Я поклянчила, шеф вздохнул и потянулся к телефону. Наша машина, как всегда, с трудом довезла шефа из прокуратуры городами водитель отправился по своим делам, поэтому шефу пришлось привычно унижаться перед начальником РУВД.
Положив трубку, шеф сказал:
— Через десять минут будет машина. Что-то они не хотят с вами ездить, боятся.
— Жалкие, ничтожные личности, — пожала я плечами. — А еще песни поют: “Наша служба и опасна, и трудна”…
За всю дорогу водитель не проронил ни слова, не отвечал, даже когда я пыталась завести светский разговор о погоде. Я заподозрила, что ему дано строгое указание — молчать, со мной не связываться, в целях сохранения жизни и здоровья.
В РЭУ Анна Ивановна ждала меня с чаем и вафельным тортом. Пока я угощалась, она сбегала за Анелей Семеновной, та уточнила, что мне нужно, и через пять минут принесла деревянный ящик и выловила карточку формы один на Степана Ильича Бендерю. Я удивилась — карточки эти хранились не в жилконторах, а в паспортных столах отделов милиции, но Анеля Семеновна, задыхаясь, объяснила, что милицейский паспортный стол за утлом, в том же здании, тамошние паспортистки им доверяют безоговорочно, а она, в свою очередь, доверяет мне, раз уж я из прокуратуры.
Вообще-то при таком глобальном доверии всех ко всем на ум следователю сразу должны были придти всевозможные махинации с паспортами и прописками, но — странное дело — эти две душевные тетки абсолютно не вязались ни с какими махинациями; я им тоже почему-то стала доверять безоговорочно.
Рассматривая фотографию на карточке, я про себя удивлялась, как можно кого-то опознать по снимку десятилетней давности и неважного качества. Но раз опознают, значит, все-таки можно. Я припомнила хрестоматийную историю про дело автоматчиков — “последний случай бандитизма в СССР”, как его называли в учебниках уголовного права. В Семидесятые годы, когда наша страна семимильными шагами двигалась к коммунизму, как-то неприлично было признавать, что у нас все еще совершают тяжкие преступления, поскольку это противоречило концепциям классиков марксизма-ленинизма. И если в годы сталинских репрессий бытовые убийства предпочитали квалифицировать, как терроризм — под маркой борьбы с классовым врагом, то в застойные годы, наоборот, типичный бандитизм норовили представить вульгарным разбоем, доказывая, что количество тяжких преступлений неуклонно сокращается, в противовес суровой криминальной обстановке в империалистических государствах, где по вечерам страшно выйти на улицу. А в 1976 году бывший студент Лесотехнической академии Балановс-кий полил воду на мельницу империализма, задумав ограбить банк; а для этого ему нужны были машина и оружие. Но поскольку тогда прогресс не шагнул еще так далеко, чтобы оружие можно было купить на любом рынке, равно как и машину, Балановский придумал напасть на солдата в Ленинградском военном округе, похитить автомат и, застрелив водителя такси, угнать машину. Только завладеть машиной ему не удалось даже после третьего убийства таксиста. Понятно, что убийство военнослужащего с целью похищения огнестрельного оружия и последовавшие убийства таксистов всколыхнули весь город, к раскрытию преступления была привлечена общественность… Черный юмор заключался в том, что соучастником Балановского был студент юридического факультета Зеленков, и не просто студент, а активный член комсомольского оперотряда, чуть ли не заместитель командира. Так вот, когда оперотряду выдали композиционные портреты преступников, в просторечии — “фотороботы”, бывшие в то время еще экзотикой, юрист Зеленков пришел к Балановскому, показал ему их же собственные фотороботы и сказал: “Знаешь, нас никогда не поймают”…
Фотографии, украшающие паспортные документы, как правило, отличаются теми же свойствами, — идентифицировать по ним человека обычно бывает затруднительно. Разглядывая черно-белый шедевр изобразительного искусства, я узнавала и не узнавала “санитара”, пугавшего нас зловещими россказнями в морге. Но на всякий случай сняла с карточки ксерокопию и быстро составила протокол выемки вещей Бендери.
