Словно Делавэр между Филадельфией и Кэмденом принадлежал далекому, давным-давно умершему прошлому.
Все действительно умерло, сообщил себе Кэссиди. Для него лично это старая история, недостойная воспоминания. Это уже не улицы, а ряды булыжных могил, где похоронены они все, где заглохли все крики, ругань, стук ударов кулаками, звон бьющегося стекла. С этим покончено, это прошло, будет быстро забыто. Так бывает, когда проезжаешь мимо дохлой собаки на мостовой с вылезшими наружу кишками, на миг чувствуешь жалость, потом едешь дальше и все забываешь.
Ему не понадобится много времени, чтоб забыть “Заведение Ланди”. Полин, Спана, Шили. И всех остальных. Он велел себе включить в этот список Милдред. Ладно, это очень просто. Всех, включая Милдред. Конечно, включая. Почему нет? Почему, черт возьми, нет? Включение Милдред доставило чистое удовольствие. Забыть Милдред — все равно что вырваться из шума, рева, ослепляющей жары бойлерной и очутиться в тихом месте на чистом, свежем воздухе.
Ибо Милдред принадлежит промежуточному периоду, вот и все. Промежуточному периоду падения, когда он сознательно опускался, яростно вышвыривая из своего существа все благородное. Он наказывал себя, глуша спиртное, и точно так же женился на Милдред в буйном безумном желании осквернить свою душу женитьбой на сквернословящей портовой шлюхе. Сам этот брак был издевкой, причудливым эпизодом, как на маскараде. Брачная церемония, тот самый момент, когда он назвал кольцо на палец Милдред, вспоминались как живо расцвеченная карикатурная обложка журнальчика ужасов. Сцену обрамляет пылающий балдахин, вместо пола — горящие угли. Там были подружки невесты в облегающих ярко-красных атласных нарядах, с рогами. Невесту отдавало замуж тощее ухмыляющееся чудовище, которое тыкало в жениха огромной трехзубой вилкой. Жених улыбался и просил чудовище продолжать, испытывая большое удовольствие.
Дорога впереди за ветровым стеклом поворачивала, выплыл склон холма и заслонил Кэссиди вид на реку. Холм усыпали одуванчики и маргаритки. Это был прелестный холм, и тут, подняв глаза вверх по склону, он увидел огромный рекламный щит с обращенным ко всем призывом пить виски определенного сорта.
В восемь сорок, когда Кэссиди завершил последний рейс из Истона, небо потемнело, взошла полная яркая луна. Выходя из трамвайчика на углу Первой и Арч, он ощутил мягкость вечера, почуял бриз, освежающий и очищающий воздух от удушливой жары, и решил, что неплохо было бы прогуляться с До-рис в парке.
Он направился к ее дому, думая, как они замечательно пообедают вместе. Вполне возможно, она приготовила ему еще один превосходный обед, а если нет, он ее поведет в хороший ресторан, а потом они пойдут в парк Фэрмаунт, пройдутся вокруг фонтана рядом с музеем Парквей. Погуляют, а когда устанут, сядут на скамеечку, наслаждаясь вечерним ветерком.
Но сперва, до обеда, он нальет в ванну воды, влезет и хорошенько намылится. Ему безусловно нужна ванна. Тело под шоферской униформой спеклось от пота и грязи. Он с наслаждением предвкушал ванну, потом бритье, потом чистую рубашку...
И прищелкнул пальцами, вспомнив, что вся его одежда и вещи находятся в спальне квартиры на втором этаже. Стал гадать, там ли в данный момент Милдред. Объявил себе, что не имеет значения, там она или нет. Он вправе, черт побери, забрать свою одежду. Только, может, она опять начнет драться, а ему этого определенно не хочется. Он сжал губы. В ее интересах не затевать очередную бузу. Черт возьми, лучше ей с ним не связываться. Есть предел его терпению по отношению к этой дрянной шлюхе. По правде сказать, он и так уже чересчур много вытерпел на углу улицы нынче утром. Если вечером она снова начнет, ей придется ходить в бинтах. Ладно, пускай начнет. Пусть будет дома и поджидает его. Пускай только начнет.
Он пошел быстрее, не сознавая, что правда надеется застать ее там затевающей что-то. Вошел в многоквартирный дом, сжав кулаки. Пронесся по темной лестнице, распахнул дверь, ворвался в квартиру.
