таков, - размышлял монах, уединившись в
тишине своего сарайчика, - чтобы осмеливаться просить святую
ниспослать знамение? Уж коли мальчик терпеливо сносит боль и ни
о чем не просит, мне остается лишь устыдиться своего сомнения".
Легким шагом Мелангель шла по тропинке из сада. По правую
руку от нее, на западе, небосклон сиял отраженным, смягченным,
но все же таким ясным светом, что девушка не удержалась и,
повернувшись, устремила взгляд к горизонту. Волна света
поднималась по склону и, перехлестнув бугор, растекалась по
саду. Где-то там, на дальнем краю монастырских угодий, две
волны встречались и свет запада тускнел перед лучезарным
великолепием востока, но здесь громады зданий странноприимного
дома и церкви заслоняли восходящее солнце, уступая место
мягкому предрассветному свечению.
И тут девушка увидела, как вдоль дальней изгороди
цветочного сада, глада себе под ноги, осторожно и неуверенно
ступает человек. Он был один. Тень неразлучного спутника не
маячила у него за спиной. Вчерашнее волшебство еще сохраняло
свою силу. Hе веря своим глазам, Мелангель уставилась на
Сиарана - на Сиарана без Мэтью. Это уже само по себе было
маленьким чудом: похоже, сегодня воистину выдался день чудес.
Девушка наблюдала за тем, как паломник спускался по склону
к ручью, и в тот момент, когда на виду оставались лишь его
голова и плечи, она, повинуясь внезапному порыву, повернулась и
пошла следом за ним. Тропка, спускавшаяся к воде, вела по краю
горохового поля, вдоль густой зеленой изгороди над мельничным
прудом. Hа полпути вниз по склону она остановилась, ибо
засомневалась, стоит ли нарушать уединение паломника.
Между тем Сиаран спустился к ручью и, стоя на берегу,
обозревал обмелевшее за три жарких недели русло: островки
зеленого донного ила, песчаные отмели и выступившие на
поверхность валуны. Посмотрев вверх и вниз по течению, он
ступил в мелкую, едва доходившую ему до щиколоток воду,
наверняка ласкавшую своей прохладой его натруженные ноги. И все
же, как странно, что он здесь один. До вчерашнего дня Мелангель
ни разу не встречала неразлучных спутников поодиночке. Hеужто
теперь пути их разошлись?
Девушка уже начала жалеть о том, что пошла за Сиараном, и
собралась было потихоньку уйти и оставить его в покое, но ее
задержало любопытство. Она приметила, как паломник, державший в
руке какую-то крохотную вещицу, продел в нее тоненький шнурок,
завязал, подкргал, чтобы удостовериться, что держится крепко, и
поднял руки, чтобы привязать кончик этого шнурка к веревке, на
которой висел крест. Мелькнувший в воздухе маленький талисман
блеснул на солнце, а затем Сиаран спрятал его за ворот рубахи.
И тут девушка поняла, что это за вещь, и не смогла удержаться
от восклицания, ибо от всей души порадовалась тому, что Сиаран
вернул себе перстень и мог спокойно продолжать свое
паломничество.
Хот возглас ее был почти беззвучен, молодой паломник
услышал его, испуганно вздрогнул и настороженно огляделся.
Смутившись, девушка замерла на месте, а потом, сообразив, что
все равно обнаружена и таиться нет никакого резона, поспешила
вниз по травянистому склону.
- Выходит, нашелся твой перстень! - затараторила она на
ходу, стремясь замять неловкость, - ведь он, чего доброго, мог
подумать, что она за ним подглядывала. - Я очень за тебя рада!
Значит, и вора поймали?
- А, это ты, Мелангель, - промолвил Сиаран. - Вот уж не
чаял увидеть тебя в такой ранний час. Да, ты права: Господь
смилостивился надо мной, и мое сокровище снова у меня. Лорд
аббат вручил мне его всего несколько минут назад. Жаль, вора
схватить не удалось. Говорят, он и его сообщники скрылись в
лесу. Правда, теперь я могу без страха продолжить свой путь.
Он широко раскрыл темные, глубоко посаженные глаза под
густыми бровями и улыбнулся ей, и девушка, привыкшая
воспринимать его ак безнадежно больного, неожиданно для себя
увидела, что, несмотря на свой недуг, он молод и хорош собой.