Две пожилые тетки, Анна Ивановна и Анеля Семеновна, помогли мне вытащить на улицу и запихнуть в машину две увесистые коробки из-под телевизоров, заклеенные широким скотчем и опечатанные. Водитель милицейской машины, наблюдая боковым зрением наши усилия, даже не шелохнулся. Из РЭУ мы двинулись в морг, я должна была во что бы то ни стало уличить Щеглова в том, что он самонадеянно прошляпил мартовский труп под фамилией Бендеря. Водитель хранил молчание, и даже не смотрел в мою сторону, делая вид, что бдительно следит за дорогой. От сваленных на заднем сиденье коробок с имуществом покойника несло сырой затхлостью; интересно, что там, думала я, представляя малоприятный процесс копания в чужом хламе, на который не польстились даже небогатые сотрудницы жилконторы.
Заведующий моргом ждал меня, обложившись книгами регистрации трупов, и по его торжествующему виду я поняла, что извиняться мне все-таки придется. Тем не менее я лично пролистала все учеты за февраль, март и апрель, хоть это было явно излишним; цеплялась за все трупы, поступившие как неопознанные; потом стала придирчиво сверять всех, чьи фамилии хотя бы отдаленно напоминали о выходцах из Западной Украины, и отдельно просмотрела данные о покойниках (к счастью, их оказалось всего три) с отрезанными головами. Все напрасно; труп гражданина Бендери, а равно труп неустановленного гражданина с отрезанной головой в интересующий меня период в городской морг не поступал.
Заметив, как я расстроилась, добрый Щеглов забыл о своих амбициях и стал утешать меня, а в процессе утешения высказал дельную мысль.
— Говоришь, на фотографии были листья и снег? Проверь-ка областной морг, может, его в области нашли.
— Юра, ты гений, — подскочила я, но тут же увяла. — Но уже поздно, у них уже все ушли.
— Узнаю старуху Швецову, — проворчал Юра, берясь за телефон. — Уже поздно, гипс снимают, клиент уезжает… А завтра морги уже работать не будут?
Ему ответили на том конце провода, и он радостно — поприветствовал областных коллег. Конечно, канцелярия уже ушла, но начальник отдела еще был на месте и даже имел доступ к книгам учета. Не прошло и трех минут, как я получила полные данные об обнаружении десятого марта в лесу под Токсово трупа неустановленного мужчины на вид сорока лет, с отделенной от туловища головой; по факту обнаружения трупа было возбуждено уголовное дело, в ходе расследования которого погибший идентифицирован как Бендеря Степан Ильич…
— Как его установили? — запрыгала я вокруг телефона.
Мой собеседник терпеливо разъяснил, что в кармане одежды покойного обнаружился билет на поезд до города Львова, полугодовой давности, как раз на упомянутое имя. По имени установили адрес Бендери, проехались туда, выяснили, что жилец пропал как раз перед мартовскими праздниками; более того, работники жилконторы опознали по фотографии и одежду на трупе, и голову самого Бендери.
— А что, голову нашли? — уточнила я, и сотрудник областного морга подтвердил. Он вообще, по его словам, хорошо запомнил этот труп, потому что поначалу они не давали причину смерти без исследования головы, а на теле, помимо следов отделения головы, повреждений не было. Тогда старательный следователь съездил в лес на дополнительный осмотр и в кустах за канавой нашел голову.
Я мысленно благословила областного следователя. Молодец, второй раз прочесать весенний лес, в котором по колено воды и грязи, — уважаю его за это. И не поленился смотаться в город, туда, где жил покойный, допросил работников жилконторы; да, это следователь.
