На спине у Феликса было несколько противных складок. Заканчивалась спина неожиданно впалыми ягодицами. Тоненькие женские руки упирались в скользкие стены. Все вместе напоминало работающий бульдозер или, например, схватку единорога с канализационной трубой. Из-под покатого мужского плеча торчала сморщенная проституткина мордочка. Она кривилась от боли и издавала положенные всхлипы.
Говорят, до революции, падшие женщины ловили богатеньких господ на фразу: «Я — Незнако-умка. Не желаете ознако-умиться?» Принято считать, что проститутки это по-своему красиво. Но пробовали ли покупать проститутку лично вы?
В Петербурге Квартал Красных Фонарей расположен на нескольких проспектах вокруг Московского вокзала. У Площади Восстания улицы темны и пустынны. Ближе к Александро-Невской Лавре становится посветлее. Вывески модных бутиков придают району европейский вид. В 24-часовых магазинах здесь продается до двух дюжин разновидностей презервативов.
Как и все женщины, вынужденные проводить много времени вместе, проститутки сбиваются в кучки, ставят на место зарвавшихся нахалок и улыбаются подругам. То, что фонари на этих улицах редкость, на руку дебелым, сальноволосым и прыщавым продавщицам розничной любви. Найти покупателя удается не каждую ночь. Девушки толкутся у обочин, болтают с продавщицами ларьков, обсуждают учебу, куда сходили вчера и что за юбку сшила Светка.
Уровень образования категорически упал. Блока больше никто не читает. Подойдите к девушкам, и они, как продавщицы капусты, в лоб назовут вам цену. И, поверьте, нет ничего интересного в сексе, который вы за эту цену приобретете. Дамы закомплексованы, истеричны, почти не двигаются и называют то, что делают, дурацким словом «работа». Трусы они натягивают таким же суетливым движением, как та мясистая десятиклассница, которая когда-то лишила меня невинности. Никогда не возникало у меня желания полностью с ними расплатиться.
* * *
Когда мы вышли на улицу, дождь все еще шел. По грязным рекламным щитам текла мутная вода. Феликс мотнул головой и спросил, сколько времени. Пожалуй, он дойдет до работы. Ехать домой смысла нет.
— Зря. Шел бы отсыпаться.
Феликс молча развернулся и убрел за угол. Улица напоминала черно-белую фотографию. Сологуб долго шарил по карманам. На такси не хватало. Я тоже пошарил. Интересно, что я надеялся отыскать? Мы зашагали к метро. Голова немного болела.
— Завтра в Смольный пойдешь?
— Пока не знаю.
— Я-то пойду. Мне нужно. Кандидаты эти... заебали.
У женщины, сидевшей в будке возле эскалатора, была красная форменная шапочка и красные глаза. Есть хотелось так, что казалось, меня сейчас вырвет. Как ни странно, какие-то люди уже поднимались по эскалатору вверх.
— Хорошая проститутка.
— Да-а.
— Зря Феликс с ней так. Какая бы ни была, все-таки девушка.
— Да-а.
В вагоне было совсем мало народу. Мужчина уже в пальто, пара девушек. Одна внимательно читала толстую книгу. На обложке читалось «Русско-японский словарь». Несколько человек, мотая головами, спали. Как обычно с утра, было чувство, что произошла катастрофа, а ты о ней забыл.
Поезд двигался рывками, а потом и вообще встал. Где-то ниже диафрагмы во мне лежал протухший булыжник. Я смотрел на свое отражение в стекле напротив. Если подойти поближе, то будет заметно, какие желтые у меня белки глаз. Это от плохого питания. Китайская лапша быстрого приготовления, булка, чипсы, бесконечные пельмени, снова булка. Чистая питательность, еда бедных — как сухие корма для собак. От таких кормов уже через полгода псы мочатся кровью. Потом у них отнимаются задние ноги. Через год мертвую собаку зарывают в землю.
Пахло мокрой одеждой. С обуви на пол стекала вода. Ботинки были похожи на переваренные пельмени. Помню, в детстве я терпеть не мог гречневую кашу с молоком. В детском саду меня как-то даже вырвало от одного ее вида.
Мы молчали. Поезд не двигался. Потом в вагоне неожиданно погас свет.