Гостиная пребывала все в том же разгромленном состоянии. Либо Милдред устроила еще одну вечеринку, либо пальцем не шевельнула, чтобы убрать хлам трехдневной давности. Кэссиди пинком отшвырнул стул, прошел в спальню, направился к шкафу. И сразу остановился, глядя на пепельницу.
Пепельница стояла на столике у кровати. Он посмотрел на окурок сигары, лежавший в пепельнице. Потом взглянул на скомканные простыни, на валявшуюся на полу подушку.
Ну? — спросил он себя. Ну и что? В чем дело? Об этом и думать не стоит. Разумеется, он ни капли не сердится. Нет, конечно. Чего злиться? При нынешнем положении дел она имеет полное право делать все, что заблагорассудится, черт побери. Если ей хочется пригласить сюда Хейни Кенрика и прыгнуть в постель с этой жирной грязной свиньей, все в порядке. Если хочет, пускай занимается этим с Хейни каждый вечер. Пускай Хейни ей дарит подарки, дает деньги, всю белиберду, за которую пожелает платить.
Кэссиди отвернулся от постели, пошел к шкафу, велев себе поторапливаться, собрать вещи и выметаться к чертям.
Он открыл дверцу шкафа. Тот был пуст. Он стоял и хлопал глазами. В шкафу должны были быть три костюма, несколько брюк и несколько пар обуви. На верхней полке должны были лежать, как минимум, дюжина рубашек, столько же трусов, носки, носовые платки.
Ничего этого не было. Просто пустой шкаф.
Потом он увидел клочок бумаги, прицепленный к вешалке. Сорвал бумажку, уставился на написанные от руки строчки, прочел сообщение вслух: “Если хочешь забрать одежду, ищи в реке”.
Кэссиди скомкал бумажку в кулаке, высоко поднял руку, швырнул комок об пол. Прицелился в дверцу шкафа, ударил, пробил, полетели щепки.
Круто повернулся и увидел дверцу другого шкафа, где хранилась ее одежда. Мрачно ухмыльнулся, пошел через комнату, обещая себе замечательно позабавиться, разорвав в клочья голыми руками все платья до единого.
Рывком открыл дверцу, но и этот шкаф был пуст. Зиял пустотой, смахивая на ухмыляющуюся над Кэссиди физиономию. И тут он заметил другой клочок бумаги, тоже прицепленный к вешалке, схватил его, прочел свистящим шепотом. Там стояли всего три слова с ее излюбленным глаголом посередине.
Листок вылетел у него из рук. По какой-то безотчетной причине гнев улетучился, осталась какая-то непонятная грусть, в которой присутствовала доля жалости к себе. Он заметил про себя, что каким-нибудь дуракам это могло бы показаться забавным. Но не было ничего забавного в мужчине, потерявшем последнюю рубашку.
Он уставился в пол и медленно покачал головой. Что за дешевый трюк. Какой гнусный, дрянной и постыдный поступок. Господи Иисусе, если ей хочется его вернуть, можно ведь было попробовать как-нибудь по-другому, правда? По крайней мере, могла бы оставить ему хоть рубашку прикрыть спину, всего одну рубашку.
Ярость снова вскипела, он резко огляделся, увидел туалетный столик. Подумал о бутылочках с туалетной водой, о баночках с кремом, о белье, о чем угодно. Обо всем, что может попасть ему в руки.
Ящики туалетного столика были пусты. Последний пустой ящик — это было уже чересчур, он выдернул его и швырнул в другой конец комнаты. Ящик вылетел через дверь в гостиную и ударился в стол.
Она переехала, сообщил он себе. Бросила всю его одежду в Делавэр, потом собрала свои вещи и переехала. В данный момент, говорил он себе, ей лучше всего сидеть в поезде, который мчится из города. Если она, оказав ему подобную услугу, находится где-то поблизости и он до нее доберется...
Когда он вышел из квартиры и спускался по лестнице, беспомощная злоба почти душила его. Когда вышел из дома, оказавшись на вечернем воздухе, кулаки просто зудели от необходимости нанести удар. Завернув за угол, он себе посоветовал связаться с Шили. Попросить Шили открыть лавочку и продать ему какую-нибудь одежду. Ему было известно, что Шили должен сидеть в “Заведении Ланди”, потому что Шили всегда сидел в “Заведении Ланди” по окончании рабочего дня.