Вот же я балда, спохватилась я; ведь когда мы с Лешкой Горчаковым приходили в жилконтору, Анна Ивановна скрупулезно записала наши данные к себе в блокнотик. Наверняка у нее записаны и данные нашего коллеги, достаточно было просто спросить ее об этом.
— А кто хоронил Бендерю? И где его похоронили? — это я спросила уже на всякий случай, записав координаты следователя и чувствуя настоятельную потребность с ним пообщаться. Насколько смог просветить меня начальник танатологического отдела областного бюро судебно-медицинской экспертизы, следствие так и не ответило на вопрос о том, какого рожна понадобилось Бендере в лесу, и кто же все-таки отпилил ему головушку.
Начальник отдела зашуршал бумагами, ища сведения о лицах, получивших свидетельство о смерти Бендери и осуществлявших захоронение трупа. Я терпеливо ждала.
— Чертовщина какая-то получается, — наконец пробормотал он в трубку и зашуршал с новой силой.
— Что такое? — не выдержала я. — На самом деле это не так принципиально, следователь приезжал в паспортный стол по месту жительства Бендери и упоминал, что похороны за госсчет…
Начальник отдела как-то озадаченно замолчал, потом, пошуршав еще немного листами канцелярской книги, предложил мне заехать к ним в морг и посмотреть самой. Я, не понимая, что там у них происходит, заверила, что буду через полчаса, и, поцеловав на прощание Щеглова, помчалась в областной морг.
Там уже были накрепко заперты толстые металлические двери, и мне пришлось изрядно поколотиться в них, прежде чем из морга выглянул недовольный сторож и, внимательно изучив мое удостоверение, допустил меня внутрь помещения. По узким коридорам я протиснулась вслед за ним к кабинету начальника, который оказался приятным мужчиной средних лет. Начальник, как водится, предложил мне кофе, и не дожидаясь моего согласия, насыпал в гигантскую кружку три столовые ложки растворимого кофейного порошка, доверху налил кипятку и сразу после этого ткнул меня носом в журнал.
Там черным по белому было написано, что труп Бендери Степана Ильича забрал из морга для захоронения не кто иной, как Бендеря Степан Ильич собственной персоной; и даже номера паспортов совпадали.
— Это какое-то недоразумение, — повторял расстроенный эксперт, снова и снова вчитываясь в пресловутую фамилию. — Наверное, в канцелярии нечаянно вписали не в ту графу данные паспорта покойника…
— Наверное, — согласилась я„ поскольку никакого другого объяснения с точки зрения реальной жизни не находилось. Если только забыть, что мы имеем дело с вампирами, которых, не всегда убивает даже отделение головы от тела…
Но об этом я сотруднику экспертного бюро говорить не стала, он и так был выбит из колеи. Чтобы успокоиться, он сходил за копией акта вскрытия трупа и принес машинописные странички с наклеенными на них фотографиями — обезглавленного трупа и отдельно обнаруженной головы. Особенно хорошо смотрелась голова, уже вымытая в морге и подготовленная к исследованию; она была заснята лежащей на прозекторском столе и выглядела на качественном снимке, как живая. Волосы на ней были причесаны, глаза открыты, и я долго не могла отвести от нее взгляда: сомнений не было — на меня смотрел старый знакомый, “санитар” из городского морга. Умерший за восемь месяцев до нашего знакомства.
* * *
Как только я вернулась в машину, водитель осмелился открыть рот и намекнуть, что его рабочий день давно закончился. Я про себя поразилась его долготерпению — обычно водители предупреждают об окончании рабочего дня и о начале обеденного перерыва как минимум за полчаса до времени “икс”. А до прокуратуры нам предстояло добираться еще около часа по вечерним пробкам.
