— … элегантно одевался. — Ей все же удалось закончить фразу.
Миссис Пруитт кивнула, вздохнула и тронула ее за руку.
— Может быть, зайдете ко мне, дорогая? Чего-нибудь выпьем. Я живу прямо за углом.
Кейт не нашла в себе силы отказаться.
Уинни Армстронг-Пруитт-Экстайн устроилась на тахте в стиле ампир, на которой наверняка и императрица Жозефина чувствовала бы себя вполне уютно. Ее жилище на Парк-авеню, в самом центре Манхэттсна, было обустроено в старом добром стиле, который новым богачам уже неведом. Что касается обивки мебели, то это были в основном парча и вощеный ситец, полы устланы настоящими персидскими коврами, правда, слегка потертыми, в гостиной огромный рояль с большим букетом полевых цветов, на стенах картины, основной сюжет которых… собаки.
Горничная поставила поднос, налив дамам мартини из графина в стиле ар-деко.
— Будем здоровы. — Уинни слегка коснулась своим бокалом бокала Кейт. Ее глаза поблескивали.
Ни тост, ни поведение Уинни не соответствовали обстоятельствам. Эта женщина всегда напоминала Кейт актрису старых времен, которая играла мать Кэри Гранта в фильме Хичкока «На северо-северо-запад» — один из ее самых любимых фильмов, — этакая комбинация девушки из богатой семьи и актрисы из шоу. Как Уинни сподобилась произвести на свет Билла, было абсолютной загадкой.
— Как поживает ваш замечательный муж? — спросила Уинни.
— Прекрасно, только много работает.
Уинни понизила голос до конспиративного шепота:
— Знаете, моя мама всегда говорила: «Самые хорошие мужья — евреи». — Она подмигнула Кейт. — Когда я выходила замуж за Фостера Пруитта, отца Билла, мне казалось, что буду жить с ним вечно, но потом… хм… он неожиданно покинул этот мир, оставив меня… — Уинни подалась к Кейт, — это я вам сообщаю по секрету… в довольно стесненных обстоятельствах. Понимаете, я уже привыкла к определенному образу жизни. Но за мистера Экстайна я вышла не ради денег. Упаси Боже! — Ее рука затрепетала. — Ларри Экстайн был самым потрясающим мужчиной в мире! — Уинни драматически вздохнула. — О… мне его так не хватает. — Ее глаза увлажнились. Она подняла со столика маленький колокольчик и решительно встряхнула. — Еще выпьем?
Горничная снова наполнила бокал Уинни и долила Кейт.
— Сын был единственным, кто активно не одобрял мой брак с Ларри.
— Да, конечно, — дипломатично заметила Кейт, — людям очень трудно принять такие перемены.
— О, ерунда! Просто он был снобом. Мы тогда с ним ужасно поссорились. — Уинни покачала головой. — Но после смерти Ларри наметилось некоторое сближение. Надо отдать Уильяму должное, теперь он чувствует себя в некоторой степени виноватым. — Миссис Армстронг-Пруитт-Экстайн поджала губы. — Ой, что же это я так… говорю, как будто он еще жив.
— В это действительно трудно поверить. Нам его будет так… — Кейт с трудом выдавила из себя последние два слова, — не хватать.
Уинни удивленно вскинула брови.
Бедный Билл. Его никто не любил, даже собственная мать.
Кейт придумывала, что бы еше такое сказать, и сделала жест рукой в сторону собачьих портретов.
— Очевидно, вы разделяли любовь сына к искусству.
— О нет, дорогая. Наши вкусы совершенно не совпадали. Конечно, у него есть картины импрессионистов, которые я обожаю. Но их обожают все. А вот религиозные картины… иконы и все прочее — эти вещи мне кажутся… хм… слишком уж католическими. — Уинни быстро расправилась со вторым бокалом мартини. — У меня есть одна такая вещица. Билл оставил.
— Средневековая? — Кейт мгновенно насторожилась. — Можно взглянуть?
Уинни повела ее в великолепную библиотеку, стены которой были обшиты деревянными панелями, некоторое время рылась в шкафу и наконец вытащила икону, изображающую сцену распятия. Живопись по дереву. Размером не больше обычной книжки в мягкой обложке. Она протянула ее Кейт, как будто это было не бесценное сокровище, а телевизионная программа на текущую неделю.