Кэссиди зашагал вниз по Док-стрит по направлению к Ланди. Он знал, что торопится, и не мог понять, почему не ускоряет шаг, полностью сознавая, что идет медленно, почти осторожно. А потом остро почувствовал темноту на улице. И тишина на улице была плотной, он ощущал ее почти физически у себя за спиной. Это чувство росло, постепенно превращаясь в смутное предвидение приближающейся опасности.
Он не имел представления, что и почему должно случиться. Но нисколько не меньше, чем в том, что стоит обеими ногами на земле, был уверен, что за ним идут и вот-вот набросятся.
Придя к этому убеждению, он сразу стал поворачивать голову, чтобы посмотреть назад. И тут на него напали. Он почувствовал оглушительный удар чего-то очень твердого по плечу, сообразив, что метили ему в голову и промахнулись на несколько дюймов. Споткнулся, обернулся, увидел троих.
Троих громадных портовых мужиков с бычьими шеями. Один очень высокий, абсолютно лысый, с гигантскими руками. Другой формами смахивал на гранитную глыбу, а физиономией с расплюснутым носом и перекрученными ушами — на мопса. Третий, очень низенький, очень широкий, держал длинный отрезок свинцовой трубы. Кэссиди знал только, что перед ним трое, которым кто-то заплатил, чтобы они его отделали.
Свинцовая труба снова свистнула над головой, и Кэссиди шарахнулся в сторону. Он думал не о свинцовой трубе, а о своей одежде на дне Делавэра, о грязной шутке, которую с ним сыграли, о том факте, что несколько минут назад ему хотелось поразмять кулаки. Увидев еще один взмах свинцовой трубы, он не стал уклоняться, взмахнул рукой, схватил, удержал, дернул, вырвал ее у маленького широкого мужчины и начал размахивать тяжелой трубой в воздухе.
Двое мужчин повыше надвигались с обеих сторон, но он не обращал на них внимания, шел на коренастого недомерка, нанося трубой рубящие удары, целя ему по ребрам. Другие приблизились, бросились, и лысый нанес Кэссиди сокрушительный удар в голову сбоку. Пошатнувшись назад, он выронил свинцовую трубу, а полная луна раздробилась в его глазах на множество лун разных цветов. Он сказал себе, что все не так плохо, что он еще не совсем готов отключиться. И как-то умудрился устоять на ногах.
Ухмыльнулся двум подходившим мужчинам, а когда они прибавили шаг, налетел на них. Левая рука, действуя словно поршень, заехала лысому в глаз. А потом еще раз. Он пытался поскорее расправиться с лысым, ибо главной проблемой оставался другой, мужчина с расплющенным носом и перекрученными ушами. Это был профессионал, выходивший на ринг, и не однажды, о чем свидетельствовало изуродованное лицо. Но он еще мог и умел работать. Он еще мог бить.
Лысый пробовал уворачиваться от ударов Кэссиди, который описывал круг, видя зловещее приближение мужчины с расплющенным носом. Кэссиди сделал финт правой, добавил левой, потом подошел совсем близко для сокрушительного удара правой, сильного и окончательного, в челюсть прямо под ухом. Лысый медленно поднял руки, растопырил пальцы и упал без сознания.
В этот самый момент мужчина с расплющенным носом нанес хук левой, пришедшийся прямо под сердце, и Кэссиди рухнул. Мужчина усмехнулся, вежливо предложил ему встать. Кэссиди начал вставать, мужчина наклонился, подхватил его под мышки, помог, а потом снова сбил с ног хуком правой в голову.
Поднялся коротенький крепыш, подобрал свинцовую трубу. Держась другой рукой за переломанные, огнем горевшие ребра, подошел и сказал:
— Ну, давай я его прикончу.
— Нет, — ответил здоровяк с лицом мопса, — он мой.
— Ты с ним просто играешь, — упрекнул коренастый.