— Оп-па!
— Что это такое?
— Может, чего случилось?
Я встал и заглянул в окно в конце вагона. Свет погас во всем составе, не только у нас. Повисла странная тишина.
— Что за херня?
— Непонятно.
В темноте кто-то шепотом обсуждал, не пора ли воспользоваться экстренной связью с машинистом? Меня, если честно, больше интересовало, нельзя ли под эту лавочку прямо в вагоне покурить?
— Идет. Там кто-то идет.
Дверь в дальнем конце вагона открылась. Внутрь шагнул милиционер.
— Проходите! Все двигаемся через первые вагоны!
— Куда проходить? Что случилось?
На ходу расталкивая спящих, милиционер прошагал через вагон и начал ковыряться в замочной скважине.
— По туннелю, что ли, пойдем? Вот это да!
Мы прошли насквозь несколько вагонов. Становилось светлее. В головном вагоне двери были открыты. Снаружи начиналась станция «Владимирская». Пригибая голову, будто боясь удариться, пассажиры выходили на платформу.
Первое, что я увидел, был лежащий на платформе мужской ботинок. Из его развороченного нутра торчало что-то лохматое. Дальше платформа была усыпана мелко дробленым стеклом. Оно хрустело под ногами. Я прошел к началу состава и заглянул в кабину. Внутри сидел машинист. Он смотрел перед собой стеклянными глазами. На пульте подкладкой вверх лежала его фуражка. У машиниста было серое мокрое лицо. Пол в кабине был густо усыпан стеклом.
Из вагона выходили пассажиры. Скоро на платформе стало тесновато. С ее дальнего конца прибежал еще один милиционер. Машинист не менял позы. Его бил озноб.
— Вон он!
Все забубнили и столпились у середины головного вагона. Сологуб плечом раздвинул толпу. Он долго смотрел в просвет между платформой и вагоном, потом вернулся ко мне.
— Сходи посмотри.
Уткнувшись лицом в грязные шпалы, под вагоном лежал человек. Почему-то голый выше пояса. Из-под брючного ремня торчала полоска светлых трусов. Вдоль позвоночника кожа была несколько раз разорвана. У меня над ухом сопел толстый дядька в шляпе и очках. Он сдвинулся от края платформы, сказал: «Фу! Гадость!» и отошел. На его место встали молодой человек с девушкой. Они плотно прижимались друг к другу. Девушка покусывала губы и смотрела широко открытыми глазами.
Подскочил Сологуб:
— У тебя удостоверение «ПРЕССА» есть?
— Есть.
— А диктофон?
— Диктофона нет.
— Фигня! Записывай ручкой. Старайся четко выяснить должность и фамилию. По коням! Ты бери на себя ментов, а я поговорю с машинистами. Блядь! Почему у нас нет с собой фотографа? Давай, давай!
Я порылся в карманах и пошел искать милиционера. Чистого листа бумаги не было. Данные я решил записывать на оборотной стороне старого факса. Увидев мое удостоверение, милиционер удивился. У него были волосы цвета давно нестиранных носков. Сперва он спросил, как это пресса успела так быстро подъехать на место происшествия. Потом объяснил ситуацию. Как все произошло, милиционер не разглядел. Стоял в дальнем конце платформы. Увидел, что поезд резко затормозил и посыпались стекла. Понял, что что-то не так. Согласно инструкции начал выводить людей из состава.
— Свидетели есть?
— Откуда! Тут всего три человека стояло. Вон та парочка и этот Каренин. Парочка целовалась, парень лежит на рельсах. Никто ничего не видел.
Пассажиры бродили по платформе, выискивая где поинтереснее. У них были лица детей, только что заставших родителей занимающимися сексом. Тетка в очках брызгалась и доказывала, что этого человека сбросили. Совершенно точно сбросили! В руках тетка держала по сумке. Пытаясь без рук поправить сползающие очки, она противно скрючивала лицо. Единственным слушателем был сонный дед. Он был одет в пиджак с орденскими планками, спортивные штаны и кепочку фэна «Chicago Bulls».
— Ну что?
— Мент дал комментарий. Я все записал.
— Фамилию выяснил?