Почувствовав разочарование, Кейт тут же себя одернула: Неужели ты ожидала, что Уинни вынесет «Мадонну с младенцем»!
— Мне кажется, вещь довольно старая, — промолвила Уинни без всякого интереса.
Кейт рассматривала потрескавшуюся краску и остатки листового золота по краям, думая, что Ричард пошел бы ради этого на очень многое, — конечно, если вещь подлинная.
— Вы думаете, она действительно чего-то стоит? — спросила Уинни.
— Не знаю, — ответила Кейт. — В этой области я экспертом не являюсь. Но вполне возможно. Когда Билл вам это подарил?
— Пару месяцев назад, собственно, и не подарил даже. В общем, все было как-то странно.
Он оставил эту вещь у меня с просьбой позаботиться до тех пор, пока она ему не понадобится. Как будто это какое-то домашнее животное.
— А вообще он дарил вам картины?
Уинни просияла:
— Одну или две с собаками. Чудесные. А знаете… — Она на несколько секунд задумалась. — Как раз за день до смерти Билла я была у него и видела довольно красивую икону. Она лежала на столе в его библиотеке, вроде только что распакованная. Я запомнила ее, потому что вещь мне даже понравилась. Там были изображены Мадонна и младенец. Кстати… — Уинни отвернулась, взяла со стола несколько листков, пробежала пальцами, — давайте посмотрим… Нет. «Мадонны с младенцем» здесь нет. Странно. — Она протянула листки Кейт. — Это список художественных ценностей в квартире Билла. Составили в полиции. Кстати, они были очень надоедливые. — Уинни поджала губы. — Предложили мне проверить по его страховым документам, не пропало ли чего. И вот теперь я обнаружила, что да, действительно эта вещь пропала.
— Вы абсолютно уверены, что видели это… ну, эту картину «Мадонна с младенцем»?
— Кейт, дорогая, я, возможно, и старуха, но без маразма.
— О, извините. Я вовсе не это имела в виду. — Кейт просмотрела список, затем достала из сумки нарезанные кусочки коллажа «Мадонны с младенцем», сложила их на столе. — Это похоже?
— Боже правый! — Уинни заволновалась. — Дорогая, я, разумеется, ничего в этом не понимаю, но, мне кажется, вещь та же самая.
Кейт подумала пару секунд.
— Очевидно, Билл её продал?
— Не представляю, когда он успел. Я ведь была там как раз за день до его смерти. У него на это просто не было времени.
11
Итан Стайн в своей мастерской в районе Кухня Дьявола наводил порядок на заляпанном краской рабочем столе. Аккуратно сложил репродукции картин, увеличенных на десять процентов для того, чтобы выглядели солиднее. И для зрителя не заметно. Жаль только, что его работы уже несколько лет как вышли из моды.
Как сказал коллекционер по телефону? Что он мои «давний поклонник»? Что-то вроде этого.
Итан был на седьмом небе. Эти слова звучали для него божественной музыкой. Давненько он не слышал подобных комплиментов. В последнее время коллекционеры и хранители музеев почему-то не выстраивались в очередь в его мастерскую.
Наверное, поэтому Итан не потрудился уточнить у него детали. Например, где этот человек видел его работы. В музее? У другого коллекционера? Впрочем, не важно. Важно то, что он где-то их видел и собирается посетить мастерскую «с намерением приобрести работы». Это Стайн слышал отчетливо.
Десять лет назад Итану Стайну было двадцать пять. Он являлся одним из модных молодых художников-радикалов на поприще постминималистского концептуального искусства и чертовски этим гордился. Но после его последней нью-йоркской выставки уже прошло шесть лет.
Подумать только, шесть долгих лет. Впрочем, все еще изменится, и скоро. Звонок коллекционера — хорошая примета. У меня есть что показать. Новые работы бесспорно хороши. Возможно, они не такие революционные, зато более искренние.
Итан выдавил на большую стеклянную палитру немного скипидара. Он не занимался живописью неделю, но хотел, чтобы в студии стоял соответствующий запах. Копаясь в компакт-дисках и подыскивая подходящую музыку — пожалуй, для его минималистских абстрактных картин лучше всего подойдет мягкий джаз, — он пытался вспомнить фамилию коллекционера.
