У сержанта был своей неколебимый кодекс чести, который сводился к тому, что долгом солдата не является смерть за родину. Ему платили за то, чтобы враги клали свои жизни за свою родную страну.
Проводя небольшие исследования для рассказа, который писал, Лео наткнулся на один интересный факт: в наш век, когда космические корабли облетают вокруг Земли, Чикаго был самым большим железнодорожным центром в Соединенных Штатах, если не во всем мире. В статье, которую он прочел, говорилось, что город обслуживается двадцать одной железной дорогой, соединяющей различные города, и пятнадцатью маневровыми и отдельными линиями.
Лежа в полутемной палате, он размышлял об этом. Как только трехдневный праздник подошел к концу, сотни тысяч семей и семейных пар, усталых, загорелых и сонных, возвращаются в город, отчего на улицах, бульварах и надземных автострадах стоит непрекращающийся шум автотранспорта.
Но сквозь этот шум он мог расслышать отдаленные, несколько одинокие гудки по крайней мере трех поездов, отправляющихся в Бостон или Нью-Йорк, либо в Омаху или Канзас-Сити, либо в Луисвилл или Мемфис.
Еще ближе он слышал пыхтение и сопение локомотива на маневровой линии, потом вдруг звук выпускаемого пара и скрежет тормозных башмаков, а также металлическое позвякивание сцепляемых вагонов, когда команда сцепщиков отводила груженые товарные вагоны и цистерны на какую-нибудь промышленную ветку.
Это были здоровые, вселяющие уверенность звуки. Роджерс сомневался, что поезда когда-нибудь выйдут из моды. Квартеты брадобреев и фанатики паровозного пара будут петь про храброго Кейси Джонса [Кейси Джонс — герой американского песенного фольклора, машинист, трагически погибший 29 апреля 1900 г.] и два локомотива, которые чуть было не столкнулись, даже когда люди будут покупать сезонные билеты на Луну.
Возможно, потому, что поезда олицетворяют целую эпоху.
Они — приятное напоминание о, возможно, несправедливом, но гораздо более понятном образе жизни. Об эре справедливых налогов, без всяких чуждых идеологий или поверхностных расовых проблем, без привилегированных обществ, без ядерных бомб и десятицентовых хот-догов В те дни, когда сеть стальных рельсов в первый раз сомкнулась, объединив тем самым весь континент, жизнь была много проще. Ты был богат или беден. Ты был черным или белым. Ты был иудеем или христианином. Ты был католиком, протестантом или мормоном. Но не важно, кем и каким ты был, ты ощущал себя человеком и стоял на своих ногах.
Ты водил девушку на танцы или возил на прогулку в коляске с откидным верхом, а когда провожал ее домой, она либо давала тебе, либо нет. Если давала и ты делал ее беременной, ты на ней женился. В любом случае интимные отношения между полами оставались личным делом каждого и не становились предметом обсуждения на кушетке у психиатра, в брачном бюро на Мэдисон-авеню или темой романов бестселлеров или супермасштабных кинофильмов. Секс оставался личным делом каждого. Сексом занимались тайно. С девушкой, которая влюбилась в тебя или которой ты просто понравился, которая хотела, чтобы ей овладели, или которая была готова участвовать в этом за оговоренную заранее цену.
В сексе ничего нет нового. Библия, Талмуд, «Тысяча и одна ночь», Рабле, Бодлер, вся великая литература всех веков была наполнена случаями приличных и неприличных любовных историй, настоящей супружеской любви, а также насилия и садизма, блуда и извращений. Даже пилигримы и пуритане не отказывались от секса. Им же нужно было пережить индейцев и суровый климат, а также основать нацию с населением в сто восемьдесят миллионов!
Однако, по мнению Роджерса, современное поколение относится к этому делу спустя рукава. Каждый стенд с журналами полон цветных иллюстраций обнаженных или почти обнаженных фигуристых красавиц, молодых замужних женщин и незамужних девушек, которые, вероятно, оскорбились бы, если бы незнакомый мужчина схватил бы ее за грудь или прошелся рукой между ног, а их фото со всеми выставленными напоказ прелестями, кроме сосков и влагалища, продаются в супермаркетах и валяются по пляжам. А хорошенькие маленькие шлюшки, такие, как малышка Джоунс, ходят по улицам, вертя хорошенькими попками, проверяя реакцию у проходящих мимо мужчин.