— Играю? — Мопс наклонился, чтобы поднять Кэссиди с земли. — Я бы так не сказал. — Он держал Кэссиди в вертикальном положении и даже не смотрел на него. — По-моему, я работаю честно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Все действительно умерло, сообщил себе Кэссиди. Для него лично это старая история, недостойная воспоминания. Это уже не улицы, а ряды булыжных могил, где похоронены они все, где заглохли все крики, ругань, стук ударов кулаками, звон бьющегося стекла. С этим покончено, это прошло, будет быстро забыто. Так бывает, когда проезжаешь мимо дохлой собаки на мостовой с вылезшими наружу кишками, на миг чувствуешь жалость, потом едешь дальше и все забываешь.
Ему не понадобится много времени, чтоб забыть “Заведение Ланди”. Полин, Спана, Шили. И всех остальных. Он велел себе включить в этот список Милдред. Ладно, это очень просто. Всех, включая Милдред. Конечно, включая. Почему нет? Почему, черт возьми, нет? Включение Милдред доставило чистое удовольствие. Забыть Милдред — все равно что вырваться из шума, рева, ослепляющей жары бойлерной и очутиться в тихом месте на чистом, свежем воздухе.
Ибо Милдред принадлежит промежуточному периоду, вот и все. Промежуточному периоду падения, когда он сознательно опускался, яростно вышвыривая из своего существа все благородное. Он наказывал себя, глуша спиртное, и точно так же женился на Милдред в буйном безумном желании осквернить свою душу женитьбой на сквернословящей портовой шлюхе. Сам этот брак был издевкой, причудливым эпизодом, как на маскараде. Брачная церемония, тот самый момент, когда он назвал кольцо на палец Милдред, вспоминались как живо расцвеченная карикатурная обложка журнальчика ужасов. Сцену обрамляет пылающий балдахин, вместо пола — горящие угли. Там были подружки невесты в облегающих ярко-красных атласных нарядах, с рогами. Невесту отдавало замуж тощее ухмыляющееся чудовище, которое тыкало в жениха огромной трехзубой вилкой. Жених улыбался и просил чудовище продолжать, испытывая большое удовольствие.
Дорога впереди за ветровым стеклом поворачивала, выплыл склон холма и заслонил Кэссиди вид на реку. Холм усыпали одуванчики и маргаритки. Это был прелестный холм, и тут, подняв глаза вверх по склону, он увидел огромный рекламный щит с обращенным ко всем призывом пить виски определенного сорта.
В восемь сорок, когда Кэссиди завершил последний рейс из Истона, небо потемнело, взошла полная яркая луна. Выходя из трамвайчика на углу Первой и Арч, он ощутил мягкость вечера, почуял бриз, освежающий и очищающий воздух от удушливой жары, и решил, что неплохо было бы прогуляться с До-рис в парке.
Он направился к ее дому, думая, как они замечательно пообедают вместе. Вполне возможно, она приготовила ему еще один превосходный обед, а если нет, он ее поведет в хороший ресторан, а потом они пойдут в парк Фэрмаунт, пройдутся вокруг фонтана рядом с музеем Парквей. Погуляют, а когда устанут, сядут на скамеечку, наслаждаясь вечерним ветерком.
Но сперва, до обеда, он нальет в ванну воды, влезет и хорошенько намылится. Ему безусловно нужна ванна. Тело под шоферской униформой спеклось от пота и грязи. Он с наслаждением предвкушал ванну, потом бритье, потом чистую рубашку...
И прищелкнул пальцами, вспомнив, что вся его одежда и вещи находятся в спальне квартиры на втором этаже. Стал гадать, там ли в данный момент Милдред. Объявил себе, что не имеет значения, там она или нет. Он вправе, черт побери, забрать свою одежду. Только, может, она опять начнет драться, а ему этого определенно не хочется. Он сжал губы. В ее интересах не затевать очередную бузу. Черт возьми, лучше ей с ним не связываться. Есть предел его терпению по отношению к этой дрянной шлюхе. По правде сказать, он и так уже чересчур много вытерпел на углу улицы нынче утром. Если вечером она снова начнет, ей придется ходить в бинтах. Ладно, пускай начнет. Пусть будет дома и поджидает его. Пускай только начнет.
Он пошел быстрее, не сознавая, что правда надеется застать ее там затевающей что-то. Вошел в многоквартирный дом, сжав кулаки. Пронесся по темной лестнице, распахнул дверь, ворвался в квартиру.