— Черт! Фамилию забыл.
— Сейчас приедет начальник подвижного состава. То ли станции, то ли всего метрополитена. Машинист в ауте. Его самого отсюда на «скорой» увозить будут. Блядь! Почему нет фотографа!
Я плюнул на все, достал сигареты и закурил. Пробегавший мимо сержант недовольно поморщился, но останавливаться не стал. Пассажиры обходили лежащий на платформе ботинок. Я прогулялся мимо запертых книжных лотков. С обложек мне подмигивали глянцевые, недавно побывавшие у дорогого дантиста люди. Надоело это безденежье. Может, и мне написать роман, который начинался бы со слов «У майора был гранитный подбородок и глаза цвета штормового моря»?
Днем на станции весело. На лавочках сидят панки в куртках из кожезаменителя. Стоят безногие нищие в десантном камуфляже. В переходе на «Достоевскую» играет саксофонистка. Не Кэнди Далфер, конечно, но хорошенькая. Мундштук губами она обнимает так, что если я иду в тесных джинсах, то на всякий случай стараюсь не поднимать глаз. Сейчас под высокими потолками метались гулкие голоса. Погуляв по платформе, пассажиры все равно возвращались и рассматривали умирающего. Кое-кто сплевывал под ноги.
Через полчаса на станцию начали прибывать службы и начальство. Сперва появился врач. Он, не торопясь, шел с дальнего конца платформы. Под халатом у него виднелся растянутый серый свитер. В руках он нес чемоданчик. Рядом, тоже не торопясь, шагала медсестра. Она обеими руками прижимала к белому животу черную папку. Они подошли к тому месту, где был виден голый человек. Врач поставил чемоданчик на землю и сложил руки на груди.
Вслед за ним возникли метрополитеновские чины в синей униформе. Сологуб кинулся на них, как граф Дракула на последних незараженных СПИДом землян. «Без комментариев!» — вытянул вперед растопыренную пятерню старший из чинов. Пятерней он, наверное, хотел закрыть объектив телекамеры. Камеры не было. Чин расстроился и опустил руку.
«Я сказал — без комментариев!» — повторил он, но что был Сологубу какой-то метрополитеновский чмырь? Уже через минуту они стояли над местом, где была видна голая спина, и чин бубнил, упираясь губами в диктофон.
— Машиниста будут судить?
— Надо разобраться. Скорее всего, нет. Вряд ли это вина машиниста.
— А чья это вина?
— Если он был пьяный и упал сам... Или если его сбросили, то... А если выяснится, что пострадавшего задело зеркалом заднего обзора... Хотя скорее всего в этом случае виноват тоже пострадавший. Слишком близко встал к краю платформы. Думаю, машиниста не будут судить.
Мужчина старался говорить развернутыми, литературными фразами. Вокруг кружком стояли пассажиры.
— Вы думаете, он выживет?
— Это вопрос не ко мне. Вот стоит врач. Спросите у него,
— Я имею в виду — как часто люди выживают после таких падений? Я не думаю, что это первый случай за время вашей работы.
Мужчине хотелось сказать что-нибудь сногсшибательное. Он подумал и все-таки признался, что на «Владимирской» этот случай первый. Сологуб повернулся на каблуках и сунул диктофон в зубы врачу. Диктофон был дорогой. Из тех, что рассчитаны не на стандартную, а на совсем маленькую кассету. Он все делал правильно. Чем ближе к лицу собеседника подносишь диктофон, тем острее он ощущает себя героем красивого кино.
Врач спросил, какое издание представляет Сологуб. Тот назвал свою газету. Врач, не торопясь, заглянул в просвет и сказал, что вряд ли этот человек выживет.
— Но сейчас он жив?
— Конечно. Вы же видите: кровь продолжает течь. Налицо дыхательные движения. Нет, сейчас он, безусловно, жив.
Пассажиры, как школьники на экскурсии, вытягивали шеи и следили за пальцем врача.
Потом прибыло милицейское начальство, и зрителей стали оттеснять с платформы. Сержант передал наверх, чтобы все эскалаторы запустили на подъем. «Па-а-апрашу! Па-а-апрашу на выход!» Пассажиры ругались и говорили, что опаздывают. Как прикажете добираться на работу?