А потом, когда четверка мерзавцев, таких, как Гарри, Солли, Джо-Джо и Фрэнки, реагируют на их призывы, добродетельная публика приходит в ужас.
Роджерс сменил положение в кровати. Он не оправдывал того, что произошло с мисс Дейли. Насилию нет оправдания.
Но времена не люди, меняются. Всегда были и будут слабаки и неудачники. Но всегда есть хорошие парни и плохие, а что более важно — определенный процент мужчин и женщин, заботящихся о благополучии своих ближних.
И жители дома тому доказательство. После того, что произошло предыдущим днем, он не мог не ощущать острое чувство личной потери за то, что не предпринял попытки узнать своих соседей получше. Может оказаться, что он ищет материал для своей книги совсем не там.
Миссис Мейсон тоже неплохой тому пример. Когда он прежде о ней думал, то всегда досадовал на то, что она с точностью автомата следит за его приходом и уходом, а также за всеми остальными жильцами. Теперь выяснилось, что быть в курсе, что происходит, кто дома, а кого нет, было условным рефлексом, выработавшимся у миссис Мейсон с тех времен, когда она обслуживала больше политических и уголовных шишек, чем все выборные мэры-основатели Чикаго. Фрэнчи Ла Тур был столь же колоритной фигурой. И Адамовский в своем роде, а также сеньор Гарсия. Более того, все они доказали, что они — настоящие мужчины. После того как сеньор Гарсия присоединился к Адамовскому в вестибюле, а Ла Тур вошел в дверь, они, под впечатлением от просмотренного парада, не колебались ни секунды.
— Давайте поднимемся и опять постучим, — сказал адвокат. — Потом, если они не откроют, выбьем дверь.
— Si, senor, — кивнул Гарсия.
— Правильно, — согласился Ла Тур. — Но если мерзавцы, которых вы видели, под марафетом, а у одного есть перо, думаю, мне лучше заскочить домой и прихватить табельное оружие сына. Я встречался с такими сопляками и раньше. Никогда нельзя быть уверенным в том, как поведут себя эти болваны.
— Si. Никакого героизма. Ничего из ряда вон. Вы предпочитаете мартини с или без кусочка лимона? И поскольку он тоже был там, ему тоже ничего не оставалось делать, как пойти вместе со всеми.
Все еще прислушиваясь к удаляющимся с каждым мгновением гудкам поезда, Роджерс подумал, что человек ни от чего в жизни не застрахован. Знает Бог, он совсем не собирался совершать героических подвигов. Когда он, свежевыбритый и только что принявший душ, услышал крики, то намеревался одеться и пойти поужинать, пропустить несколько стаканчиков в каком-нибудь баре и позаботиться о том, как бы получше провести оставшийся вечер.
Почувствовав какое-то движение в палате, он повернул голову, ожидая увидеть одну из сиделок, но увидел лейтенанта Хэнсона, стоящего у его кровати.
— Как дела, приятель? — осведомился детектив.
— Неплохо, — ответил Роджерс. — Болит немного. Но после того как мне зашили дырку, похоже, жидкость протекать не будет. По крайней мере, пока то, что они в меня влили, через нее не вытекает. Только не говорите мне, что вы до сих пор на дежурстве.
— Нет, — сказал Хэнсон. — Я сменился несколько часов назад.
— Как там тот подстреленный негодяй?
— Все еще в критическом состоянии.
— Выживет ли?
— Пока неизвестно.
— А что будет с Ла Туром, если он помрет?
— Хотелось бы знать.
— А как там мисс Дейли?
— Дежурная по этажу сказала, что поправляется. Когда я буду уходить, хочу зайти проведать ее, если она еще, конечно, не спит.
Роджерс, замявшись, спросил:
— Можно вам задать личный вопрос, лейтенант?
— Почему бы нет?
— — А что, если мисс Дейли забеременеет от этих мерзавцев?
