— Мне-то казалось, что ты более гибкий человек… А ты действительно мыслишь какими-то устаревшими категориями.
— Но я же не имел права подписывать документ о выдаче такого кредита, — сказал Олег. Надежды на разговор с Павленко, которые он лелеял в течение двух недель, улетучились мгновенно. Впрочем, сейчас он отдавал себе отчёт в том, что особенно ни на что другое и не рассчитывал. И все же как бы ему хотелось, чтобы Вадим Филиппович одобрил бы его действия и возмутился наглыми притязаниями Джиоева. Он все-таки по старой памяти продолжал доверять ему, а точнее — убеждать себя в том, что доверяет. Но все получилось так, как он в принципе и ожидал. Все, что творилось в банке, разумеется, делалось с ведома и согласия Павленко.
— Олег, — вздохнул тот. — Ты должен понимать меня не то, что с полуслова, а с полувзгляда, с полунамёка. Перед отъездом я же предупредил тебя о приезде в Москву Джиоева. Неужели ты полагаешь, что я не был в курсе их дел?
— А почему же вы тогда сами не подписали этот документ? — резонно спросил Олег.
Павленко выдержал молчание, пристально глядя на собеседника.
— Мог бы, — кивнул головой он. — Разумеется, мог бы и сам. Только возникает один вопрос… Вопросик один к тебе возникает, Олег Михайлович. — Он понизил голос, а выражение его глаз стало лукавым и очень выразительным.
— Какой вопрос?
— А вот какой… Если бы я мог сам подписать этот документ, то для какой цели вы-то занимаете это кресло? — Он быстро, в зависимости от того, что говорил, переходил с дружеского «ты» на официальное «вы». — Вас для чего сюда пригласили работать? Для чего вам платится огромная зарплата? Поймите меня, честных, добросовестных и квалифицированных работников у нас не так уж и мало, как вам кажется. А вот тех, кто может взять на себя ответственность в нужный момент, их вот по пальцам можно пересчитать. И вас я считал как раз одним из таких людей. А не из каких-нибудь бюрократов, буквоедов в чёрных нарукавниках и очках на резиночке. Их время ушло в далёкое прошлое, вам пора бы уж это понять.
— То есть, Вадим Филиппович, попросту говоря, мне платится большая зарплата для того, чтобы сделать козлом отпущения и в случае крупных неприятностей свалить все на меня? — выпалил Олег.
Павленко изучающе поглядел на него, словно на какую-то диковину, а затем снова покачал головой.
— Вы полагаете, что здесь, в этом кресле, в этом кабинете, можно говорить, все, что взбредёт вам в голову, словно в пивной или в бане, Олег Михайлович? — улыбаясь краешками тонких губ, спросил Павленко. А глаза его за золочёными каплевидными очками блестели весьма-таки зловеще.
Олег понял, что пошёл напролом и действительно сболтнул лишнее.