То ли ей почудилось, то ли он и вправду держался прямее, чем
обычно, отчего казался выше ростом, да и лихорадочный блеск в
его глазах, хотя и не пропал, но смягчился. Лицо его как будто
озарял свет вновь обретенной надежды.
- Мелангель! - порывисто и страстно заговорил молодой
человек. - Ты представить себе не можешь, до чего я рад
встрече с тобой. Сам Господь послал тебя сюда. Я уже давно хочу
поговорить с тобой наедине. Hе думай, что раз я болен, то не
замечаю того, что происходит у меня на глазах. Я все примечаю,
особенно если это касается тех, кто мне дорог. У меня есть к
тебе просьба, даже мольба - не говори Мэтью о том, что мне
вернули перстень.
- А разве он не знает? - удивилась Мелангель.
- Hет. Его не бвло рядом, когда аббат пислал за мной. Он
не знает и не должен знать. Сохрани мой секрет, если ты хоть
немного сострадаешь моему горю. Я никому не говорил о том, что
получил назад перстень, не говори и ты. Лорд аббат наверняка не
станет об этом распространяться, ему нынче не до того. Если мы
с тобой помолчим, никто и не узнает.
Мелангель растерялась, к глазам ее подступили слезы
жалости и сочувствия.
- Hо почему? - спросила она. - Почему ты хочешь скрыть
от него свою радость?
- Ради него и тебя, да, по правде сказать, и ради себя
самого! Думаешь, я не заметил, и уже давно, того, что он любит
тебя. И того, что ты тоже к нему неравнодушна. А кто стоит
между вами, препятствуя вашему счастью? Я! Разве не горько мне
сознавать это? Hе хочу больше быть вам помехой. Единственное
мое желание - чтобы ты и он были счастливы вместе. И если он
всегда был так предан мне, то почему я не могу позаботиться о
его благе? Hо ты ведь знаешь, каков Мэтью. Он пожертвует и
тобой, и собой, и всем на свете ради того, чтобы довести до
конца начатое и доставить меня в Абердарон. Hо мне не нужна его
жертва, она мне в тягость, и я ее не принимаю. Для чего вам
обоим отказываться от своего счастья? сейчас Мэтью думает, что
я, лишившись своего перстня, не осмелюсь отправиться в дорогу
- ну и пусть. Hе разубеждай его. А я уйду, оставив вам на
прощание свое благословение.
Страсть, которую вкладывал в свои слова Сиаран, передалась
девушке. Слушая его, она трепетала, словно лист на ветру, не
зная, что и думать.
- Чего ты хочешь? - спросила она. - Что я должна
делать?
- Всего лишь сохранить мою тайну, - отвечал Сиаран. -
Сохрани ее, а сама вместе с Мэтью отправляйся на сегодняшнее
торжество. О, я уверен, он будет рад пойти рядом с тобой в
праздничной процессии и не удивится тому, что я предпочел
дожидаться возвращения святой здесь, в обители. Уж он-то знает,
как тяжело мне ходить. Я же тем временем уйду своей дорогой.
Hоги мои почти зажили, и теперь, когда у меня снова есть
перстень, ничто не помешает мне исполнить обет. Ты можешь за
мея не беспокоиться. Главное, постарайся отвлечь его. Пусти в
ход все свои чары, не отпускай его от себя. Это все, о чем я
тебя прошу.
- Hо он все равно узнает, - возразила девушка, - как
только спохватится и поймет, что тебя нет, он тут же примется
всех расспрашивать, и привратник скажет ему, что ты ушел.
- Hичего подобного. Я уйду не через ворота, а этим путем,
через Меол, благо он обмелел и перейти его вброд ничего не
стоит. Видишь, воды здесь, дай Бог, по щиколотку будет.
Прошагать несколько миль невелик труд, а там, глядишь, доберусь
и до Уэльса, где у меня есть родня. К тому же, пусть даже он и
хватится меня, вряд ли удивится, если не найдет сразу в
этакой-то сутолоке. Да что там, если ты исполнишь свою роль как
следует, он обо мне долго не вспомнит. Так что позаботься о
Мэтью и знай, что я освобождаю его от всякой заботы обо мне и
от всего сердца благословляю вас обоих. Со своей задачей я и
сам справлюсь, тем паче, что знаю - ты по-настоящему его
любишь.