Хэнсон сперва задумался, а потом спокойно сказал:
— Это, конечно, между нами. Не для протокола. Но этого мы никогда не узнаем. — И добавил: — И она тоже. Похоже, когда наш хирург привез ее сюда вчера ночью, он созвал совет из лучших специалистов на высшем уровне. И было решено, что при подобных обстоятельствах, пока она все еще находится в полуобморочном состоянии, будет благоразумно сделать все, что можно, чтобы защитить ее настоящее и будущее — как физическое, так и умственное. В качестве терапевтической меры.
— Ну, конечно, — сказал Роджерс. Он решил сменить тему. — А что этим ребятам причитается по закону?
— Ну, вы меня приперли к стенке, — признался Хэнсон. — Во-первых, мальцы несовершеннолетние. Во-вторых, послушать их родителей, так у них у всех крылышки вместо лопаток. И все, что они сделали, включая и то, что всадили нож в вас, просто мальчишеские шалости. Кроме всего прочего, мисс Дейли, когда я последний раз разговаривал с ней сегодня днем, все еще настаивает на том, что не будет подписывать никакого заявления, не появится перед судом присяжных и даже не станет опознавать ребят.
— Из-за дурной славы?
— Из-за этого и из-за работы.
— У нее есть на то основания.
— И веские.
— И вы пришли снова, чтобы уговаривать ее?
— Н-нет, — сказал Хэнсон. — Во всяком случае, не за этим.
А что касается визита к вам, он чисто личный. Представляю, — с ехидцей продолжил он, — Адель и Герман тоже забегали вас проведать.
— Забегали? — устало переспросил Роджерс. — Каждый раз, как я поднимал глаза, то видел только ее. Догадываюсь, Бротц к ней присоединился, как только вернулся с дежурства.
Хэнсон ухмыльнулся:
— Они здорово вам благодарны. В данный момент вы можете смело выдвигать свою кандидатуру на любой пост — два голоса вам обеспечены. Потому что если бы не вы, то вместо того, чтобы торчать целый день тут, Адели пришлось бы стоять в зале какой-нибудь похоронной компании и принимать соболезнования, записывать пришедших проститься в траурную книгу и выслушивать родственничков, которые годами пили и ели за счет Бротца и теперь дудели бы ей в уши: «Говорили же мы тебе: не выходи замуж за полицейского». — Хэнсон посерьезнел. — А Герману осталось меньше двух месяцев до пенсии. Не знаю почему, но в важные моменты непременно что-нибудь да случается. — Тут его улыбка вернулась. — Конечно, он временами меня доводит до белого каления. Особенно когда что-нибудь утверждаешь. Он никогда полностью с тобой не соглашается. Только долбит свое: «Ну, я не знаю». Но мне будет не хватать их обоих. Просто смотрю на них, когда они вместе, и мне сразу становится лучше. Полагаю, можно даже сказать, что они поддерживают мою веру в людей.
— И каким же это образом?
Лейтенант Хэнсон задумался:
— Трудно объяснить. Но когда занят такой работой, как у меня, когда не остается времени на то, чтобы выходить в общество, а если остается, то не до частых визитов… Когда три четверти женщин, с которыми встречаешься, проститутки, женщины легкого поведения или замужние изменщицы, то бишь женщины деградировавшие или продающие себя тем или иным образом. И с мужчинами то же самое. Большинство из них — воры, наркоманы, сутенеры или сорящие деньгами альфонсы. Наступает время, что начинаешь думать, что весь мир прогнил и что неплохая идея, если на него кто-нибудь сбросит бомбу. — Хэнсон продолжал: — И тут видишь семейную пару, такую, как Адель и Герман. Они женаты дольше, чем я служу в полиции. Но каждый раз, как Адель смотрит на него, ее лицо до сих пор светится, как неоновая реклама. И ей наплевать на то, что он не выглядит как голливудский супермен или что у него торчит живот, и что он так и не заработал состояния, и что теперь, когда он выходит на пенсию, им придется жить на еще меньшие деньги. Она видит только одно: его. И Герман платит ей тем же. Точно. Конечно, когда мы проезжаем в полицейской машине мимо какой-нибудь малышки на улице, он смотрит на крутую маленькую попку и думает, как было бы здорово провести, время с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Проводя небольшие исследования для рассказа, который писал, Лео наткнулся на один интересный факт: в наш век, когда космические корабли облетают вокруг Земли, Чикаго был самым большим железнодорожным центром в Соединенных Штатах, если не во всем мире. В статье, которую он прочел, говорилось, что город обслуживается двадцать одной железной дорогой, соединяющей различные города, и пятнадцатью маневровыми и отдельными линиями.
