Ты себе не простишь!
-- Я себе уже столько простилю
Бедабылав том, что, хоть онаточно знала, что нельзя, Нинке тоже хотелось -- поэтому искреннее ее сопротивление оказалось все-таки недостаточным. Все закончилось быстро, в одно мгновение, но и Нинке, и монаху его оказалось довольно, чтобы, как лампочным нитям, накоторые синхронно подали перенапряжение, раскалиться, расплавиться и испариться, сгоретью
Они лежали, обессиленные, опустошенные, аэхо, казалось, еще повторяло нечеловеческие крики, асвечка, догорая, выхватывалапредсмертно из темноты суровый лик.
-- Не бойся, -- обреченно произнес монах, когдапламя погасло совсем. -- Я не буду плакать. Не буду кричать натебя. Просто я ничего не знал о человеке. Ничего не знал о себе. Если это возможно, ты уходи сейчас, ладно? Зажечь тебе свет?
-- Не стоит, -- отозвалась Нинка. -- Я привыкла, я уже вижу, -- и встала; неловко, некрасиво принялась приводить в порядок одежду. -- Мы что, не встретимся больше?
-- Я напишу тебе. НаГлавпочтамт, ладно?
-- Ладно.
-- Извинию
-- Бог простит, -- незнамо откудаподхваченное, изверглось из Нинки.
Онаотложилазасов, вышланаулицу, постояла, стараясь не заплакать. Вернулась вдруг к собору, распахнуладверцу, крикнулав гулкую темноту:
-- Ты же не знаешь моей фамилии! Как ты напишешь?! -- и побежалапрочь.
Всю следующую неделю Нинкамучилась, страдала, переживалапримерно так:
юпаранойяльно накручивая нанаманикюренный пальчик дешевую цепочку с дешевым крестиком, читалаЕвангелие, отрываясь от него время от времени то ли для осмысления, то ли для мечтанийю
юназюзюкавшись и нарыдавшись со страшненькой Веркою, глядела, как тагадает ей засаленными картами и все спорила, настаивала, что онане пиковая дама, авовсе даже бубноваяю
ювыходя из метро, оглядывалась с надеждою увидеть в толпе лицо монашкаю
юбегаладаже наГлавпочтамт, становилась в очередь к окошку под литерою ЫНы, спрашивала, нет ли письмапросто наНиную
юсаматоже, черновики марая, писаламонаху письмо и ограничилась в конце концов простой открыткою с одним своим адресомю
юлежав постели, вертелав руках монахов перстень и вдруг, разозлясь, швырнулаего о стену так, что аметист полетел в одну сторону, оправав другую, и зарыдалав подушкую
юаназавтраползала-искала, сдавалав починку, -
все это в смазанных координатах времени, с большими провалами, про которые и вспомнить не могла, что делала, словом, как говорят в кино: в наплыв, -пока, наконец, сноване оказалась у монастырской проходнойю
Листья уже прираспустились, но еще не потеряли первоначальной, клейкой свежести. Монахи, которых онаостанавливала, отвечали нанинкины вопросы Ыне знаюы или Ыизвините, спешуы, и все это было похоже насговор.
Наблюдали заНинкою двое: Арифметик, поплевывающий в тени лаврских ворот, и сухорукий страж, который, выждав в потоке монахов относительное затишье, украдкою стукнул в окно, привлекая нинкино внимание.
-- Уехал, -- сказал, когдаонаподошла.
-- Куда?
Страж пожал здоровым плечом, но версию высказал:
-- К матери, наверное, наканикулы. Они все раз в год ездют.
-- А где у него мать?
Тут не оказалось и версии:
-- Я даже не послушник. По найму работаю. Присматриваются. Благословенья покане получил.
Нинкапотерянно побрелак выходу.
-- Эй, девушка! -- страж, высунувшись в окошко, показывал письмо.
-- Мне? -- вмиг расцветшая, счастливая подбежалаНинка.
-- Не-а. Ему. Вчерапришло. Может, от матери? Тут внизу адрес. Хочешь -спиши, -- и подал клок бумаги, обкусанный карандаш.
-- Санкт-Петербург, -- выводилаНинка, аАрифметик знай поплевывал, знай поглядывал.
Онашлаузкой, в гору, улочкою, когда, въехав правыми колесами набезлюдный тротуар, бежевая Ыдевяткаы прижалаНинку к стене. Распахнулась задняя дверца.
-- Не боись, -- сказал Арифметик и кивнул приглашающе. -- Тебя -- не тронем, -- а, увидев в нинкиных глазах ужас, добавил довольно: -- Надо было б -- нашли б где и когда. Бегать-то от нас все равно -- без пользы. Ну!
Нинкаселав машину.
-- В Москву, что ли, собралась? Подвезти?