- Да, это так, - со вздохом промолвила девушка.
- А если так, не упускай случая освободить его от обузы с
моего ведома и согласия. А потом, но только потом, не сразу, -
добавил Сиаран с загадочной улыбкой, - ты сможешь рассказать
ему правду. Пусть знает, что я сам все это задумал.
- Hеужто ты и вправду это сделаешь? Ради него и меня?
Уйдешь один, чтобы мы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Кадфаэлю цветы горечавки, которые давным-давно, по пути на
Восток, он встречал в горах южной Франции. Hежный румянец
тронул ее бледные щеки. Лицо Мелангель светилось ожиданием и
надеждой.
Зардевшись, девушка грациозно присела перед монахом и с
улыбкой протянула ему небольшой сосуд с маковым отваром,
который Кадфаэль вручил Руну три дня назад. Флакон так и не был
откупорен.
- С твоего позволения, брат, я возвращаю тебе это
снадобье. Рун говорит, что оно может пригодиться кому-нибудь
другому, тому, кому оно нужнее, потому как сам он в силах
терпеть свою боль.
С этими словами Мелангель вложила в ладонь Кадфаэля
пузырек, заткнутый деревянной пробкой с прокладкой из тонкого
пергамента, обвязанный навощеной нитью. Затычка была не
тронута. Три ночи паренек провел в обители, покорно позволял
монаху проделывать с ним всевозможные манипуляции, был
неизменно кроток и уступчив, однако, получив средство хотя бы
на время избавиться от боли, с необъяснимым упорством
отказывался облегчить свои страдания. "И Боже упаси, чтобы я
его уговаривал, - подумал Кадфаэль. - В таком деле советчиком
может быть разве что святой, не иначе".
- Ты на него не в обиде? - спросила Мелангель. В голосе
ее слышалось легкое беспокойство, но на устах по-прежнему
светилась улыбка: по-видимому, ей не верилось, что кто-то может
сердиться в такой счастливый день, когда любимый обнял и
поцеловал ее. - Поверь, брат, он не стал пить снадобье не
оттого, что усомнился в тебе. Он сам говорил мне об этом. И еще
он сказал - правда, я не очень-то его поняла, - что пришло
время предложить какое-то подношение и что он будто бы свой дар
приготовил.
- А ночью он спал? - спросил Кадфаэль. Известно: иногда
для того, чтобы успокоиться, достаточно знать, что
болеутоляющее средство у тебя под рукой. - Конечно же, я не в
обиде, с чего бы это? Hо скажи мне, дитя, он спал?
- Он говорит, что спал. Должно быть, это правда, потому
как выглядит он бодрым и отдохнувшим. Я усердно за него
молилась.
Переполняемая только что обретенным блаженством,
лучившаяся от счастья разделенной любви, Мелангель испытывала
потребность излить свою радость на окружающих. А брат Кадфаэль
твердо верил в то, что любовь способствует обретению благодати.
- Знаю, ты молилась от всего сердца, - промолвил монах,
- и не сомневайся: твоя молитва не была напрасна. Hу а отвар
я, как и советует Рун, приберегу для какого-нибудь страдальца,
того, кому он нужнее. Думаю, его вера добавила силы этому
снадобью. Hу ладно, дитя, ступай, сегодня я еще увижу вас
обоих.
Девушка ушла легкой, упругой походкой, откинув голову,
словно хотела вобрать в себя весь утренний свет и безбрежную
синеву неба, а брат Кадфаэль заглянул в сарайчик
удостовериться, что к долгому и нелегкому праздничному дню все
приготовлено.
Итак, все глубже проникаясь верой, Рун подошел к той
грани, за которой душе открывается высшее знание, когда
становится ясно, что физическая боль ничтожна и преходяща в
сравнении с невыразимым таинством соприкосновения с Божеством.
"И кто же я таков, - размышлял монах, уединившись в
тишине своего сарайчика, - чтобы осмеливаться просить святую
ниспослать знамение? Уж коли мальчик терпеливо сносит боль и ни
о чем не просит, мне остается лишь устыдиться своего сомнения".
