А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


— Там канаву какую-то раскопали, так не проехать. Приходится вылезать из машины и пешком идти до гостиницы. Вы проверьте, что за канава, и вот что: надо бы ее закопать.
Лариска обреченно кивнула и записала что-то в блокнот. На столе у прокурора зазвонил телефон. Прокурор снял трубку, отрывисто проговорил:
— Да! Слушаю! — коротко бросил в трубку несколько междометии и припечатал ее к аппарату, одновременно черкнув что-то на листке бумаги и подвинув этот листок к Кочетовой.
— Хорошо, что вы еще не ушли, — обратился он к Лариске. — Это из городской звонили, из управления общего надзора. Старший прокурор жалуется, что у знакомых его, перед домом, траншею какую-то копали и, видимо, задели телефонный кабель. Траншею потом зарыли, а телефон у них так и не работает. Вы уж разберитесь, пусть траншею раскопают и посмотрят, что там с кабелем, вот адрес.
Лариска снова кивнула и застрочила в блокноте. Я краем глаза заглянула ей через плечо; там торопливым Ларискиным почерком было написано: «Канава — закопать. Траншея — раскопать»…
Наконец Лариска была отпущена с аудиенции, и я поежилась, ожидая, что вот сейчас суровый прокурор примется за меня. Моя проблема с психом показалась мне вдруг такой незначительной на фоне грядущих раскопок канав и траншей, что я устыдилась. Но прокурор, видимо, уже истощил свои душевные силы на ниве общего надзора; взяв у меня рапорт, он пробежал его глазами и милостиво кивнул, — свободна, мол.
— Поторопите Горчакова, — кинул он мне вслед.
Я вылетела из прокурорского кабинета, не веря своему счастью, и прислонилась к притолоке с наружной стороны двери, чтобы перевести дыхание. Интересно, почему этот новый начальник оказывает на меня такое… как бы это выразить… парализующее действие? На меня, пережившую столько дворцовых переворотов и катаклизмов, уже научившуюся спорить с начальниками, а если убедить их не удавалось — то все равно поступать так, как я считаю нужным. Да что там, я даже говорить научилась все, что хочу, а это будет покруче, чем поступать на свое усмотрение, вопреки воле начальства. Я знаю, кое-кто из моих коллег умеет плевать на политические интересы и делать все по закону, несмотря на толстые намеки руководящих товарищей, однако если требуется просто сказать то, что думаешь, у них сразу горло перехватывает.
Рядом со мной кто-то шумно вздохнул; скосив глаза, я увидела Лариску, притулившуюся в самом углу приемной. Она грустно смотрела в свой блокнот.
— Маш, — позвала она слабым голосом, — ты не помнишь, я правильно записала? Канаву закопать, траншею — раскопать? Или наоборот?
Я присела рядом с ней и приобняла ее за плечи.
— Лариска, зачем тебе все это надо? «Траншею закопать, канаву раскопать»? Ты же юрист, а не шпалоукладчица.
— Хорошо тебе говорить, — вздохнула она. — Ты замужем, а я одна своего тяну, и мама больная на мне. Еще два с половиной года помучиться, и все. Хоть прокурорскую пенсию заработаю. Ты же знаешь, я на вечернем училась и в суде работала, секретарем судебного заседания. Говорили мне нормальные люди, иди в судьи, а я все — обвинение хочу поддерживать, в прокуратуре хочу работать. Вот и напоролась.
— Чего — напоролась?. — возразила я. — Ты замечательный была гособвинитель. Тебя судьи на руках носили. И следователи тоже.
— А! — отмахнулась Лариска. — Я про это уже забыла. И потом, опять заговорили про то, что поддержание гособвинения отдадут в Министерство юстиции. И что бы я делала?
— Ушла бы в Министерство юстиции, — пожала я плечами. На самом деле, регулярно вспухающие слухи о реформировании прокуратуры, о передаче следствия в особый комитет, о разгоне надзоров, о делегировании другим органам чисто прокурорских функций вроде поддержания обвинения в суде, а главное — шараханья руководства прокуратуры от тридцать седьмого года к девяносто третьему и обратно сделали свое дело: хорошо почистили прокурорские ряды от опытных и грамотных людей, которым надоело балансировать между совестью и приказами Генерального и все время, несмотря на качество и количество работы, ждать увольнения.