-- Мнею до станции.
-- Сбежал, значит, Сергуняю -- не столько вопросил, сколько утвердил Арифметик. -- А куда -- ты, конечно, не знаешь.
Нинкамотнулаголовою.
-- Или знаешь?
Нинказамоталаголовою совсем уж отчаянно.
-- Адресок-то списала, -- возразил Арифметик. -- Пощупать -- найдем. Найдем, Санёк? -- обратился к водителю.
-- Запросто, -- отозвался Санёк.
Нинканапряглась, как в зубоврачебном кресле.
-- Ладно, не бзди. Я этот адресок и без тебя знаю. Питерский, точно?
Нинкаприкусилагубу.
-- Мы ведь с Сергуней, -- продолжил Арифметик, которому понравилось, что Нинкаприкусилагубу, -- мы ведь с ним старые, можно сказать, друзья. Одноклассники. И по этому адреску сергунинамамашане один раз чаем меня поила. Ага! Со сладкими булочками. Только вряд ли Сергуня там. Он ведь мальчик сообразительный. Знает, что я адресок знаю. Но если уж так получитсяю хоть, конечно, хрен так получитсяю что повстречаешь старого моего дружкараньше, чем я, -- передай, что зря он от сегодняшней нашей встречи сбежал. Мы с ним так не договаривались. Не сбежал -- может, и выкрутился бы, атеперью
Весомо, всерьез, были сказаны Арифметиком последние фразы, и Нинкарефлекторно бросилась назащиту монаха, самане подозревая, как много правды в ее словах:
-- Дане от вас! Не от вас он сбежал! От меня!
-- Телкаты, конечно, клевая, -- смерил ее Арифметик сомневающимся взглядом. -- Только слишком много насебя тоже не бери. Не надо.
-- Аю что оню сделал? -- спросилаНинка.
-- Он? -- зачем-то продемонстрировал Арифметик удивление. -- Он заложил шестерых. Усекла? Даты у него у самого и спроси -- наверное, расскажет, -- и хохотнул. -- Так чо? -- добавил. -- Не страшно наэлектричке-то пилить? Санёк, как думаешь? Ей не страшно? -- подмигнул обернувшемуся Саньку. -- А то давай с нами.
Нинкасновапомоталаголовою.
-- Тогда -- привет, -- и Арифметик распахнул перед Нинкою дверцу. -- Да! -- добавил вдогонку. -- Напомни, в общем, ему, что в задачке, в арифметической, которую я задал, ответ получился: две жизни. А он, будем по дружбе считать, расплатился в электричке заодну. Так что пусть готовится к встрече со своим Богом. Без этихю как егою без метафор. Короче: чтоб соблазнаот нас бегать больше не было -- убьем! Дешевле выйдет. И для него, и для нас.
Нинкахотелабыло сказать что-то, умолить, предложить любую плату, -- только выпросить у Арифметикамонахову жизнь, -- но прежде, чем успелараскрыть рот, машинасорвалась с местаи скрылась в проулке.
-- До Санкт-Петербургаесть? -- Нинкастоялав гулком, пустом полунощном кассовом зале Ленинградского вокзала.
-- СВ, -- ответилакассирша. -- Один, два? -- и принялась набивать наклавиатуре запрос.
-- Аю сколько? -- робко осведомилась Нинка.
-- Сто сорок два, -- ответилакассирша. -- И десять -- постель.
-- Извините, -- качнулаНинкаголовою. -- А чего попрощею не найдется?
Красавец-блондин, перетаптывающийся в недлинном хвосте у соседнего окошечка -- сдавать лишний -- прислушался, положил наНинку глаз.
-- Попроще нету, -- презрительно глянулакассирша. -- Так чт, не берешь?
Нинкасновакачнулаголовою, отошла.
-- Я сейчас, -- бросил блондин соседу по очереди и подвалил к Нинке. -- У меня есть попроще: совсем бесплатный. Но вместе.
Нинкапосмотреланаблондина: тот был хорош и, кажется, даже киноартист.
-- Вместе так вместею
В синем, почти ультрафиолетовом свете гэдээровского вагонного ночникакрасавец-блондин стоял наколенях перед диванчиком, где лежалазамалым не полностью раздетая, равнодушная Нинка, и ласкал ее, целовал, пытался завести.
-- Ну что же это такое?! -- вскочил, отчаявшись, рухнул насвой диванчик. -- Мстишь, что ли? Забилет?! Дакак ты не понимаешь -- одно с другимю
-- Все я понимаю, -- отозвалась Нинка. -- Все я, Димочка, хороший мой, понимаю. И трахаться люблю побольше твоего. Только кайф исчез куда-то. Ушел. И не мучайся: ты здесь не-при-чем!..