— Да, похоже на то, что я действительно в тебе ошибся… Когда ты был моим студентом, ты казался мне гораздо умнее, — тихо произнес Павленко, снова переходя на «ты». — Хорош был бы, например, я, если бы в подобных выражениях разговаривал с премьер-министром. Ты представь себе, что я говорю точно такую же фразу о козле отпущения премьер-министру… — Он криво улыбнулся. — То-то… Даже представить себе дико. Эх, Олег, Олег… Кончилось время иллюзий, когда мы полагали себя этакими пупами земли, оторванными от всего насущного индивидами, навсегда кончилось. Сейчас мы все идем в одной упряжке, я имею в виду тех, кто не хочет получать тысячу или полторы тысячи рублей в месяц и клянчить у государства пособия на свою нищету. Тех, кто не живет в подвалах и не питается объедками из помойки. Они-то как раз имеют полное право жить, как им заблагорассудится, и плевать на все на свете с высоты своей нищеты и полной свободы. Я имею в виду тех, кто хочет жить настоящей полноценной интересной жизнью… Не думал я, что ты так глуп, ох, не думал… Кто в наше время не рискует? Кто? Эх, Олег, знал бы ты, какими деньгами ворочают сейчас люди… Да в правительстве сидят только те, кто ворочает большими деньгами. Тебе вот Джиоев предложил миллион, это уже очень большая сумма… Я бы, скрывать не стану, получил еще больше. А там… — он поднял указательный палец вверх, — соответственно занимаемому положению и заслугам. А Джиоев получил бы свой кредит, и пусть делал бы с этими деньгами, что ему угодно. С нами бы он рассчитался в срок, ему не резон обманывать нас, обернул бы деньги и рассчитался. А будет он там строить свой завод или нет, нам-то с тобой какая разница? Вот на таких многочисленных джиоевых и создавали себе миллиардные состояния те, кто оказался на свое счастье приближен к власти в начале девяностых. И кого теперь интересует происхождение их состояния? Только досужих болтунов и неудачников. Никто не осужден, никто ни за что не ответил. Фабрики, заводы, нефтяные месторождения приватизировались за гроши, за пакет ваучеров, также купленных за гроши. А требовалось-то только одно — подпись ответственного лица и некая оборотная сумма. И все, человек мигом обогащался на сто поколений вперед. А ответственное лицо обогащалось еще больше, потому что наша страна огромна, безразмерна, потому что всем что-то нужно… Ты даже представить себе не можешь, какими баснословными состояниями обладают теперь те, кто был у власти в начале девяностых, когда все это начиналось… Неужели ты веришь в их пустую болтовню о благе народа, о демократических преобразованиях? У всех рыло в пуху, абсолютно у всех, без исключения. Разве они такие документы подписывали?! Они приватизировали целые города, вооружали целые армии, становились полновластными хозяевами новообразованных суверенных государств! Ты что, полагаешь, что мне самому все это нравится? Думаешь, я не знаю, каким банком руковожу? Не знаю, что в нем творится и на кого он работает? Я, что ли, затеял все эти так называемые демократические преобразования? Ты же меня прекрасно помнишь, ты знаешь, кем я был, как говорится, до того… Я был классным преподавателем, доцентом, потом профессором. Я любил науку, любил свою работу. И занимался бы этим и впредь, если бы не началось все это. Нас, Олег, втянули в эту мясорубку, нас бросили на произвол судьбы, в воду, в огонь, в дерьмо, не имеет значения, каким словом это назвать, ты сам прекрасно понимаешь, о чем я говорю. И мы вынуждены, пойми ты, вынуждены принимать эти навязанные нам правила игры. Ты ведь еще молод, тебе нет и сорока. А я? Мне ведь идет шестой десяток. Что я, плохо жил при Советской власти? Да, честно говоря, в тысячу раз лучше, чем теперь, любил свою работу, прекрасно себя чувствовал, спокойно спал. Утром ехал на работу счастливым человеком и таким же счастливым возвращался вечером домой. А что теперь? Теперь я утром еду сюда как на бой, а по вечерам, точнее, глубокой ночью полумертвый от усталости приезжаю домой и сразу заваливаюсь на несколько часов спать, понятия толком не имея, какие сюрпризы ожидают меня завтра. Теперь нас поставили перед выбором — жить или подыхать. Не у всех, между прочим, есть такой выбор. А вот нам с тобой дали эту возможность — выжить. Они приватизировали всю страну, Олег, сделали себе состояния на сто поколений вперед. А это что? Консервный заводик какой-то, — он презрительно взмахнул рукой. — Это просто ерунда! И нам с тобой, Олег, грех жаловаться, нам тоже крупно повезло, мы с тобой как раз-таки попали, пусть и несколько позднее, но все же попали на ответственные места, и от нашей подписи теперь тоже зависит чьё-то состояние. Почему бы нас за это не отблагодарить по-царски? Почему мы должны делать это бесплатно?! А? Ты подумай об этом, ты не горячись.
— И, однако, вы хотите, чтобы документ о выдаче кредита подписал именно я, — мрачно пробормотал Олег, глядя в стол и словно пропуская мимо ушей весь длинный блестящий монолог Вадима Филипповича.