Всю обратную дорогу я ломала голову по поводу того, как сложить воедино все эти загадочные обстоятельства; а самое главное — как пристегнуть к случившемуся отрезанную голову “санитара”. Конечно, бывали случаи ошибочной констатации смерти; но не в морге после вскрытия, и не в отношении тел с напрочь отрезанной головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Положив трубку, шеф сказал:
— Через десять минут будет машина. Что-то они не хотят с вами ездить, боятся.
— Жалкие, ничтожные личности, — пожала я плечами. — А еще песни поют: “Наша служба и опасна, и трудна”…
За всю дорогу водитель не проронил ни слова, не отвечал, даже когда я пыталась завести светский разговор о погоде. Я заподозрила, что ему дано строгое указание — молчать, со мной не связываться, в целях сохранения жизни и здоровья.
В РЭУ Анна Ивановна ждала меня с чаем и вафельным тортом. Пока я угощалась, она сбегала за Анелей Семеновной, та уточнила, что мне нужно, и через пять минут принесла деревянный ящик и выловила карточку формы один на Степана Ильича Бендерю. Я удивилась — карточки эти хранились не в жилконторах, а в паспортных столах отделов милиции, но Анеля Семеновна, задыхаясь, объяснила, что милицейский паспортный стол за утлом, в том же здании, тамошние паспортистки им доверяют безоговорочно, а она, в свою очередь, доверяет мне, раз уж я из прокуратуры.
Вообще-то при таком глобальном доверии всех ко всем на ум следователю сразу должны были придти всевозможные махинации с паспортами и прописками, но — странное дело — эти две душевные тетки абсолютно не вязались ни с какими махинациями; я им тоже почему-то стала доверять безоговорочно.
Рассматривая фотографию на карточке, я про себя удивлялась, как можно кого-то опознать по снимку десятилетней давности и неважного качества. Но раз опознают, значит, все-таки можно. Я припомнила хрестоматийную историю про дело автоматчиков — “последний случай бандитизма в СССР”, как его называли в учебниках уголовного права. В Семидесятые годы, когда наша страна семимильными шагами двигалась к коммунизму, как-то неприлично было признавать, что у нас все еще совершают тяжкие преступления, поскольку это противоречило концепциям классиков марксизма-ленинизма. И если в годы сталинских репрессий бытовые убийства предпочитали квалифицировать, как терроризм — под маркой борьбы с классовым врагом, то в застойные годы, наоборот, типичный бандитизм норовили представить вульгарным разбоем, доказывая, что количество тяжких преступлений неуклонно сокращается, в противовес суровой криминальной обстановке в империалистических государствах, где по вечерам страшно выйти на улицу. А в 1976 году бывший студент Лесотехнической академии Балановс-кий полил воду на мельницу империализма, задумав ограбить банк; а для этого ему нужны были машина и оружие. Но поскольку тогда прогресс не шагнул еще так далеко, чтобы оружие можно было купить на любом рынке, равно как и машину, Балановский придумал напасть на солдата в Ленинградском военном округе, похитить автомат и, застрелив водителя такси, угнать машину. Только завладеть машиной ему не удалось даже после третьего убийства таксиста. Понятно, что убийство военнослужащего с целью похищения огнестрельного оружия и последовавшие убийства таксистов всколыхнули весь город, к раскрытию преступления была привлечена общественность… Черный юмор заключался в том, что соучастником Балановского был студент юридического факультета Зеленков, и не просто студент, а активный член комсомольского оперотряда, чуть ли не заместитель командира. Так вот, когда оперотряду выдали композиционные портреты преступников, в просторечии — “фотороботы”, бывшие в то время еще экзотикой, юрист Зеленков пришел к Балановскому, показал ему их же собственные фотороботы и сказал: “Знаешь, нас никогда не поймают”…
Фотографии, украшающие паспортные документы, как правило, отличаются теми же свойствами, — идентифицировать по ним человека обычно бывает затруднительно. Разглядывая черно-белый шедевр изобразительного искусства, я узнавала и не узнавала “санитара”, пугавшего нас зловещими россказнями в морге. Но на всякий случай сняла с карточки ксерокопию и быстро составила протокол выемки вещей Бендери.