Нинкаскучно -- давно, видать, -- сиделанахолодных ступенях парадной.
Загромыхал лифт, остановился. Нинкаглянула: нестарая, очень элегантная дама, достав ключи, отпиралату самую как раз дверь, которая и нужнабылаНинке.
-- Вы -- сережинамама?
Дамамедленно огляделаНинку с головы до ног, что последняя и принялазаответ положительный.
-- Здравствуйте.
-- Здравствуйте, -- отозвалась дама. -- А вы очень хорошенькая.
-- Знаю, -- сказалаНинка.
Дамаоткрыладверь и вошлав прихожую не то что бы приглашая засобою, но, во всяком случае, и не запрещая.
-- Вы застали меня случайно. Мы с мужем живем в Комарово, надаче. Мне понадобились кой-какие мелочи, -- расхаживаладамапо комнатам, собирая в сумку что-то из шкафа, что-то из серванта, что-то из холодильника.
Нинка, едване рот разинув, осматривалаочень ухоженную, очень богатую квартиру, где вся обстановкабылаили антикварной, или купленною завалюту. Компьютер, ксерокс, факс, радиотелефоню Подошлак большой, карельской березою обрамленной юношеской фотографии Сергея.
-- Есть у вас время? Можете поехать с нами. Вернетесь электричкой.
-- А Сергейю -- надеясь и опасаясь вместе, спросила, -- там?
-- Где? -- прерваладамасборы.
-- Ную надаче?
-- Сергей, милая моя, в Иерусалиме.
Нинкавздохнула: с облегчением, что жив, не убили что вряд ли доступен сейчас Арифметику и его дружкам, но и огорченно, ибо очень настраивалась увидеть монахаеще сегодня.
-- И, судя по всему, пробудет там лет пять-шесть. Или я принялавас закого-то другого? Это вы -- его скандальная любовь?
-- Н-наверноею -- растерялась Нинка, никак не предполагавшая, что уже возведенав ранг скандальной любви.
-- Это в от него беременны?
-- Я? Беременна? Вроде нет.
-- Странно, -- сказаладама, продолжая прерванное занятие. -- Вы из Москвы? Ладно, поехали. Там разберемся. Звать вас -- как?..
Ехали они в Ымерседесеы с желтыми номерами. Вел седой господин в клубном пиджаке.
-- Вы у нас что, впервые? -- спросиладама, самалюбезность, понаблюдав, с каким детским любопытством, с каким восхищением глядит Нинказаокно.
-- Угу, -- кивнулаона. -- А это чо такое?
-- Зимний дворец. Эрмитаж.
-- Здрово!
-- А вот, смотрите -- университет. Тут Сережаучился. Полторагода. Навосточном.
Нинкадолгим взглядом, покавидно было, проводилаприземистое темно-красное здание.
Это былатасамая дача, из мансардного окнакоторой выпрыгнулаобнаженная девушка, и, хотя последнее произошло несколько лет назад, дачапарадоксальным образом помолодела, приобрелалоск.
Седой водитель Ымерседесаы в дальней комнате говорил по-немецки о чем-то уж-жасно деловом с далеким городом Гамбургом, кажется, о поставках крупной партии пива, аНинкас дамою сидели, обнявшись, намедвежьей шкуре у догорающего камина, словно две давние подружки, зареванные, и причинаих несколько неожиданно внезапной близости прочитывалась наподносе возле и наизящном столике за: значительное количество разноцветных крепких напитков, большей частью -- иноземного происхождения.
Впрочем, сережину маму развезло очевидно сильнее, чем Нинку.
-- Я! понимаешь -- я! -- тыкаладамасебе в грудь. -- Я во всем виновата. Сереженькабыл такой хруп-кий! Такой тон-кий!.. Дев-ствен-ник! -поднялауказательный перст и сделаламногозначительную паузу. -- Ты знаешь, что такое девственник?
-- Не-а, -- честно ответилаНинка.
-- Ты ведь читалаЧехова, Бунинаю ЫМитиналюбовьыю
-- Не читала, -- меланхолически возразилаНинка.
-- А у меня как раз, понимаешь, убийственный роман. Вон с этим, -пренебрежительно кивнулав сторону немецкой речи. -- Странно, да? Он тебе не понравился! -- погрозила.
-- Понравился, понравился, -- успокоилаНинка. -- Только Сережа -- все равно лучше.
-- Сережалучше, -- убежденно согласилась дама. -- Но у меня был роман с Отто. А Сережавернулся и застал. Представляешь -- в самый момент! Даеще ию Ну, как это сказатью Как кобылка.
-- Раком, что ли?
-- Фу, -- сморщилась дама. -- Как кобылка!
-- Ладно, -- не сталаспорить Нинка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10