— Да, именно ты. И кстати, ещё не поздно это сделать, — нахмурился Павленко, поняв, что его слова ни в коей мере не убедили Хмельницкого.
— А я подписывать не стану, Вадим Филиппович. А если подпишут другие, то я выскажу своё особое об этом мнение, — задорно сверкнув глазами, произнёс Олег, сам не отдавая себе отчёт в том, кому и что он в этот момент говорит.
Павленко не ответил на этот его выпад. Он с какой-то жалостью и чуть ли не с брезгливостью поглядел на Олега, медленно встал с места и молча вышел из его кабинета.
А Олегу теперь казалось, что чёрная бездна, в которую он летит, стала ещё чернее и глубже…
И он более не мог держать все это в себе.
7
Да… Вадим Филиппович Павленко только сейчас понял, как ошибся он в Олеге Хмельницком, что сделал ставку совсем не на того человека.
Олег представлялся ему человеком мягким как воск, совершенно соответствующим своей внешности.
Он хорошо запомнил его ещё студентом экономического факультета МГУ, юношей с великолепной памятью, с уникальными способностями. Знал он и про другие его стороны — про любовь к спиртным напиткам, про его бесконечные романы. Совсем не был удивлён, когда на четвёртом курсе он женился. Причём не просто женился, а женился крайне удачно — на дочери самого Георгия Романовича Курганова, академика, лауреата Государственной премии, известного далеко за пределами страны экономиста.
Он сам любил вступать в брак с максимальной для себя выгодой. Его первая жена Вера была дочерью ответственного работника Совета министров. Именно через тестя он сделал первые решительные шаги в своей карьере, а впоследствии попал на работу в банк «Роскапиталинвест».
Годы шли, жена старела, сын и дочь стали взрослыми, тесть, который до конца жизни пользовался огромным влиянием в самых высоких кругах, скончался. А Вадим был по-прежнему молод душой и полон сил и энергии.
Вадим Филиппович всегда пользовался большим успехом у прекрасного пола. А когда у него завязался роман с Оксаной Головиной, дочерью президента крупной нефтяной компании «Бестойл», только что закончившей факультет журналистики МГИМО, он понял, какую выгоду можно из этого извлечь.
Вадим Филиппович был человеком дела, упускать выгоднейший момент не собирался, и решил все организовать быстро и оперативно. К тому же Оксана была младше его на целых двадцать пять лет и невероятно хороша собой. Можно было совместить приятное с полезным, а точнее, очень приятное с очень полезным.
А ухаживать он умел, подход к представительницам прекрасного пола знал во всех тонкостях. В своё время он использовал все свои чары, чтобы жениться на Вере, которая была старше его на год. Вадим приехал в Москву из маленького украинского провинциального городка, жил в общежитии. У него не было абсолютно ничего, кроме смазливой внешности и прекрасно подвешенного языка. И он использовал эти достоинства на сто процентов… Они поженились, он переехал из грязной общаги в её огромную квартиру на улице Горького с четырехметровыми потолками и видом на Кремль, сразу после окончания университета попал в аспирантуру. И пошло-поехало… Ну все было у него почти точно так же, как у Олега Хмельницкого. Тоже провинциал, тоже ничего нет за душой, тоже женился более, чем выгодно. Он увидел в Хмельницком родственную душу…
У Вадима и Веры родились один за другим с разницей в год сын Филипп и дочь Лариса. К началу его романа с Оксаной Головиной Филиппу было уже двадцать четыре, Ларисе двадцать три. А возлюбленной Оксане всего двадцать один год.