— Ну да, в моем возрасте только туда-сюда бегать. Так вот, я когда факультет закончила, сразу рванула в прокуратуру. А моя судья мне звонит и говорит, прямо захлебываясь: ой, Лариска, счастливая ты, у тебя пенсия будет целых сто пятьдесят рублей! Представляешь? А мне тогда до пенсии было как до царствия небесного. Зато теперь я ее поняла.
— Ты ж не выдержишь еще несколько лет.
— Выдержу, — невесело усмехнулась она. — Мы все очень многое можем выдержать, с нашей-то закалкой. Ладно, что с тобой-то стряслось? Опять кто-то наехал?
Я в двух словах рассказала Лариске про вчерашние события. Она искренне посочувствовала, захлопнула блокнот и пошла себе доживать до пенсии. А я еще поколдовала над книгой учета ухода: мне предстояло сочинить и записать туда легенду о том, где я буду проводить время сегодня с часу до позднего вечера. Мы вчера договорились, что некоторые мероприятия по психу можно поручить мне. Например, показать Библию кому-нибудь в церкви (я слабо представляла, кому; разве что зайти в первую попавшуюся церковь и представиться, а потом завести разговор о книге с пометками), и определиться, что означают рисованные закорючки на полях псалмов. Мигулько с Гайворонским взяли на себя четверых женщин, чьи портреты носил у сердца псих, Синцов собрался в область — раскапывать все, что можно, про детские и юношеские годы Паши Иванова, Лешка Горчаков пока оставался не у дел и был на подхвате. На него возложили обеспечение моей безопасности, поскольку вечером, в обстановке строгой секретности, нам предстояло переехать к Сашкиным родителям — от греха подальше.
Вернувшись к себе в кабинет, я открыла сейф и зачем-то стала перекладывать папки с уголовными делами, — наверное, чтобы успокоиться, потому что эти папочки, особенно сложенные по порядку, обычно возвращали мне душевное равновесие. Убедившись, что с делами полный порядок, я вынула из самого низа пачки толстую «корочку» с хозяйственным делом, невесть как затесавшимся в мои убои и прочие преступления против личности. Наверное, Лешка тогда болел, шеф передал мне дело на время, а потом я пожадничала и не стала отдавать дельце в чужие руки.
«Корочка» навела меня на мысль, что можно поменяться с Горчаковым: отправить его с Библией за консультацией к святым отцам, а я в это время съезжу с Синцовым в область. Как раз по этому делу мне давно нужно было именно в тот город, откуда происходил маньяк. Славно; и придумывать ничего не надо, запишу в журнал, как есть.
Я дернулась в дверь горчаковского кабинета, но она была закрыта.
А, ладно; на всякий случай я сунула Библию в сумку и через сорок минут уже ехала в машине рядом с Синцовым.
Манера его вождения ничуть не изменилась; в городе мы лавировали среди транспортных потоков, чудом просачиваясь между грузовиками и трамваями, объезжали по встречной тех, кто не особо торопился, и умудрялись юркнуть в еле заметное пространство в своем ряду ровно за секунду до, казалось бы, неминуемого лобового столкновения. Так что я вздохнула с облегчением, когда мы вырвались на пригородную трассу и помчались, не сдерживаемые больше встречными и попутными. О делах мы с Андреем упорно не говорили, а полдороги и вовсе молчали. Он был не то чтобы сосредоточен на дорожной обстановке, нет, он сам неоднократно говорил: «Вожу, как дышу», знаки и сигналы светофора воспринимал скорее подсознанием, чем сознанием, а просто думал о чем-то своем, да и я, открыв окошко, наслаждалась свежим ветерком и запахом молодой травы, и мне не хотелось ничего обсуждать. Вообще Синцов из тех людей, у которых есть такое незаметное достоинство — с ними можно комфортно молчать. И только с возрастом понимаешь, что твои лучшие друзья — как раз из этих людей.
Из-за поворота выскочила стайка юнцов на мопедах. Синцов ловко объехал их и чертыхнулся:
— Путаются под ногами…
Юнцы же умчались на рычащих агрегатах, хохоча и что-то выкрикивая, и я засомневалась, что они нас вообще заметили.