Лежа в полутемной палате, он размышлял об этом. Как только трехдневный праздник подошел к концу, сотни тысяч семей и семейных пар, усталых, загорелых и сонных, возвращаются в город, отчего на улицах, бульварах и надземных автострадах стоит непрекращающийся шум автотранспорта.
Но сквозь этот шум он мог расслышать отдаленные, несколько одинокие гудки по крайней мере трех поездов, отправляющихся в Бостон или Нью-Йорк, либо в Омаху или Канзас-Сити, либо в Луисвилл или Мемфис.
Еще ближе он слышал пыхтение и сопение локомотива на маневровой линии, потом вдруг звук выпускаемого пара и скрежет тормозных башмаков, а также металлическое позвякивание сцепляемых вагонов, когда команда сцепщиков отводила груженые товарные вагоны и цистерны на какую-нибудь промышленную ветку.
Это были здоровые, вселяющие уверенность звуки. Роджерс сомневался, что поезда когда-нибудь выйдут из моды. Квартеты брадобреев и фанатики паровозного пара будут петь про храброго Кейси Джонса [Кейси Джонс — герой американского песенного фольклора, машинист, трагически погибший 29 апреля 1900 г.] и два локомотива, которые чуть было не столкнулись, даже когда люди будут покупать сезонные билеты на Луну.
Возможно, потому, что поезда олицетворяют целую эпоху.
Они — приятное напоминание о, возможно, несправедливом, но гораздо более понятном образе жизни. Об эре справедливых налогов, без всяких чуждых идеологий или поверхностных расовых проблем, без привилегированных обществ, без ядерных бомб и десятицентовых хот-догов В те дни, когда сеть стальных рельсов в первый раз сомкнулась, объединив тем самым весь континент, жизнь была много проще. Ты был богат или беден. Ты был черным или белым. Ты был иудеем или христианином. Ты был католиком, протестантом или мормоном. Но не важно, кем и каким ты был, ты ощущал себя человеком и стоял на своих ногах.
Ты водил девушку на танцы или возил на прогулку в коляске с откидным верхом, а когда провожал ее домой, она либо давала тебе, либо нет. Если давала и ты делал ее беременной, ты на ней женился. В любом случае интимные отношения между полами оставались личным делом каждого и не становились предметом обсуждения на кушетке у психиатра, в брачном бюро на Мэдисон-авеню или темой романов бестселлеров или супермасштабных кинофильмов. Секс оставался личным делом каждого. Сексом занимались тайно. С девушкой, которая влюбилась в тебя или которой ты просто понравился, которая хотела, чтобы ей овладели, или которая была готова участвовать в этом за оговоренную заранее цену.
В сексе ничего нет нового. Библия, Талмуд, «Тысяча и одна ночь», Рабле, Бодлер, вся великая литература всех веков была наполнена случаями приличных и неприличных любовных историй, настоящей супружеской любви, а также насилия и садизма, блуда и извращений. Даже пилигримы и пуритане не отказывались от секса. Им же нужно было пережить индейцев и суровый климат, а также основать нацию с населением в сто восемьдесят миллионов!
Однако, по мнению Роджерса, современное поколение относится к этому делу спустя рукава. Каждый стенд с журналами полон цветных иллюстраций обнаженных или почти обнаженных фигуристых красавиц, молодых замужних женщин и незамужних девушек, которые, вероятно, оскорбились бы, если бы незнакомый мужчина схватил бы ее за грудь или прошелся рукой между ног, а их фото со всеми выставленными напоказ прелестями, кроме сосков и влагалища, продаются в супермаркетах и валяются по пляжам. А хорошенькие маленькие шлюшки, такие, как малышка Джоунс, ходят по улицам, вертя хорошенькими попками, проверяя реакцию у проходящих мимо мужчин.
