В какой-то мере и под вашу ответственность.
– Да… я понимаю… в какой-то мере… Боже мой, мало ей было всего прежнего, теперь еще пропала! Вы не представляете, сколько надо нервов!
– Вы говорили о записке.
– Да, вот.
«Коля, прощай, не поминай лихом, береги детей».
– Накануне она не намекала, что собирается уйти?
– Нет, уверяю вас!
– Но такой поступок должен иметь очень серьезную причину. Женщина рвется домой, мечтает побыть с детьми и мужем и вдруг исчезает неведомо куда! Вы действи­тельно не знаете, где ее искать?
– Что вы! В чем вы меня подозреваете?..
– Самое печальное, что мы будем вынуждены снова арестовать ее. Когда разыщем.
– Боже мой! А я сообщил на работе, что выпустили! Сразу вокруг меня разрядилась атмосфера!..
– Ничего не поделаешь. Ваша жена виновна больше, чем вы полагаете.
– Я знаю.
Знаменский отшатнулся, затем подался к Маслову, разом утратив официальную невозмутимость.
– Знаете?! С каких пор?
– В тот день, когда я привез ее домой… вечером… даже, скорее, ночью… Ирина мне призналась.
Вот оно что! Успела рассказать… Но тогда совсем дру­гой вариант! Знаменский прямиком рванулся к правде:
– Как вы это приняли?
– Как гром, просто как гром! – простонал муж-мученик.
– Да не о ваших переживаниях вопрос! Ваше пове­дение меня интересует!
– Я был совершенно растерян… не помню точно, что я говорил.
– Ну, хоть не точно, хоть общий смысл?
– Я могу быть с вами совершенно откровенным?
– Вы обязаны быть со мной откровенным! – Знамен­ский стукнул кулаком.
– Видите ли, Ира выбрала такой момент… очень не­тактично… можно сказать, среди ночи… Нашла место и время! Вы меня понимаете?
– Что вы ответили Ирине Сергеевне?
– Ну, я вспылил, конечно… Но практически никако­го разговора у нас не было. Я предложил объясниться завтра. Надо было как-то прийти в себя… и потом, честно говоря, она стала мне в тот момент так… неприятна.
Нетрудно вообразить. Среди ночи. Первая ночь после разлуки. То есть они в постели. Со всеми вытекающими отсюда супружескими обстоятельствами. Она нетактично выбрала момент. Она стала ему неприятна! Нет, я с ним не могу, сейчас затопаю ногами и заругаюсь, как извоз­чик. Надо посчитать медленно до десяти, прежде чем продолжить.
– Итак, вы ее не расспрашивали?
– Нет, что мне эти детали? Факт есть факт, как его ни поверни. Лезть еще глубже в эту грязь…
Еще раз до десяти. И отвлечемся на эуфорбию – опять цветет кровавыми лепестками. Не растение, а заготовка для тернового венца.
– Маслов, вы не догадываетесь, почему жена сбе­жала?
– Вы же ее знаете. Пал Палыч! Ирина – женщина не очень уравновешенная, бывает у нее иногда… Может, первый раз осознала по-настоящему свое прошлое, а? Начала рассказывать и вдруг поняла, какое это произво­дит впечатление на честного человека. И убежала просто от стыда, просто не посмела взглянуть мне в глаза при свете дня! Это очень на нее похоже!
– При свете дня… Эх, Маслов, «я», «я» – без конца «я»! А она?
– Но ведь я же…
– Снова «я»! Да подумайте и о ней тоже! Она ведь не с курорта приехала, многое пережила за это время.
– Я понимаю, и я радовался, что она вернулась. Но…
– Но узнали кое-что новое. Я-то уж меньше всего склонен забывать, что ваша жена совершила преступле­ние. Но к вам она пришла как к самому близкому чело­веку, кто-кто, а вы обязаны были выслушать. А вы ее грубо отталкиваете. И после того ее же обвиняете в нетактичности!
– Но позвольте! Неужели вы не понимаете моих чувств?!
– Чего тут не понять? В сущности, вы выставили жену из дому!
– Нет! Я ее не оскорбил, не ударил! А если что и сказал, так не могла она ждать, что я обрадуюсь! За что вы меня упрекаете? Да любой бы на моем месте! Если он порядочный человек!
– Хватит уже негодовать. Сотрите пену с губ. Не верю я в вашу беспредельную наивность! Не тот возраст.
– Но… о чем вы?
– О том, что в глубине души вы давно все знали.