Я фыркнула, потому что вспомнила, что Мой балбес второй год бредит мотороллером. В прошлом году он как с ума сошел, стал клянчить: «Мама, купи мне мотороллер!», а увидев агрегат, стоящий на улице, начинал вокруг него ритуальные пляски, и лицо у него светилось одухотворенным светом, как у дикаря, перед которым вдруг возник вожделенный фетиш, прежде являвшийся лишь в волшебных снах. Мне-то этот пресловутый мотороллер представлялся самоубийственной машиной, и все вокруг рассказывали страшилки про подростков, не успевших отъехать от дома и поломавших окрестные деревья и собственные руки-ноги. Мой же сын, в ответ на пересказ этих травматологических страшилок, с пылом заверял меня в том, что он намерен скрупулезно соблюдать правила дорожного движения и вообще, сев на мотороллер, будет осторожен, как шпион в тылу врага. Я ломалась и раздумывала.
У Хрюндика же теплилась надежда на то, что я все-таки соглашусь и куплю ему этот фетиш, пока он не совершил досадный прокол. Мы куда-то ехали на горчаковском драндулете; всем выводком — я и Сашка сзади, а Хрюндик на переднем сиденье, рядом с нашим водителем, и всю дорогу ныл:
— Почему мы так медленно тащимся? И вообще, нельзя так скучно ехать! Дядя Леша, поехали по встречке, хоть какое-то развлечение! И скорость прибавьте, мы же не на ишаке едем! А слабо сделать двести тридцать? Ну, хоть двести двадцать!
Так он гундел до тех пор, пока мой муж не подал негромкую реплику:
— И это говорит человек, который просит купить ему мотороллер!
Гошка мгновенно скис и заткнулся. Потом стал горячо заверять нас, что это он так неудачно пошутил, но Стеценко был беспощаден:
— Нет уж, слово не воробей, обнаружил ты свое истинное лицо…
Я рассказала эту историю Синцову, но он посочувствовал не мне, а Хрюндику.
— Я тоже не понимаю, как можно ехать медленно, — и тут же втопил так, что у меня заложило уши.
Мы со свистом мчались мимо куцых придорожных лесочков, лысых колхозных полей, безлюдных деревушек, и если бы кто-нибудь приличный, не из правоохранительных органов, спросил, о чем я думаю, глядя на родимый край, он был бы очень удивлен, поскольку я машинально прикидывала, сколько трупов, о которых не знает милицейская статистика, покоится на этих бескрайних угодьях, и насколько удобно, угрохав кого-нибудь в городе, отвезти тело сюда и прикопать в ближайшей канаве, чтобы оно истлело, никем не найденное. Ведь ни дачники, ни колхозники тут не гуляют, судя по тому, что сейчас разгар рабочего дня, а ни души не видно; ни грибы, ни ягоды на этих зараженных ядохимикатами почвах не растут, водители проезжающих машин тут не останавливаются, разве только по нужде, но ради этого они не будут скакать по канавам, потому что прятаться не от кого, транспорт тут ходит с периодичностью редкого городского трамвая в час пик. О, сколько нам открытий чудных готовит заблудившийся на здешних просторах бульдозер, или сумасшедший грибник, вышедший из лесного массива и увязший по колено в грязной пахоте… Тем более, что концов по убийствам упрятанных тут жертв не найти даже самым классным сыщикам, если только не поможет счастливый случай.
Представьте, что пытливым туристом случайно выкопана из болотистой почвы чья-то берцовая кость. Если он не бросил ее тут же в ужасе и не бежал оттуда сломя голову, а зачем-то понес находку в местную милицию, сюда приедут раздраженные опера и без всякого удовольствия извлекут из стихийного захоронения остальные части скелетированного трупа, соберут их в кучку и сдадут на экспертизу. А не менее раздраженный от пустой работы эксперт наковыряет какую-нибудь дырочку в черепе, не предусмотренную природой, — и нате вам, завертелось. Прокуратура возбудит уголовное дело по факту убийства, а что делать операм, если они не знают даже, когда в местном болоте был закопан труп, этим летом или пару лет назад, а уж тем более откуда его привезли и как звали потерпевшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32