Вадим Филиппович одним прекрасным вечером переговорил с женой, рассказал ей, что встретил другую женщину и собирается связать с ней жизнь. Он умолчал о том, кем является отец его новой избранницы, каялся, чуть ли не рыдал, уверял Веру, что обезумел от любви и страсти, что не может жить без Оксаны и что находится в одном шаге от помрачения рассудка и самоубийства…
Результатом этой вечерней беседы было то, что Вера попала в больницу с тяжелейшим стрессом. Такого от мужа она не ожидала. Свои многочисленные любовные связи он скрывал от неё самым искусным образом, Вера считала его образцовым мужем и прекрасным отцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Но я же не имел права подписывать документ о выдаче такого кредита, — сказал Олег. Надежды на разговор с Павленко, которые он лелеял в течение двух недель, улетучились мгновенно. Впрочем, сейчас он отдавал себе отчёт в том, что особенно ни на что другое и не рассчитывал. И все же как бы ему хотелось, чтобы Вадим Филиппович одобрил бы его действия и возмутился наглыми притязаниями Джиоева. Он все-таки по старой памяти продолжал доверять ему, а точнее — убеждать себя в том, что доверяет. Но все получилось так, как он в принципе и ожидал. Все, что творилось в банке, разумеется, делалось с ведома и согласия Павленко.
— Олег, — вздохнул тот. — Ты должен понимать меня не то, что с полуслова, а с полувзгляда, с полунамёка. Перед отъездом я же предупредил тебя о приезде в Москву Джиоева. Неужели ты полагаешь, что я не был в курсе их дел?
— А почему же вы тогда сами не подписали этот документ? — резонно спросил Олег.
Павленко выдержал молчание, пристально глядя на собеседника.
— Мог бы, — кивнул головой он. — Разумеется, мог бы и сам. Только возникает один вопрос… Вопросик один к тебе возникает, Олег Михайлович. — Он понизил голос, а выражение его глаз стало лукавым и очень выразительным.
— Какой вопрос?
— А вот какой… Если бы я мог сам подписать этот документ, то для какой цели вы-то занимаете это кресло? — Он быстро, в зависимости от того, что говорил, переходил с дружеского «ты» на официальное «вы». — Вас для чего сюда пригласили работать? Для чего вам платится огромная зарплата? Поймите меня, честных, добросовестных и квалифицированных работников у нас не так уж и мало, как вам кажется. А вот тех, кто может взять на себя ответственность в нужный момент, их вот по пальцам можно пересчитать. И вас я считал как раз одним из таких людей. А не из каких-нибудь бюрократов, буквоедов в чёрных нарукавниках и очках на резиночке. Их время ушло в далёкое прошлое, вам пора бы уж это понять.
— То есть, Вадим Филиппович, попросту говоря, мне платится большая зарплата для того, чтобы сделать козлом отпущения и в случае крупных неприятностей свалить все на меня? — выпалил Олег.
Павленко изучающе поглядел на него, словно на какую-то диковину, а затем снова покачал головой.
— Вы полагаете, что здесь, в этом кресле, в этом кабинете, можно говорить, все, что взбредёт вам в голову, словно в пивной или в бане, Олег Михайлович? — улыбаясь краешками тонких губ, спросил Павленко. А глаза его за золочёными каплевидными очками блестели весьма-таки зловеще.
Олег понял, что пошёл напролом и действительно сболтнул лишнее.
— Да, похоже на то, что я действительно в тебе ошибся… Когда ты был моим студентом, ты казался мне гораздо умнее, — тихо произнес Павленко, снова переходя на «ты». — Хорош был бы, например, я, если бы в подобных выражениях разговаривал с премьер-министром. Ты представь себе, что я говорю точно такую же фразу о козле отпущения премьер-министру… — Он криво улыбнулся. — То-то… Даже представить себе дико. Эх, Олег, Олег… Кончилось время иллюзий, когда мы полагали себя этакими пупами земли, оторванными от всего насущного индивидами, навсегда кончилось. Сейчас мы все идем в одной упряжке, я имею в виду тех, кто не хочет получать тысячу или полторы тысячи рублей в месяц и клянчить у государства пособия на свою нищету. Тех, кто не живет в подвалах и не питается объедками из помойки. Они-то как раз имеют полное право жить, как им заблагорассудится, и плевать на все на свете с высоты своей нищеты и полной свободы. Я имею в