– Как знал?! Ни минуты, ни секунды!! Действительно ошарашен. Что доказывает силу самообмана. Ничего иного не доказывает.
– Знали, Николай Семенович. Конечно, знали. Таких вещей нельзя не знать. Другое дело, что ни в коем случае не желали осознавать, запрещали себе думать. Потому избегали ее разговоров о неладах с Кудряшовым, не любили точных денежных расчетов, принимали на веру удивительное умение Ирины Сергеевны вести xoзяйство и за гроши покупать дорогие вещи.
– Нет… нет… вы ошибаетесь…
– Не ошибаюсь. Я вам больше скажу – вас очень устраивало положение дел. Вольготная, обеспеченная жизнь, обеды в ресторане. Словно с неба, валятся дубленки и портсигары с камешками. Кстати, где портсигар?
– У меня…
– Вот видите, жена при вас снимала серьги и кольца, а вы промолчали о том, что в кармане лежит, благо вас не обыскивали.
– Но… это же моя личная вещь.
– У Ирины Сергеевны был еще браслет в виде змеи. Он где?
– Браслет Ира продала – мы копили на машину.
Ах, тебе еще машину хотелось! Ну, естественно, настоящий мужчина имеет машину. В рифму получается. А он куда противнее, чем Кудряшов. Оба ее эксплуатировали. Но тот не лицемерит, даже отстаивает свою филосо­фию. Этот – кот. Не в смысле кошачьей грации. Муж Масловой – кот. И потому тоже роковая фигура в ее судьбе.
– Кому продан браслет?
– Не знаю… Опять вы мне не верите! И, вообще, вы такого про меня наговорили!.. – он в отчаянии стиснул руки.
– Давайте разберемся, – Знаменский достал один из томов дела, раскрыл. – Здесь список ценностей, сданных вашей женой, и опись домашнего имущества.
– Да, я вижу.
– Проанализируем эти документы с одной точки зре­ния: сколько сюда попало мужских и сколько женских предметов. И какова сравнительная стоимость. Прочтите.
Маслов читал.
– Замечаете закономерность? У нее – не ахти какие сережки, у вас, по характеристике Кудряшова, – очень ценный портсигар. У вас две шубы – у нее одна. И так во всем.
– Ей нравилось делать подарки. Я же не просил.
– Но с удовольствием принимали. И вспомните еще кое-что, не внесенное нами в опись, – обилие детских вещей. Дескать, меня возьмут, а дети будут расти, им надо в чем-то бегать. Ирина Сергеевна понимала свою обреченность. А вы постоянно жили рядом и ничего не понимали?
– Я не знаю… нет-нет, я не сознавал!..
– Ну, допустим. Человеческая слепота порой феноме­нальна. И все-таки в ее судьбе есть доля вашей вины, поэтому не вам от нее отрекаться!
Бесполезно. Он будет только защищать себя. Святое «я». Вон уже еле шелестит:
– Возможно… но я просто не мог иначе…
Гнев схлынул, Знаменский устал.
– Вы погубили все, чего я достиг: признание, раска­яние… Одним махом. До смерти испугались за свою репу­тацию.
– Нет, но нельзя же так! Вы меня считаете за бездуш­ного карьериста. А у меня исследования, как вы не пони­маете! Если меня отстранят, кто их закончит? Это просто катастрофа! Три года труда!
– Вы любите свою работу? – с любопытством спросил Знаменский.
Он любит что-то, кроме себя?
– Боже мой, неужели нет!
– Рад слышать… Хотелось бы верить, что вы неплохой человек. – Попробуем сыграть на этой струне.
– Конечно! Я хороший человек!
– И привязаны к жене, хотя и наводили справки о разводе.
– Когда все так складывается, поневоле начинаешь думать… Но это же не потому, что я равнодушен к Ирине.
– Тогда, может быть, для нее не все потеряно. Слушайте. И ей, и вам предстоит еще много перенести. Будут очень трудные годы. Дайте Ирине Сергеевне надежду. От вас зависит, каким человеком она выйдет на волю. Бездомным, обозленным. Или готовым начать новую жизнь.
– Боже мой, как это тяжело!.. Вряд ли я смогу…
Я понял. Ты вряд ли сможешь. Уже решил, что не будешь. Осталось последнее средство. Расчет на трусость.
– Вы полагаете, Маслов, достаточно во всеуслыша­ние отказаться от жены и можно уйти в сторонку? В чистеньком дедероновом костюмчике? Обязан разочаровать. С вашей работы пришло письмо. Коллектив просит сообщить, как следствие оценивает вашу роль во всей этой истории.
