Уже неделю провел он в одиночной камере военной тюрьмы Лупеаска, расположенной в самом Бухаресте.
Немецкого шпиона, охраняемого днем и ночью, еще не допрашивали. Вооруженные охранники, у которых он настойчиво требовал встречи с адвокатом, ему не отвечали.
Кельберг понимал, с какой целью его подвергли тяжелому испытанию одиночеством. Это был классический метод, используемый во всем мире, чтобы сломить дух заключенного, дать ему понять, что отныне он исключен из общества, управляемого законами, что ему нечего рассчитывать на помощь извне и что он оставался один на один со своей судьбой.
Людвиг Кельберг держался хорошо.
Вместо того чтобы деморализовать, этот нечеловеческий режим закалял его неукротимую волю.
Разумеется, в первые часы своего заточения, погрузившись в пустоту, он начал хандрить. Он не мог себе простить, что не уехал сразу после тревоги в парке Филипе-ску. Дело в том, что он так и не догадался о слежке, начатой сразу после его выхода из автобуса. Он думал, что люди сигуранцы поджидали его на квартире и что он совершил непоправимую ошибку, отправившись туда за своими вещами.
Но и эта самонеприязнь, знакомая всем заключенным, продолжалась недолго. Зная, что человек, лишенный свободы, оставшийся наедине со своими мыслями, становится врагом самому себе и своим собственным палачом, Кельберг преодолел эту слабость.
Тюремщики обращались с ним вполне терпимо. Хотя не разговаривали и не отвечали на его вопросы, его не били и сносно кормили. Кроме того, каждое утро к нему приходил тюремный цирюльник и молча брил в присутствии гражданского охранника и военного. Правда, согласно обычаю, его личную одежду заменили на серую полотняную пижаму с регистрационным номером на груди и забрали все, что он имел при себе в момент ареста.
Что же касается камеры, то она была чистой. К сожалению, через маленькое зарешеченное окошко проходило недостаточно воздуха и света.
Ни разу Кельберг не заметил ни одного заключенного и до него не доносился шум шагов или звуки голосов в коридоре, не считая ходьбы охранников взад-вперед.
Правда, в заключении была одна особенность: его не выводили на предусмотренную в регламенте десятиминутную прогулку во дворе тюрьмы, прогулку, на которую имеют право заключенные во всем мире, даже политические.
В этот вечер, когда мрачная тюрьма уже в течение нескольких часов была окутана могильной тишиной, в камеру Кельберга вошли четверо вооруженных милиционеров в сапогах и касках, чтобы отвести его в приемную, расположенную посередине главного коридора подразделения. В плохо освещенной, с голыми стенами и без какой бы то ни было мебели комнате Кельберга ждали четверо людей в гражданской одежде и с каменными лицами.
Только один из них представился:
— Полковник Назести, из военной безопасности.
Это был невысокий, сухой, с грубым лицом, темными глазами и белыми прядями в волосах человек лет за пятьдесят.
— Наш разговор будет коротким, Людвиг Кельберг, — заявил он монотонным голосом. — Вы арестованы с поличным и обвиняетесь в шпионаже. Ваше дело будет рассмотрено военным трибуналом сразу после окончания следствия. Вы имеете право на адвоката, но процесс будет закрытым. Надеюсь, вы полностью признаете свою вину?
— Нет, — твердо ответил Кельберг, — я не принимаю этого обвинения.
— Вы не принимаете этого обвинения?
— Я не шпион.
Румынский офицер недоверчиво приподнял брови.
— Вы хотите сказать, что отрицаете очевидное? — насмешливо спросил он. — Мы нашли у вас документы, переданные вам Яношем Мареску, а в кармане Мареску мы обнаружили деньги, полученные от вас как вознаграждение за предательство... Бессмысленно отрицать доказательства, неопровержимо устанавливающие вашу вину. Поверьте мне, любой военный трибунал признает вас виновным и вынесет вам смертный приговор, Людвиг Кельберг!