виду тех, кто хочет жить настоящей полноценной интересной жизнью… Не думал я, что ты так глуп, ох, не думал… Кто в наше время не рискует? Кто? Эх, Олег, знал бы ты, какими деньгами ворочают сейчас люди… Да в правительстве сидят только те, кто ворочает большими деньгами. Тебе вот Джиоев предложил миллион, это уже очень большая сумма… Я бы, скрывать не стану, получил еще больше. А там… — он поднял указательный палец вверх, — соответственно занимаемому положению и заслугам. А Джиоев получил бы свой кредит, и пусть делал бы с этими деньгами, что ему угодно. С нами бы он рассчитался в срок, ему не резон обманывать нас, обернул бы деньги и рассчитался. А будет он там строить свой завод или нет, нам-то с тобой какая разница? Вот на таких многочисленных джиоевых и создавали себе миллиардные состояния те, кто оказался на свое счастье приближен к власти в начале девяностых. И кого теперь интересует происхождение их состояния? Только досужих болтунов и неудачников. Никто не осужден, никто ни за что не ответил. Фабрики, заводы, нефтяные месторождения приватизировались за гроши, за пакет ваучеров, также купленных за гроши. А требовалось-то только одно — подпись ответственного лица и некая оборотная сумма. И все, человек мигом обогащался на сто поколений вперед. А ответственное лицо обогащалось еще больше, потому что наша страна огромна, безразмерна, потому что всем что-то нужно… Ты даже представить себе не можешь, какими баснословными состояниями обладают теперь те, кто был у власти в начале девяностых, когда все это начиналось… Неужели ты веришь в их пустую болтовню о благе народа, о демократических преобразованиях? У всех рыло в пуху, абсолютно у всех, без исключения. Разве они такие документы подписывали?! Они приватизировали целые города, вооружали целые армии, становились полновластными хозяевами новообразованных суверенных государств! Ты что, полагаешь, что мне самому все это нравится? Думаешь, я не знаю, каким банком руковожу? Не знаю, что в нем творится и на кого он работает? Я, что ли, затеял все эти так называемые демократические преобразования? Ты же меня прекрасно помнишь, ты знаешь, кем я был, как говорится, до того… Я был классным преподавателем, доцентом, потом профессором. Я любил науку, любил свою работу. И занимался бы этим и впредь, если бы не началось все это. Нас, Олег, втянули в эту мясорубку, нас бросили на произвол судьбы, в воду, в огонь, в дерьмо, не имеет значения, каким словом это назвать, ты сам прекрасно понимаешь, о чем я говорю. И мы вынуждены, пойми ты, вынуждены принимать эти навязанные нам правила игры. Ты ведь еще молод, тебе нет и сорока. А я? Мне ведь идет шестой десяток. Что я, плохо жил при Советской власти? Да, честно говоря, в тысячу раз лучше, чем теперь, любил свою работу, прекрасно себя чувствовал, спокойно спал. Утром ехал на работу счастливым человеком и таким же счастливым возвращался вечером домой. А что теперь? Теперь я утром еду сюда как на бой, а по вечерам, точнее, глубокой ночью полумертвый от усталости приезжаю домой и сразу заваливаюсь на несколько часов спать, понятия толком не имея, какие сюрпризы ожидают меня завтра. Теперь нас поставили перед выбором — жить или подыхать. Не у всех, между прочим, есть такой выбор. А вот нам с тобой дали эту возможность — выжить. Они приватизировали всю страну, Олег, сделали себе состояния на сто поколений вперед. А это что? Консервный заводик какой-то, — он презрительно взмахнул рукой. — Это просто ерунда! И нам с тобой, Олег, грех жаловаться, нам тоже крупно повезло, мы с тобой как раз-таки попали, пусть и несколько позднее, но все же попали на ответственные места, и от нашей подписи теперь тоже зависит чьё-то состояние. Почему бы нас за это не отблагодарить по-царски? Почему мы должны делать это бесплатно?! А? Ты подумай об этом, ты не горячись.
— И, однако, вы хотите, чтобы документ о выдаче кредита подписал именно я, — мрачно пробормотал Олег, глядя в стол и словно пропуская мимо ушей весь длинный блестящий монолог Вадима Филипповича.
— Да, именно ты. И кстати, ещё не поздно это сделать, — нахмурился Павленко, поняв, что его слова ни в коей мере не убедили Хмельницкого.