Тон следователя сулил недоброе, Маслову сделалось душно, он расстегнул пиджак.
– Пока я не ответил. Вы нисколько не удерживали жену на честном пути, но вы можете помочь ей на него вернуться. Моя оценка будет зависеть от этого. Я достаточ­но ясно выразился?
Жестокий удар. Впервые Знаменский наблюдал на красивом лице отражение напряженной мысли. Безуслов­но, Маслов понял. Как никогда, в нем сейчас свиреп­ствовал эгоизм: восставал против жертв, которые пред­стояло принести, и он же убеждал, что лишь ценой жертв удастся сохранить свою научную шкуру. Кажется, начал зябнуть – застегнулся, да не на ту пуговицу. Для столь опрятного котика – равносильно раздиранию рубахи.
Знаменский встал.
– А сейчас постарайтесь найти Ирину Сергеевну. Раньше, чем найдем мы. До свидания.
Маслов уходил на полусогнутых, не замечая, что одна пола ниже другой.
– А портсигар, между прочим, принесите, – сказал Знаменский в спину.
Маслов возвратился и положил портсигар на стол.
Золотой, гравированный, с изумрудами. Хорош. И весьма тяжел. Внутри «Мальборо». Скажите, какое сход­ство вкусов!
Но я-то, я каков! На кого понадеялся! Неспроста в проходной тюрьмы защемило сердце. Надо было расска­зать ему о статье, которая грозит жене, проследить его реакцию. Я по-глупому поддался на ее слезные просьбы – и где она теперь? Паспорт дома, хлопнется на улице с сердцем, свезут в больницу. А если инфаркт? А если того хуже? Ну как я мог?..
Три дня от Томина не было ни слуху ни духу. Маслов отчитывался о проведенных мероприятиях (безрезультат­ных). Саша только раз позвонил спросить, получил ли уже Знаменский нагоняй от Скопина. Получил и еще получит.
– Поделом, Паша, – и разъединился.
На четвертый день Томин встретил ее в парке. Нельзя сказать, что смолокуровские фотографии соответствова­ли нынешнему оригиналу. Вид у женщины был загнан­ный, круги под глазами, ступала она на тонких каблуках торопливо, но неуверенно, можно подумать, хлебнула лишнего. Томин хищно обрадовался.
– Простите, вас зовут Ирина Сергеевна? – этакий охотник за одинокими дамами.
Масок в запасе много. Некоторые по необходимости он носил долго, иные менял с калейдоскопической ско­ростью.
– Общие знакомые уверяли, что фамилия ваша – Маслова.
– У нас нет общих знакомых. Пустите, я спешу!
– У нас есть общие знакомые. Например, Кудряшов.
Это Томин попутно проверял разные версии. Могла проявить интерес, могла испугаться. Маслова восприняла равнодушно.
– Да оставьте вы меня в покое!
– Куда бы ни спешили, должен проводить. Дело в том, что у нас еще один общий знакомый – некто Пал Палыч Знаменский.
– Ах, вот вы откуда…
Пришпилилась к песочку аллеи.
– Заглянем пока в беседку. А то дети могут вас увидеть, они направлялись сюда.
Вошли, сели.
– Вот мы с вами и встретились, – Томин был доволен. – Земля, знаете, до того круглая, негде спрятаться.
– Кто вы такой?
Томин показал удостоверение. Она обессиленно прислонилась к дощатой стенке, спросила бесцветным голосом:
– И что теперь?
– Немножко посидим. У Пал Палыча из-за вас не­приятности.
– А у меня радости? Мне своих бед хватает! – с аллеи донеслись детские голоса, она встрепенулась.
– Ваши?
– Да вам-то что?
– Ну зачем ребятам видеть, как их мамочку уводит чужой сердитый дядя?
– Вы меня… заберете?
– Практически уже забрал.
– Ну и пожалуйста! Сажайте! Гори все ярким пламенем!
– Сами виноваты. Подразумевалось, что вы будете жить дома, а не неизвестно где.
– Не могу я дома!
– Но две копейки вы могли потратить? Могли набрать телефон и сообщить, где находитесь?
– Могла – не могла, какая теперь разница? На по­верку моя свобода двух копеек не стоила, лучше бы я ее не получала вовсе!
В гурьбе детей Томин не разобрал, которые – дочери Масловой. Сказал наугад:
– Славные девочки.
Они все были славные.
1 2 3 4 5 6 7