А потом, когда четверка мерзавцев, таких, как Гарри, Солли, Джо-Джо и Фрэнки, реагируют на их призывы, добродетельная публика приходит в ужас.
Роджерс сменил положение в кровати. Он не оправдывал того, что произошло с мисс Дейли. Насилию нет оправдания.
Но времена не люди, меняются. Всегда были и будут слабаки и неудачники. Но всегда есть хорошие парни и плохие, а что более важно — определенный процент мужчин и женщин, заботящихся о благополучии своих ближних.
И жители дома тому доказательство. После того, что произошло предыдущим днем, он не мог не ощущать острое чувство личной потери за то, что не предпринял попытки узнать своих соседей получше. Может оказаться, что он ищет материал для своей книги совсем не там.
Миссис Мейсон тоже неплохой тому пример. Когда он прежде о ней думал, то всегда досадовал на то, что она с точностью автомата следит за его приходом и уходом, а также за всеми остальными жильцами. Теперь выяснилось, что быть в курсе, что происходит, кто дома, а кого нет, было условным рефлексом, выработавшимся у миссис Мейсон с тех времен, когда она обслуживала больше политических и уголовных шишек, чем все выборные мэры-основатели Чикаго. Фрэнчи Ла Тур был столь же колоритной фигурой. И Адамовский в своем роде, а также сеньор Гарсия. Более того, все они доказали, что они — настоящие мужчины. После того как сеньор Гарсия присоединился к Адамовскому в вестибюле, а Ла Тур вошел в дверь, они, под впечатлением от просмотренного парада, не колебались ни секунды.
— Давайте поднимемся и опять постучим, — сказал адвокат. — Потом, если они не откроют, выбьем дверь.
— Si, senor, — кивнул Гарсия.
— Правильно, — согласился Ла Тур. — Но если мерзавцы, которых вы видели, под марафетом, а у одного есть перо, думаю, мне лучше заскочить домой и прихватить табельное оружие сына. Я встречался с такими сопляками и раньше. Никогда нельзя быть уверенным в том, как поведут себя эти болваны.
— Si. Никакого героизма. Ничего из ряда вон. Вы предпочитаете мартини с или без кусочка лимона? И поскольку он тоже был там, ему тоже ничего не оставалось делать, как пойти вместе со всеми.
Все еще прислушиваясь к удаляющимся с каждым мгновением гудкам поезда, Роджерс подумал, что человек ни от чего в жизни не застрахован. Знает Бог, он совсем не собирался совершать героических подвигов. Когда он, свежевыбритый и только что принявший душ, услышал крики, то намеревался одеться и пойти поужинать, пропустить несколько стаканчиков в каком-нибудь баре и позаботиться о том, как бы получше провести оставшийся вечер.
Почувствовав какое-то движение в палате, он повернул голову, ожидая увидеть одну из сиделок, но увидел лейтенанта Хэнсона, стоящего у его кровати.
— Как дела, приятель? — осведомился детектив.
— Неплохо, — ответил Роджерс. — Болит немного. Но после того как мне зашили дырку, похоже, жидкость протекать не будет. По крайней мере, пока то, что они в меня влили, через нее не вытекает. Только не говорите мне, что вы до сих пор на дежурстве.
— Нет, — сказал Хэнсон. — Я сменился несколько часов назад.
— Как там тот подстреленный негодяй?
— Все еще в критическом состоянии.
— Выживет ли?
— Пока неизвестно.
— А что будет с Ла Туром, если он помрет?
— Хотелось бы знать.
— А как там мисс Дейли?
— Дежурная по этажу сказала, что поправляется. Когда я буду уходить, хочу зайти проведать ее, если она еще, конечно, не спит.
Роджерс, замявшись, спросил:
— Можно вам задать личный вопрос, лейтенант?
— Почему бы нет?
— — А что, если мисс Дейли забеременеет от этих мерзавцев?