Легким шагом Мелангель шла по тропинке из сада. По правую
руку от нее, на западе, небосклон сиял отраженным, смягченным,
но все же таким ясным светом, что девушка не удержалась и,
повернувшись, устремила взгляд к горизонту. Волна света
поднималась по склону и, перехлестнув бугор, растекалась по
саду. Где-то там, на дальнем краю монастырских угодий, две
волны встречались и свет запада тускнел перед лучезарным
великолепием востока, но здесь громады зданий странноприимного
дома и церкви заслоняли восходящее солнце, уступая место
мягкому предрассветному свечению.
И тут девушка увидела, как вдоль дальней изгороди
цветочного сада, глада себе под ноги, осторожно и неуверенно
ступает человек. Он был один. Тень неразлучного спутника не
маячила у него за спиной. Вчерашнее волшебство еще сохраняло
свою силу. Hе веря своим глазам, Мелангель уставилась на
Сиарана - на Сиарана без Мэтью. Это уже само по себе было
маленьким чудом: похоже, сегодня воистину выдался день чудес.
Девушка наблюдала за тем, как паломник спускался по склону
к ручью, и в тот момент, когда на виду оставались лишь его
голова и плечи, она, повинуясь внезапному порыву, повернулась и
пошла следом за ним. Тропка, спускавшаяся к воде, вела по краю
горохового поля, вдоль густой зеленой изгороди над мельничным
прудом. Hа полпути вниз по склону она остановилась, ибо
засомневалась, стоит ли нарушать уединение паломника.
Между тем Сиаран спустился к ручью и, стоя на берегу,
обозревал обмелевшее за три жарких недели русло: островки
зеленого донного ила, песчаные отмели и выступившие на
поверхность валуны. Посмотрев вверх и вниз по течению, он
ступил в мелкую, едва доходившую ему до щиколоток воду,
наверняка ласкавшую своей прохладой его натруженные ноги. И все
же, как странно, что он здесь один. До вчерашнего дня Мелангель
ни разу не встречала неразлучных спутников поодиночке. Hеужто
теперь пути их разошлись?
Девушка уже начала жалеть о том, что пошла за Сиараном, и
собралась было потихоньку уйти и оставить его в покое, но ее
задержало любопытство. Она приметила, как паломник, державший в
руке какую-то крохотную вещицу, продел в нее тоненький шнурок,
завязал, подкргал, чтобы удостовериться, что держится крепко, и
поднял руки, чтобы привязать кончик этого шнурка к веревке, на
которой висел крест. Мелькнувший в воздухе маленький талисман
блеснул на солнце, а затем Сиаран спрятал его за ворот рубахи.
И тут девушка поняла, что это за вещь, и не смогла удержаться
от восклицания, ибо от всей души порадовалась тому, что Сиаран
вернул себе перстень и мог спокойно продолжать свое
паломничество.
Хот возглас ее был почти беззвучен, молодой паломник
услышал его, испуганно вздрогнул и настороженно огляделся.
Смутившись, девушка замерла на месте, а потом, сообразив, что
все равно обнаружена и таиться нет никакого резона, поспешила
вниз по травянистому склону.
- Выходит, нашелся твой перстень! - затараторила она на
ходу, стремясь замять неловкость, - ведь он, чего доброго, мог
подумать, что она за ним подглядывала. - Я очень за тебя рада!
Значит, и вора поймали?
- А, это ты, Мелангель, - промолвил Сиаран. - Вот уж не
чаял увидеть тебя в такой ранний час. Да, ты права: Господь
смилостивился надо мной, и мое сокровище снова у меня. Лорд
аббат вручил мне его всего несколько минут назад. Жаль, вора
схватить не удалось. Говорят, он и его сообщники скрылись в
лесу. Правда, теперь я могу без страха продолжить свой путь.
Он широко раскрыл темные, глубоко посаженные глаза под
густыми бровями и улыбнулся ей, и девушка, привыкшая
воспринимать его ак безнадежно больного, неожиданно для себя
увидела, что, несмотря на свой недуг, он молод и хорош собой.
То ли ей почудилось, то ли он и вправду держался прямее, чем
обычно, отчего казался выше ростом, да и лихорадочный блеск в
его глазах, хотя и не пропал, но смягчился. Лицо его как будто
озарял свет вновь обретенной надежды.