Глава 7
Ни один мускул не дрогнул на твердом лице Кельберга. Румынский полковник, пристально глядя на заключенного, произнес:
— Вы отдаете себе отчет во всей серьезности вашего положения? Вы провели неделю наедине с собой, и у вас было время обо всем подумать.
Кельберг кашлянул в руку, чтобы прочистить горло.
— Дружба, связывающая меня с господином Мареску, не имеет ничего общего со шпионажем, — заверил он абсолютно спокойным тоном. — Учитывая род деятельности, которую я имею честь выполнять в вашей стране, я всегда полагал, что поиски некоторой дополнительной информации экономического или промышленного характера входят в мои обязанности. С тех пор как Румыния пытается бороться с негибким центральным планированием, осмелюсь сказать, что я оказал вашей стране большие услуги в этой области и надеюсь, что вы с этим согласитесь. Если сегодня Румынии удалось достигнуть определенного роста промышленной экспансии, то есть самого высокого уровня среди всех стран Восточной Европы, то она этим отчасти обязана и мне. Всякий разбирающийся в данном вопросе специалист подтвердит вам это.
По лицу румына скользнула желчная усмешка:
— Апломба вам не занимать. Вы полагаете, что ваша официальная деятельность, которую вы используете как прикрытие, — оправдание? В действительности это только отягчает вашу вину, если это возможно. Вы злоупотребили доверием и гостеприимством, предоставленным вам Румынией. Здесь речь идет не о вашей деятельности в рамках германо-румынской комиссии, и вы это прекрасно знаете. Речь идет о вашей подпольной деятельности, нелегальной.
— Ни один трибунал не признает моей вины, полковник, — спокойно возразил Кельберг, выдержав пронизывающий взгляд собеседника. — И по многим причинам, главная из которых бросается в глаза: никто не поверит, что, сотрудничая с Румынией в целях обеспечения развития румынской промышленности, я славлю под угрозу безопасность вашей страны.
— Похоже, что вы считаете нас глупцами, — прохрипел полковник. — Вы прикрываетесь вашей официальной деятельностью и хотите, чтобы мы считали вас честным чиновником. Но факты налицо, и они против вас. Трибунал будет иметь перед глазами сведения, переданные вам Мареску. А речь идет об информации, имеющей первостепенное стратегическое значение.
— Вовсе нет, — дерзко отклонил Кельберг. — Информация, которую я пытаюсь собирать с профессиональной целью, не представляет никакого интереса в военном плане. Я признаю, что мои методы не совсем корректны, но я позволю себе напомнить вам, что они таковы повсюду. Современная документация базируется на цифрах и статистике... А шпионаж — это нечто другое, по крайней мере я так всегда считал.
В этот момент в разговор вмешался гражданский — примерно одних лет с полковником Назести, но выше ростом, плотнее. У него было широкое лицо, его еще черные и жесткие волосы спадали на низкий лоб, серо-зеленые глаза, глубоко посаженные под густыми бровями, выдавали властный, импульсивный, энергичный и грубый темперамент.
Не представившись, он заявил:
— Не разыгрывайте из себя невинного, герр Кельберг. Старая песня! Оставьте ваши иллюзии и прекратите блефовать. Не забывайте, что мы поймали вас с поличным.
Он помолчал, затем продолжал более агрессивным тоном:
— Я прекрасно понимаю вашу систему защиты. Чтобы выпутаться, у вас теперь ничего нет, кроме вашего красноречия и диалектической ловкости. На вашем месте и в вашем положении я делал бы то же самое. Но мы здесь все профессионалы и люди одной профессии, поэтому не растрачивайте наше время и собственную слюну. Вы попались, и ваше дело дрянь! Единственное, что вам остается, это попытаться сократить убытки... Другими словами, если вы продемонстрируете понимание и желание сотрудничать, это будет принято во внимание.
— Я всегда работал на сотрудничество, — ответил Кельберг, уверенный, что его собеседник с грубым лицом — русский.