Гостиная пребывала все в том же разгромленном состоянии. Либо Милдред устроила еще одну вечеринку, либо пальцем не шевельнула, чтобы убрать хлам трехдневной давности. Кэссиди пинком отшвырнул стул, прошел в спальню, направился к шкафу. И сразу остановился, глядя на пепельницу.
Пепельница стояла на столике у кровати. Он посмотрел на окурок сигары, лежавший в пепельнице. Потом взглянул на скомканные простыни, на валявшуюся на полу подушку.
Ну? — спросил он себя. Ну и что? В чем дело? Об этом и думать не стоит. Разумеется, он ни капли не сердится. Нет, конечно. Чего злиться? При нынешнем положении дел она имеет полное право делать все, что заблагорассудится, черт побери. Если ей хочется пригласить сюда Хейни Кенрика и прыгнуть в постель с этой жирной грязной свиньей, все в порядке. Если хочет, пускай занимается этим с Хейни каждый вечер. Пускай Хейни ей дарит подарки, дает деньги, всю белиберду, за которую пожелает платить.
Кэссиди отвернулся от постели, пошел к шкафу, велев себе поторапливаться, собрать вещи и выметаться к чертям.
Он открыл дверцу шкафа. Тот был пуст. Он стоял и хлопал глазами. В шкафу должны были быть три костюма, несколько брюк и несколько пар обуви. На верхней полке должны были лежать, как минимум, дюжина рубашек, столько же трусов, носки, носовые платки.
Ничего этого не было. Просто пустой шкаф.
Потом он увидел клочок бумаги, прицепленный к вешалке. Сорвал бумажку, уставился на написанные от руки строчки, прочел сообщение вслух: “Если хочешь забрать одежду, ищи в реке”.
Кэссиди скомкал бумажку в кулаке, высоко поднял руку, швырнул комок об пол. Прицелился в дверцу шкафа, ударил, пробил, полетели щепки.
Круто повернулся и увидел дверцу другого шкафа, где хранилась ее одежда. Мрачно ухмыльнулся, пошел через комнату, обещая себе замечательно позабавиться, разорвав в клочья голыми руками все платья до единого.
Рывком открыл дверцу, но и этот шкаф был пуст. Зиял пустотой, смахивая на ухмыляющуюся над Кэссиди физиономию. И тут он заметил другой клочок бумаги, тоже прицепленный к вешалке, схватил его, прочел свистящим шепотом. Там стояли всего три слова с ее излюбленным глаголом посередине.
Листок вылетел у него из рук. По какой-то безотчетной причине гнев улетучился, осталась какая-то непонятная грусть, в которой присутствовала доля жалости к себе. Он заметил про себя, что каким-нибудь дуракам это могло бы показаться забавным. Но не было ничего забавного в мужчине, потерявшем последнюю рубашку.
Он уставился в пол и медленно покачал головой. Что за дешевый трюк. Какой гнусный, дрянной и постыдный поступок. Господи Иисусе, если ей хочется его вернуть, можно ведь было попробовать как-нибудь по-другому, правда? По крайней мере, могла бы оставить ему хоть рубашку прикрыть спину, всего одну рубашку.
Ярость снова вскипела, он резко огляделся, увидел туалетный столик. Подумал о бутылочках с туалетной водой, о баночках с кремом, о белье, о чем угодно. Обо всем, что может попасть ему в руки.
Ящики туалетного столика были пусты. Последний пустой ящик — это было уже чересчур, он выдернул его и швырнул в другой конец комнаты. Ящик вылетел через дверь в гостиную и ударился в стол.
Она переехала, сообщил он себе. Бросила всю его одежду в Делавэр, потом собрала свои вещи и переехала. В данный момент, говорил он себе, ей лучше всего сидеть в поезде, который мчится из города. Если она, оказав ему подобную услугу, находится где-то поблизости и он до нее доберется...
Когда он вышел из квартиры и спускался по лестнице, беспомощная злоба почти душила его. Когда вышел из дома, оказавшись на вечернем воздухе, кулаки просто зудели от необходимости нанести удар. Завернув за угол, он себе посоветовал связаться с Шили. Попросить Шили открыть лавочку и продать ему какую-нибудь одежду. Ему было известно, что Шили должен сидеть в “Заведении Ланди”, потому что Шили всегда сидел в “Заведении Ланди” по окончании рабочего дня.