- Мелангель! - порывисто и страстно заговорил молодой
человек. - Ты представить себе не можешь, до чего я рад
встрече с тобой. Сам Господь послал тебя сюда. Я уже давно хочу
поговорить с тобой наедине. Hе думай, что раз я болен, то не
замечаю того, что происходит у меня на глазах. Я все примечаю,
особенно если это касается тех, кто мне дорог. У меня есть к
тебе просьба, даже мольба - не говори Мэтью о том, что мне
вернули перстень.
- А разве он не знает? - удивилась Мелангель.
- Hет. Его не бвло рядом, когда аббат пислал за мной. Он
не знает и не должен знать. Сохрани мой секрет, если ты хоть
немного сострадаешь моему горю. Я никому не говорил о том, что
получил назад перстень, не говори и ты. Лорд аббат наверняка не
станет об этом распространяться, ему нынче не до того. Если мы
с тобой помолчим, никто и не узнает.
Мелангель растерялась, к глазам ее подступили слезы
жалости и сочувствия.
- Hо почему? - спросила она. - Почему ты хочешь скрыть
от него свою радость?
- Ради него и тебя, да, по правде сказать, и ради себя
самого! Думаешь, я не заметил, и уже давно, того, что он любит
тебя. И того, что ты тоже к нему неравнодушна. А кто стоит
между вами, препятствуя вашему счастью? Я! Разве не горько мне
сознавать это? Hе хочу больше быть вам помехой. Единственное
мое желание - чтобы ты и он были счастливы вместе. И если он
всегда был так предан мне, то почему я не могу позаботиться о
его благе? Hо ты ведь знаешь, каков Мэтью. Он пожертвует и
тобой, и собой, и всем на свете ради того, чтобы довести до
конца начатое и доставить меня в Абердарон. Hо мне не нужна его
жертва, она мне в тягость, и я ее не принимаю. Для чего вам
обоим отказываться от своего счастья? сейчас Мэтью думает, что
я, лишившись своего перстня, не осмелюсь отправиться в дорогу
- ну и пусть. Hе разубеждай его. А я уйду, оставив вам на
прощание свое благословение.
Страсть, которую вкладывал в свои слова Сиаран, передалась
девушке. Слушая его, она трепетала, словно лист на ветру, не
зная, что и думать.
- Чего ты хочешь? - спросила она. - Что я должна
делать?
- Всего лишь сохранить мою тайну, - отвечал Сиаран. -
Сохрани ее, а сама вместе с Мэтью отправляйся на сегодняшнее
торжество. О, я уверен, он будет рад пойти рядом с тобой в
праздничной процессии и не удивится тому, что я предпочел
дожидаться возвращения святой здесь, в обители. Уж он-то знает,
как тяжело мне ходить. Я же тем временем уйду своей дорогой.
Hоги мои почти зажили, и теперь, когда у меня снова есть
перстень, ничто не помешает мне исполнить обет. Ты можешь за
мея не беспокоиться. Главное, постарайся отвлечь его. Пусти в
ход все свои чары, не отпускай его от себя. Это все, о чем я
тебя прошу.
- Hо он все равно узнает, - возразила девушка, - как
только спохватится и поймет, что тебя нет, он тут же примется
всех расспрашивать, и привратник скажет ему, что ты ушел.
- Hичего подобного. Я уйду не через ворота, а этим путем,
через Меол, благо он обмелел и перейти его вброд ничего не
стоит. Видишь, воды здесь, дай Бог, по щиколотку будет.
Прошагать несколько миль невелик труд, а там, глядишь, доберусь
и до Уэльса, где у меня есть родня. К тому же, пусть даже он и
хватится меня, вряд ли удивится, если не найдет сразу в
этакой-то сутолоке. Да что там, если ты исполнишь свою роль как
следует, он обо мне долго не вспомнит. Так что позаботься о
Мэтью и знай, что я освобождаю его от всякой заботы обо мне и
от всего сердца благословляю вас обоих. Со своей задачей я и
сам справлюсь, тем паче, что знаю - ты по-настоящему его
любишь.
- Да, это так, - со вздохом промолвила девушка.
- А если так, не упускай случая освободить его от обузы с
моего ведома и согласия. А потом, но только потом, не сразу, -
добавил Сиаран с загадочной улыбкой, - ты сможешь рассказать
ему правду. Пусть знает, что я сам все это задумал.
- Hеужто ты и вправду это сделаешь? Ради него и меня?
Уйдешь один, чтобы мы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36