Хэнсон сперва задумался, а потом спокойно сказал:
— Это, конечно, между нами. Не для протокола. Но этого мы никогда не узнаем. — И добавил: — И она тоже. Похоже, когда наш хирург привез ее сюда вчера ночью, он созвал совет из лучших специалистов на высшем уровне. И было решено, что при подобных обстоятельствах, пока она все еще находится в полуобморочном состоянии, будет благоразумно сделать все, что можно, чтобы защитить ее настоящее и будущее — как физическое, так и умственное. В качестве терапевтической меры.
— Ну, конечно, — сказал Роджерс. Он решил сменить тему. — А что этим ребятам причитается по закону?
— Ну, вы меня приперли к стенке, — признался Хэнсон. — Во-первых, мальцы несовершеннолетние. Во-вторых, послушать их родителей, так у них у всех крылышки вместо лопаток. И все, что они сделали, включая и то, что всадили нож в вас, просто мальчишеские шалости. Кроме всего прочего, мисс Дейли, когда я последний раз разговаривал с ней сегодня днем, все еще настаивает на том, что не будет подписывать никакого заявления, не появится перед судом присяжных и даже не станет опознавать ребят.
— Из-за дурной славы?
— Из-за этого и из-за работы.
— У нее есть на то основания.
— И веские.
— И вы пришли снова, чтобы уговаривать ее?
— Н-нет, — сказал Хэнсон. — Во всяком случае, не за этим.
А что касается визита к вам, он чисто личный. Представляю, — с ехидцей продолжил он, — Адель и Герман тоже забегали вас проведать.
— Забегали? — устало переспросил Роджерс. — Каждый раз, как я поднимал глаза, то видел только ее. Догадываюсь, Бротц к ней присоединился, как только вернулся с дежурства.
Хэнсон ухмыльнулся:
— Они здорово вам благодарны. В данный момент вы можете смело выдвигать свою кандидатуру на любой пост — два голоса вам обеспечены. Потому что если бы не вы, то вместо того, чтобы торчать целый день тут, Адели пришлось бы стоять в зале какой-нибудь похоронной компании и принимать соболезнования, записывать пришедших проститься в траурную книгу и выслушивать родственничков, которые годами пили и ели за счет Бротца и теперь дудели бы ей в уши: «Говорили же мы тебе: не выходи замуж за полицейского». — Хэнсон посерьезнел. — А Герману осталось меньше двух месяцев до пенсии. Не знаю почему, но в важные моменты непременно что-нибудь да случается. — Тут его улыбка вернулась. — Конечно, он временами меня доводит до белого каления. Особенно когда что-нибудь утверждаешь. Он никогда полностью с тобой не соглашается. Только долбит свое: «Ну, я не знаю». Но мне будет не хватать их обоих. Просто смотрю на них, когда они вместе, и мне сразу становится лучше. Полагаю, можно даже сказать, что они поддерживают мою веру в людей.
— И каким же это образом?
Лейтенант Хэнсон задумался:
— Трудно объяснить. Но когда занят такой работой, как у меня, когда не остается времени на то, чтобы выходить в общество, а если остается, то не до частых визитов… Когда три четверти женщин, с которыми встречаешься, проститутки, женщины легкого поведения или замужние изменщицы, то бишь женщины деградировавшие или продающие себя тем или иным образом. И с мужчинами то же самое. Большинство из них — воры, наркоманы, сутенеры или сорящие деньгами альфонсы. Наступает время, что начинаешь думать, что весь мир прогнил и что неплохая идея, если на него кто-нибудь сбросит бомбу. — Хэнсон продолжал: — И тут видишь семейную пару, такую, как Адель и Герман. Они женаты дольше, чем я служу в полиции. Но каждый раз, как Адель смотрит на него, ее лицо до сих пор светится, как неоновая реклама. И ей наплевать на то, что он не выглядит как голливудский супермен или что у него торчит живот, и что он так и не заработал состояния, и что теперь, когда он выходит на пенсию, им придется жить на еще меньшие деньги. Она видит только одно: его. И Герман платит ей тем же. Точно. Конечно, когда мы проезжаем в полицейской машине мимо какой-нибудь малышки на улице, он смотрит на крутую маленькую попку и думает, как было бы здорово провести, время с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37