Кэссиди зашагал вниз по Док-стрит по направлению к Ланди. Он знал, что торопится, и не мог понять, почему не ускоряет шаг, полностью сознавая, что идет медленно, почти осторожно. А потом остро почувствовал темноту на улице. И тишина на улице была плотной, он ощущал ее почти физически у себя за спиной. Это чувство росло, постепенно превращаясь в смутное предвидение приближающейся опасности.
Он не имел представления, что и почему должно случиться. Но нисколько не меньше, чем в том, что стоит обеими ногами на земле, был уверен, что за ним идут и вот-вот набросятся.
Придя к этому убеждению, он сразу стал поворачивать голову, чтобы посмотреть назад. И тут на него напали. Он почувствовал оглушительный удар чего-то очень твердого по плечу, сообразив, что метили ему в голову и промахнулись на несколько дюймов. Споткнулся, обернулся, увидел троих.
Троих громадных портовых мужиков с бычьими шеями. Один очень высокий, абсолютно лысый, с гигантскими руками. Другой формами смахивал на гранитную глыбу, а физиономией с расплюснутым носом и перекрученными ушами — на мопса. Третий, очень низенький, очень широкий, держал длинный отрезок свинцовой трубы. Кэссиди знал только, что перед ним трое, которым кто-то заплатил, чтобы они его отделали.
Свинцовая труба снова свистнула над головой, и Кэссиди шарахнулся в сторону. Он думал не о свинцовой трубе, а о своей одежде на дне Делавэра, о грязной шутке, которую с ним сыграли, о том факте, что несколько минут назад ему хотелось поразмять кулаки. Увидев еще один взмах свинцовой трубы, он не стал уклоняться, взмахнул рукой, схватил, удержал, дернул, вырвал ее у маленького широкого мужчины и начал размахивать тяжелой трубой в воздухе.
Двое мужчин повыше надвигались с обеих сторон, но он не обращал на них внимания, шел на коренастого недомерка, нанося трубой рубящие удары, целя ему по ребрам. Другие приблизились, бросились, и лысый нанес Кэссиди сокрушительный удар в голову сбоку. Пошатнувшись назад, он выронил свинцовую трубу, а полная луна раздробилась в его глазах на множество лун разных цветов. Он сказал себе, что все не так плохо, что он еще не совсем готов отключиться. И как-то умудрился устоять на ногах.
Ухмыльнулся двум подходившим мужчинам, а когда они прибавили шаг, налетел на них. Левая рука, действуя словно поршень, заехала лысому в глаз. А потом еще раз. Он пытался поскорее расправиться с лысым, ибо главной проблемой оставался другой, мужчина с расплющенным носом и перекрученными ушами. Это был профессионал, выходивший на ринг, и не однажды, о чем свидетельствовало изуродованное лицо. Но он еще мог и умел работать. Он еще мог бить.
Лысый пробовал уворачиваться от ударов Кэссиди, который описывал круг, видя зловещее приближение мужчины с расплющенным носом. Кэссиди сделал финт правой, добавил левой, потом подошел совсем близко для сокрушительного удара правой, сильного и окончательного, в челюсть прямо под ухом. Лысый медленно поднял руки, растопырил пальцы и упал без сознания.
В этот самый момент мужчина с расплющенным носом нанес хук левой, пришедшийся прямо под сердце, и Кэссиди рухнул. Мужчина усмехнулся, вежливо предложил ему встать. Кэссиди начал вставать, мужчина наклонился, подхватил его под мышки, помог, а потом снова сбил с ног хуком правой в голову.
Поднялся коротенький крепыш, подобрал свинцовую трубу. Держась другой рукой за переломанные, огнем горевшие ребра, подошел и сказал:
— Ну, давай я его прикончу.
— Нет, — ответил здоровяк с лицом мопса, — он мой.
— Ты с ним просто играешь, — упрекнул коренастый.
— Играю? — Мопс наклонился, чтобы поднять Кэссиди с земли. — Я бы так не сказал. — Он держал Кэссиди в вертикальном положении и даже не смотрел на него. — По-моему, я работаю честно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24