Две пожилые тетки, Анна Ивановна и Анеля Семеновна, помогли мне вытащить на улицу и запихнуть в машину две увесистые коробки из-под телевизоров, заклеенные широким скотчем и опечатанные. Водитель милицейской машины, наблюдая боковым зрением наши усилия, даже не шелохнулся. Из РЭУ мы двинулись в морг, я должна была во что бы то ни стало уличить Щеглова в том, что он самонадеянно прошляпил мартовский труп под фамилией Бендеря. Водитель хранил молчание, и даже не смотрел в мою сторону, делая вид, что бдительно следит за дорогой. От сваленных на заднем сиденье коробок с имуществом покойника несло сырой затхлостью; интересно, что там, думала я, представляя малоприятный процесс копания в чужом хламе, на который не польстились даже небогатые сотрудницы жилконторы.
Заведующий моргом ждал меня, обложившись книгами регистрации трупов, и по его торжествующему виду я поняла, что извиняться мне все-таки придется. Тем не менее я лично пролистала все учеты за февраль, март и апрель, хоть это было явно излишним; цеплялась за все трупы, поступившие как неопознанные; потом стала придирчиво сверять всех, чьи фамилии хотя бы отдаленно напоминали о выходцах из Западной Украины, и отдельно просмотрела данные о покойниках (к счастью, их оказалось всего три) с отрезанными головами. Все напрасно; труп гражданина Бендери, а равно труп неустановленного гражданина с отрезанной головой в интересующий меня период в городской морг не поступал.
Заметив, как я расстроилась, добрый Щеглов забыл о своих амбициях и стал утешать меня, а в процессе утешения высказал дельную мысль.
— Говоришь, на фотографии были листья и снег? Проверь-ка областной морг, может, его в области нашли.
— Юра, ты гений, — подскочила я, но тут же увяла. — Но уже поздно, у них уже все ушли.
— Узнаю старуху Швецову, — проворчал Юра, берясь за телефон. — Уже поздно, гипс снимают, клиент уезжает… А завтра морги уже работать не будут?
Ему ответили на том конце провода, и он радостно — поприветствовал областных коллег. Конечно, канцелярия уже ушла, но начальник отдела еще был на месте и даже имел доступ к книгам учета. Не прошло и трех минут, как я получила полные данные об обнаружении десятого марта в лесу под Токсово трупа неустановленного мужчины на вид сорока лет, с отделенной от туловища головой; по факту обнаружения трупа было возбуждено уголовное дело, в ходе расследования которого погибший идентифицирован как Бендеря Степан Ильич…
— Как его установили? — запрыгала я вокруг телефона.
Мой собеседник терпеливо разъяснил, что в кармане одежды покойного обнаружился билет на поезд до города Львова, полугодовой давности, как раз на упомянутое имя. По имени установили адрес Бендери, проехались туда, выяснили, что жилец пропал как раз перед мартовскими праздниками; более того, работники жилконторы опознали по фотографии и одежду на трупе, и голову самого Бендери.
— А что, голову нашли? — уточнила я, и сотрудник областного морга подтвердил. Он вообще, по его словам, хорошо запомнил этот труп, потому что поначалу они не давали причину смерти без исследования головы, а на теле, помимо следов отделения головы, повреждений не было. Тогда старательный следователь съездил в лес на дополнительный осмотр и в кустах за канавой нашел голову.
Я мысленно благословила областного следователя. Молодец, второй раз прочесать весенний лес, в котором по колено воды и грязи, — уважаю его за это. И не поленился смотаться в город, туда, где жил покойный, допросил работников жилконторы; да, это следователь.
Вот же я балда, спохватилась я; ведь когда мы с Лешкой Горчаковым приходили в жилконтору, Анна Ивановна скрупулезно записала наши данные к себе в блокнотик. Наверняка у нее записаны и данные нашего коллеги, достаточно было просто спросить ее об этом.