Да и назвал ли вообще он свою фамилию? Вот на это надо бы обратить внимание. Очевидно, фамилия была какая-то иностранная. Коллекционер говорил с заметным акцентом.
Солнце село за старое здание «Макгро-Хилл». Итан Стайн обвел взглядом мастерскую, открыл небольшой холодильник, где охлаждалась бутылка белого вина «Сансере», удовлетворенно закрыл и быстро высыпал в тарелку чипсы «Терра». Затем уже в который раз поправил на столе стопку репродукций. Здание, в котором находилась мастерская, опустело, и Итан чувствовал себя немного неуютно, потому что редко задерживался здесь так поздно. В этом районе все дела заканчивались к пяти часам, и по вечерам Одиннадцатая авеню была совершенно пустынной. Но ради такого случая стоило посидеть и подольше.
Звякнул звонок домофона. Итан посмотрел на часы — ровно восемь. Коллекционер пришел вовремя.
Когда к Итану Стайну вернулось сознание, он тут же пожалел об этом, потому что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, а каждый вдох требовал усилия. Голова отчаянно болела, а мысли в ней были перемешаны в бесформенный комок. Череп сдавило так сильно, что мозгам не хватало места.
Что случилось? Единственное, что он помнил, это как открыл дверь. А потом… да, да… вошедший поднес к его лицу руку… Итан почувствовал отвратительный запах какой-то химии… потом была короткая борьба, после чего все вокруг стало черным.
Итан прищурился. Перед глазами мелькнули ботинки «гостя» и исчезли. Он понял, что лежит на полу, прижавшись щекой к заляпанному краской дешевому линолеуму. В нос лезла пыль. «Гость» что-то насвистывал.
На секунду отравленное сознание Итана Стайна поразила ирония происходящего. Дело в том, что он был любителем грубого секса, но, разумеется, когда это игра, а не…
В нос ударил сильный запах эфира, и Итан подумал, что его сейчас вырвет.
— Успокойся, — произнес голос сверху.
Итан напрягся, пытаясь разглядеть что-нибудь, но не мог пошевелить головой.
«Гость» наклонился, его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Итана, но все равно в глазах расплывалось.
— Подготовка займет некоторое время, так что расслабься и жди.
Погасив часть ламп, «гость» уселся на стул. Половина мастерской погрузилась в темноту.
— Наберись терпения, — сказал он.
В ушах Итана пульсировало сердце. Удары были глухие и тяжелые, как по теннисному мячу в дождь. Мяч мокрый, свинцовый. Плюх-плих, плюх-плих. По щекам непроизвольно потекли слезы. Еще никогда в жизни Итан не чувствовал себя таким беспомощным и обезумевшим от страха. Неожиданно стало холодно. Итан скосил глаза на грудь и увидел, что лежит совершенно голый. Его охватил ужас. Откуда-то из глубины горла доносились какие-то звуки, но сформировать их в слова он не мог. Язык и губы были толстыми и неподвижными.
Теперь «гость» устроился рядом с ним и, бормоча что-то под нос, начал разворачивать какую-то бумагу. Итан напрягся, пытаясь повернуть голову. Невозможно. Вот стали видны его руки, блеснула опасная бритва.
Нет! Но закричать Итац не мог. Слова вытекали из него тоненькой струйкой в виде негромкого бульканья.
— Я начну с ноги, — объявил «гость», хватая Итана за лодыжки и поднимая ноги вверх.
Он загнул их назад так, чтобы голая пятка Итана уперлась в стену между двумя его минималистскими белыми картинами. Теперь Итан висел вверх ногами, смотрел на «гостя», но ничего, кроме темного силуэта, рассмотреть не мог, потому что свет был направлен прямо в глаза. Последнее, что ему удалось увидеть, это как «гость», предварительно заглянув в бумагу, которую держал в руке, начал кромсать опасной бритвой его икру.
Итан отключился не от боли. Странно, но она была не такой уж острой. Нет, сознание не выдержало созерцания того, как «гость» работал бритвой. Засовывал ее под кожу, рассекал мышцы и сухожилия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59