Сержант попробовал отправить наверх и нас. Сологуб удивленно задрал брови. Неужели сержант не знаком с «Законом о прессе»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Говорят, до революции, падшие женщины ловили богатеньких господ на фразу: «Я — Незнако-умка. Не желаете ознако-умиться?» Принято считать, что проститутки это по-своему красиво. Но пробовали ли покупать проститутку лично вы?
В Петербурге Квартал Красных Фонарей расположен на нескольких проспектах вокруг Московского вокзала. У Площади Восстания улицы темны и пустынны. Ближе к Александро-Невской Лавре становится посветлее. Вывески модных бутиков придают району европейский вид. В 24-часовых магазинах здесь продается до двух дюжин разновидностей презервативов.
Как и все женщины, вынужденные проводить много времени вместе, проститутки сбиваются в кучки, ставят на место зарвавшихся нахалок и улыбаются подругам. То, что фонари на этих улицах редкость, на руку дебелым, сальноволосым и прыщавым продавщицам розничной любви. Найти покупателя удается не каждую ночь. Девушки толкутся у обочин, болтают с продавщицами ларьков, обсуждают учебу, куда сходили вчера и что за юбку сшила Светка.
Уровень образования категорически упал. Блока больше никто не читает. Подойдите к девушкам, и они, как продавщицы капусты, в лоб назовут вам цену. И, поверьте, нет ничего интересного в сексе, который вы за эту цену приобретете. Дамы закомплексованы, истеричны, почти не двигаются и называют то, что делают, дурацким словом «работа». Трусы они натягивают таким же суетливым движением, как та мясистая десятиклассница, которая когда-то лишила меня невинности. Никогда не возникало у меня желания полностью с ними расплатиться.
* * *
Когда мы вышли на улицу, дождь все еще шел. По грязным рекламным щитам текла мутная вода. Феликс мотнул головой и спросил, сколько времени. Пожалуй, он дойдет до работы. Ехать домой смысла нет.
— Зря. Шел бы отсыпаться.
Феликс молча развернулся и убрел за угол. Улица напоминала черно-белую фотографию. Сологуб долго шарил по карманам. На такси не хватало. Я тоже пошарил. Интересно, что я надеялся отыскать? Мы зашагали к метро. Голова немного болела.
— Завтра в Смольный пойдешь?
— Пока не знаю.
— Я-то пойду. Мне нужно. Кандидаты эти... заебали.
У женщины, сидевшей в будке возле эскалатора, была красная форменная шапочка и красные глаза. Есть хотелось так, что казалось, меня сейчас вырвет. Как ни странно, какие-то люди уже поднимались по эскалатору вверх.
— Хорошая проститутка.
— Да-а.
— Зря Феликс с ней так. Какая бы ни была, все-таки девушка.
— Да-а.
В вагоне было совсем мало народу. Мужчина уже в пальто, пара девушек. Одна внимательно читала толстую книгу. На обложке читалось «Русско-японский словарь». Несколько человек, мотая головами, спали. Как обычно с утра, было чувство, что произошла катастрофа, а ты о ней забыл.
Поезд двигался рывками, а потом и вообще встал. Где-то ниже диафрагмы во мне лежал протухший булыжник. Я смотрел на свое отражение в стекле напротив. Если подойти поближе, то будет заметно, какие желтые у меня белки глаз. Это от плохого питания. Китайская лапша быстрого приготовления, булка, чипсы, бесконечные пельмени, снова булка. Чистая питательность, еда бедных — как сухие корма для собак. От таких кормов уже через полгода псы мочатся кровью. Потом у них отнимаются задние ноги. Через год мертвую собаку зарывают в землю.
Пахло мокрой одеждой. С обуви на пол стекала вода. Ботинки были похожи на переваренные пельмени. Помню, в детстве я терпеть не мог гречневую кашу с молоком. В детском саду меня как-то даже вырвало от одного ее вида.
Мы молчали. Поезд не двигался. Потом в вагоне неожиданно погас свет.
— Оп-па!
— Что это такое?
— Может, чего случилось?
Я встал и заглянул в окно в конце вагона. Свет погас во всем составе, не только у нас. Повисла странная тишина.