— А кто хоронил Бендерю? И где его похоронили? — это я спросила уже на всякий случай, записав координаты следователя и чувствуя настоятельную потребность с ним пообщаться. Насколько смог просветить меня начальник танатологического отдела областного бюро судебно-медицинской экспертизы, следствие так и не ответило на вопрос о том, какого рожна понадобилось Бендере в лесу, и кто же все-таки отпилил ему головушку.
Начальник отдела зашуршал бумагами, ища сведения о лицах, получивших свидетельство о смерти Бендери и осуществлявших захоронение трупа. Я терпеливо ждала.
— Чертовщина какая-то получается, — наконец пробормотал он в трубку и зашуршал с новой силой.
— Что такое? — не выдержала я. — На самом деле это не так принципиально, следователь приезжал в паспортный стол по месту жительства Бендери и упоминал, что похороны за госсчет…
Начальник отдела как-то озадаченно замолчал, потом, пошуршав еще немного листами канцелярской книги, предложил мне заехать к ним в морг и посмотреть самой. Я, не понимая, что там у них происходит, заверила, что буду через полчаса, и, поцеловав на прощание Щеглова, помчалась в областной морг.
Там уже были накрепко заперты толстые металлические двери, и мне пришлось изрядно поколотиться в них, прежде чем из морга выглянул недовольный сторож и, внимательно изучив мое удостоверение, допустил меня внутрь помещения. По узким коридорам я протиснулась вслед за ним к кабинету начальника, который оказался приятным мужчиной средних лет. Начальник, как водится, предложил мне кофе, и не дожидаясь моего согласия, насыпал в гигантскую кружку три столовые ложки растворимого кофейного порошка, доверху налил кипятку и сразу после этого ткнул меня носом в журнал.
Там черным по белому было написано, что труп Бендери Степана Ильича забрал из морга для захоронения не кто иной, как Бендеря Степан Ильич собственной персоной; и даже номера паспортов совпадали.
— Это какое-то недоразумение, — повторял расстроенный эксперт, снова и снова вчитываясь в пресловутую фамилию. — Наверное, в канцелярии нечаянно вписали не в ту графу данные паспорта покойника…
— Наверное, — согласилась я„ поскольку никакого другого объяснения с точки зрения реальной жизни не находилось. Если только забыть, что мы имеем дело с вампирами, которых, не всегда убивает даже отделение головы от тела…
Но об этом я сотруднику экспертного бюро говорить не стала, он и так был выбит из колеи. Чтобы успокоиться, он сходил за копией акта вскрытия трупа и принес машинописные странички с наклеенными на них фотографиями — обезглавленного трупа и отдельно обнаруженной головы. Особенно хорошо смотрелась голова, уже вымытая в морге и подготовленная к исследованию; она была заснята лежащей на прозекторском столе и выглядела на качественном снимке, как живая. Волосы на ней были причесаны, глаза открыты, и я долго не могла отвести от нее взгляда: сомнений не было — на меня смотрел старый знакомый, “санитар” из городского морга. Умерший за восемь месяцев до нашего знакомства.
* * *
Как только я вернулась в машину, водитель осмелился открыть рот и намекнуть, что его рабочий день давно закончился. Я про себя поразилась его долготерпению — обычно водители предупреждают об окончании рабочего дня и о начале обеденного перерыва как минимум за полчаса до времени “икс”. А до прокуратуры нам предстояло добираться еще около часа по вечерним пробкам.
Всю обратную дорогу я ломала голову по поводу того, как сложить воедино все эти загадочные обстоятельства; а самое главное — как пристегнуть к случившемуся отрезанную голову “санитара”. Конечно, бывали случаи ошибочной констатации смерти; но не в морге после вскрытия, и не в отношении тел с напрочь отрезанной головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27