— Сейчас мы увидим, совпадает ли ваше понимание сотрудничества с нашим, — сказал человек с густыми бровями. — У меня к вам три вопроса... Во-первых, я хочу знать имя и географическое положение вашего прямого начальства. Во-вторых, место, где вы спрятали ваши рабочие материалы, то есть архивы, шифровки и прочее. В-третьих, имя человека, организовавшего здесь, в Бухаресте, ваши контакты с сомнительными элементами из администрации. Я слушаю вас, Людвиг Кельберг.
Несмотря на внешнее спокойствие, заключенному было не по себе. С момента ареста и заключения в тюрьму он думал, что будет иметь дело только с румынскими властями. Однако теперь он был убежден, что с ним разговаривает, по всей видимости, очень большая шишка контрразведки, контролирующая работу контршпионажа в Румынии.
Кельберг дерзко спросил глухим голосом:
— Я могу знать, кто вы и на каком основании вы меня допрашиваете?
— Это вас не касается! — ответил тот в ярости. — Отвечайте на мои вопросы.
— Мне нечего вам сказать, и я требую присутствия адвоката. У нас в Германии права заключенных безукоснительно соблюдаются.
— Рассказывайте мне сказки! — загремел русский. — Сборище военных преступников! Если вы отказываетесь отвечать, то я прибегну к более радикальным методам.
Кельберг имел наглость надменно заметить:
— Если вы не избавитесь от предвзятого мнения в отношении меня, это может привести к пагубным последствиям как для вас, так и для меня... Повторяю, я не шпион. У меня нет другого начальства, кроме директора германо-румынской комиссии, и вы знаете, где его искать. Что касается моих дружеских связей с Мареску, то они совершенно законные. Я познакомился с ним примерно год назад, в то время, когда только начинал исследования, касающиеся промышленной ситуации в Румынии. Мареску, постоянный секретарь офиса Национальной промышленности, сразу понял важность моей деятельности и, естественно, предложил мне свою помощь.
Мужчина с густыми бровями выслушал эту длинную тираду не моргнув глазом.
Когда Кельберг умолк, полковник Назести живо спросил:
— Разве вы не видите противоречий между вашим заявлением и реальностью? Вы ведь умный человек, Кельберг, зачем вы лжете? Мы протягиваем вам руку, а вы над нами смеетесь.
— Я ни над кем не смеюсь, я говорю правду.
— Правду? — язвительно бросил румынский офицер. — Как вы смеете утверждать, что документы, переданные вам Мареску, не носят стратегического характера? Программа производства вооружений — это документ, разглашение которого запрещено законом.
— Я не интересуюсь производством вооружений, меня интересуют проблемы сырья.
Русский с густыми бровями подошел к Кельбергу и пристально посмотрел ему в глаза. Одна щека его дергалась. Было очевидно, что Кельберг действует ему на нервы.
— Кельберг, — заорал он, — не злоупотребляйте моим терпением. Вы — человек смелый и самоуверенный. Но я вас предостерегаю: вы слишком натянули веревку, и она скоро порвется... Посмотрите на свою одежду и вспомните, что вы теперь только номер, который я могу вычеркнуть простым карандашом когда захочу и как захочу. В интересах дела вы можете умереть без процесса, без адвоката, без могилы. Я защищаю здесь высшие интересы социалистического содружества, то есть высшие интересы многих миллионов людей, которым вы своей деятельностью наносите ущерб... Теперь вы не человек, а зловредный элемент, который должен быть устранен во имя общего блага. И тем не менее я даю вам возможность отчасти искупить свою вину. Скажите нам, кто ваш хозяин, где вы прячете архивы и кто организует ваши контакты в Румынии.
— Я подробно ответил на все ваши вопросы, — невозмутимо сказал немец.
— Вы — грязный лгун! — крикнул русский. — Нам известно, что Мареску возглавлял в Бухаресте подпольную организацию... У этих поганых псов только одно желание: вернуть власть капиталистам и их прислужникам. Они называют это социал-христианством!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17