— Что за херня?
— Непонятно.
В темноте кто-то шепотом обсуждал, не пора ли воспользоваться экстренной связью с машинистом? Меня, если честно, больше интересовало, нельзя ли под эту лавочку прямо в вагоне покурить?
— Идет. Там кто-то идет.
Дверь в дальнем конце вагона открылась. Внутрь шагнул милиционер.
— Проходите! Все двигаемся через первые вагоны!
— Куда проходить? Что случилось?
На ходу расталкивая спящих, милиционер прошагал через вагон и начал ковыряться в замочной скважине.
— По туннелю, что ли, пойдем? Вот это да!
Мы прошли насквозь несколько вагонов. Становилось светлее. В головном вагоне двери были открыты. Снаружи начиналась станция «Владимирская». Пригибая голову, будто боясь удариться, пассажиры выходили на платформу.
Первое, что я увидел, был лежащий на платформе мужской ботинок. Из его развороченного нутра торчало что-то лохматое. Дальше платформа была усыпана мелко дробленым стеклом. Оно хрустело под ногами. Я прошел к началу состава и заглянул в кабину. Внутри сидел машинист. Он смотрел перед собой стеклянными глазами. На пульте подкладкой вверх лежала его фуражка. У машиниста было серое мокрое лицо. Пол в кабине был густо усыпан стеклом.
Из вагона выходили пассажиры. Скоро на платформе стало тесновато. С ее дальнего конца прибежал еще один милиционер. Машинист не менял позы. Его бил озноб.
— Вон он!
Все забубнили и столпились у середины головного вагона. Сологуб плечом раздвинул толпу. Он долго смотрел в просвет между платформой и вагоном, потом вернулся ко мне.
— Сходи посмотри.
Уткнувшись лицом в грязные шпалы, под вагоном лежал человек. Почему-то голый выше пояса. Из-под брючного ремня торчала полоска светлых трусов. Вдоль позвоночника кожа была несколько раз разорвана. У меня над ухом сопел толстый дядька в шляпе и очках. Он сдвинулся от края платформы, сказал: «Фу! Гадость!» и отошел. На его место встали молодой человек с девушкой. Они плотно прижимались друг к другу. Девушка покусывала губы и смотрела широко открытыми глазами.
Подскочил Сологуб:
— У тебя удостоверение «ПРЕССА» есть?
— Есть.
— А диктофон?
— Диктофона нет.
— Фигня! Записывай ручкой. Старайся четко выяснить должность и фамилию. По коням! Ты бери на себя ментов, а я поговорю с машинистами. Блядь! Почему у нас нет с собой фотографа? Давай, давай!
Я порылся в карманах и пошел искать милиционера. Чистого листа бумаги не было. Данные я решил записывать на оборотной стороне старого факса. Увидев мое удостоверение, милиционер удивился. У него были волосы цвета давно нестиранных носков. Сперва он спросил, как это пресса успела так быстро подъехать на место происшествия. Потом объяснил ситуацию. Как все произошло, милиционер не разглядел. Стоял в дальнем конце платформы. Увидел, что поезд резко затормозил и посыпались стекла. Понял, что что-то не так. Согласно инструкции начал выводить людей из состава.
— Свидетели есть?
— Откуда! Тут всего три человека стояло. Вон та парочка и этот Каренин. Парочка целовалась, парень лежит на рельсах. Никто ничего не видел.
Пассажиры бродили по платформе, выискивая где поинтереснее. У них были лица детей, только что заставших родителей занимающимися сексом. Тетка в очках брызгалась и доказывала, что этого человека сбросили. Совершенно точно сбросили! В руках тетка держала по сумке. Пытаясь без рук поправить сползающие очки, она противно скрючивала лицо. Единственным слушателем был сонный дед. Он был одет в пиджак с орденскими планками, спортивные штаны и кепочку фэна «Chicago Bulls».
— Ну что?
— Мент дал комментарий. Я все записал.
— Фамилию выяснил?
— Черт! Фамилию забыл.
— Сейчас приедет начальник подвижного состава. То ли станции, то ли всего метрополитена. Машинист в ауте. Его самого отсюда на «скорой» увозить будут. Блядь! Почему нет фотографа!