— А я подписывать не стану, Вадим Филиппович. А если подпишут другие, то я выскажу своё особое об этом мнение, — задорно сверкнув глазами, произнёс Олег, сам не отдавая себе отчёт в том, кому и что он в этот момент говорит.
Павленко не ответил на этот его выпад. Он с какой-то жалостью и чуть ли не с брезгливостью поглядел на Олега, медленно встал с места и молча вышел из его кабинета.
А Олегу теперь казалось, что чёрная бездна, в которую он летит, стала ещё чернее и глубже…
И он более не мог держать все это в себе.
7
Да… Вадим Филиппович Павленко только сейчас понял, как ошибся он в Олеге Хмельницком, что сделал ставку совсем не на того человека.
Олег представлялся ему человеком мягким как воск, совершенно соответствующим своей внешности.
Он хорошо запомнил его ещё студентом экономического факультета МГУ, юношей с великолепной памятью, с уникальными способностями. Знал он и про другие его стороны — про любовь к спиртным напиткам, про его бесконечные романы. Совсем не был удивлён, когда на четвёртом курсе он женился. Причём не просто женился, а женился крайне удачно — на дочери самого Георгия Романовича Курганова, академика, лауреата Государственной премии, известного далеко за пределами страны экономиста.
Он сам любил вступать в брак с максимальной для себя выгодой. Его первая жена Вера была дочерью ответственного работника Совета министров. Именно через тестя он сделал первые решительные шаги в своей карьере, а впоследствии попал на работу в банк «Роскапиталинвест».
Годы шли, жена старела, сын и дочь стали взрослыми, тесть, который до конца жизни пользовался огромным влиянием в самых высоких кругах, скончался. А Вадим был по-прежнему молод душой и полон сил и энергии.
Вадим Филиппович всегда пользовался большим успехом у прекрасного пола. А когда у него завязался роман с Оксаной Головиной, дочерью президента крупной нефтяной компании «Бестойл», только что закончившей факультет журналистики МГИМО, он понял, какую выгоду можно из этого извлечь.
Вадим Филиппович был человеком дела, упускать выгоднейший момент не собирался, и решил все организовать быстро и оперативно. К тому же Оксана была младше его на целых двадцать пять лет и невероятно хороша собой. Можно было совместить приятное с полезным, а точнее, очень приятное с очень полезным.
А ухаживать он умел, подход к представительницам прекрасного пола знал во всех тонкостях. В своё время он использовал все свои чары, чтобы жениться на Вере, которая была старше его на год. Вадим приехал в Москву из маленького украинского провинциального городка, жил в общежитии. У него не было абсолютно ничего, кроме смазливой внешности и прекрасно подвешенного языка. И он использовал эти достоинства на сто процентов… Они поженились, он переехал из грязной общаги в её огромную квартиру на улице Горького с четырехметровыми потолками и видом на Кремль, сразу после окончания университета попал в аспирантуру. И пошло-поехало… Ну все было у него почти точно так же, как у Олега Хмельницкого. Тоже провинциал, тоже ничего нет за душой, тоже женился более, чем выгодно. Он увидел в Хмельницком родственную душу…
У Вадима и Веры родились один за другим с разницей в год сын Филипп и дочь Лариса. К началу его романа с Оксаной Головиной Филиппу было уже двадцать четыре, Ларисе двадцать три. А возлюбленной Оксане всего двадцать один год.
Вадим Филиппович одним прекрасным вечером переговорил с женой, рассказал ей, что встретил другую женщину и собирается связать с ней жизнь. Он умолчал о том, кем является отец его новой избранницы, каялся, чуть ли не рыдал, уверял Веру, что обезумел от любви и страсти, что не может жить без Оксаны и что находится в одном шаге от помрачения рассудка и самоубийства…
Результатом этой вечерней беседы было то, что Вера попала в больницу с тяжелейшим стрессом. Такого от мужа она не ожидала. Свои многочисленные любовные связи он скрывал от неё самым искусным образом, Вера считала его образцовым мужем и прекрасным отцом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37