Я плюнул на все, достал сигареты и закурил. Пробегавший мимо сержант недовольно поморщился, но останавливаться не стал. Пассажиры обходили лежащий на платформе ботинок. Я прогулялся мимо запертых книжных лотков. С обложек мне подмигивали глянцевые, недавно побывавшие у дорогого дантиста люди. Надоело это безденежье. Может, и мне написать роман, который начинался бы со слов «У майора был гранитный подбородок и глаза цвета штормового моря»?
Днем на станции весело. На лавочках сидят панки в куртках из кожезаменителя. Стоят безногие нищие в десантном камуфляже. В переходе на «Достоевскую» играет саксофонистка. Не Кэнди Далфер, конечно, но хорошенькая. Мундштук губами она обнимает так, что если я иду в тесных джинсах, то на всякий случай стараюсь не поднимать глаз. Сейчас под высокими потолками метались гулкие голоса. Погуляв по платформе, пассажиры все равно возвращались и рассматривали умирающего. Кое-кто сплевывал под ноги.
Через полчаса на станцию начали прибывать службы и начальство. Сперва появился врач. Он, не торопясь, шел с дальнего конца платформы. Под халатом у него виднелся растянутый серый свитер. В руках он нес чемоданчик. Рядом, тоже не торопясь, шагала медсестра. Она обеими руками прижимала к белому животу черную папку. Они подошли к тому месту, где был виден голый человек. Врач поставил чемоданчик на землю и сложил руки на груди.
Вслед за ним возникли метрополитеновские чины в синей униформе. Сологуб кинулся на них, как граф Дракула на последних незараженных СПИДом землян. «Без комментариев!» — вытянул вперед растопыренную пятерню старший из чинов. Пятерней он, наверное, хотел закрыть объектив телекамеры. Камеры не было. Чин расстроился и опустил руку.
«Я сказал — без комментариев!» — повторил он, но что был Сологубу какой-то метрополитеновский чмырь? Уже через минуту они стояли над местом, где была видна голая спина, и чин бубнил, упираясь губами в диктофон.
— Машиниста будут судить?
— Надо разобраться. Скорее всего, нет. Вряд ли это вина машиниста.
— А чья это вина?
— Если он был пьяный и упал сам... Или если его сбросили, то... А если выяснится, что пострадавшего задело зеркалом заднего обзора... Хотя скорее всего в этом случае виноват тоже пострадавший. Слишком близко встал к краю платформы. Думаю, машиниста не будут судить.
Мужчина старался говорить развернутыми, литературными фразами. Вокруг кружком стояли пассажиры.
— Вы думаете, он выживет?
— Это вопрос не ко мне. Вот стоит врач. Спросите у него,
— Я имею в виду — как часто люди выживают после таких падений? Я не думаю, что это первый случай за время вашей работы.
Мужчине хотелось сказать что-нибудь сногсшибательное. Он подумал и все-таки признался, что на «Владимирской» этот случай первый. Сологуб повернулся на каблуках и сунул диктофон в зубы врачу. Диктофон был дорогой. Из тех, что рассчитаны не на стандартную, а на совсем маленькую кассету. Он все делал правильно. Чем ближе к лицу собеседника подносишь диктофон, тем острее он ощущает себя героем красивого кино.
Врач спросил, какое издание представляет Сологуб. Тот назвал свою газету. Врач, не торопясь, заглянул в просвет и сказал, что вряд ли этот человек выживет.
— Но сейчас он жив?
— Конечно. Вы же видите: кровь продолжает течь. Налицо дыхательные движения. Нет, сейчас он, безусловно, жив.
Пассажиры, как школьники на экскурсии, вытягивали шеи и следили за пальцем врача.
Потом прибыло милицейское начальство, и зрителей стали оттеснять с платформы. Сержант передал наверх, чтобы все эскалаторы запустили на подъем. «Па-а-апрашу! Па-а-апрашу на выход!» Пассажиры ругались и говорили, что опаздывают. Как прикажете добираться на работу?
Сержант попробовал отправить наверх и нас. Сологуб удивленно задрал брови. Неужели сержант не знаком с «Законом о прессе»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39