– Да, Люсенька, знаешь: стр-рашная авария. Все шоссе забито! Даже я пробраться не могу. Мигалка - и та не помогает! Сколько раз я говорил, что первым помощникам - ну просто для дела! - необходимы автомобили сопровождения. По протоколу три! Ну ладно, короче: двое из группы содействия выборам должны подойти и от этого… из Нижнего… шестерка Кравчука. Извинись эдак… культурненько… попроси посидеть в приемной. Минут через сорок, думаю, доберусь…
– …Поняла, Николай Васильевич, все сделаю, в лучшем виде! Ой, извините, тут другой аппарат звонит, а Вера больная, не вышла. А-га, сделаю… - и повесила трубку, чтоб взять другую с другого аппарата, который и впрямь заливался.
– Приемная Петрушина… Ой, Светка, ты? Правда? Прямо щас? Ой, я тут в приемной одна… Ну ладно, забегу, жди. Забегу, говорю, шефа все равно нету… - и, повесив трубку, направилась к выходу…
…где едва не столкнулась нос к носу с Крошкой Цахесом. Но, скрытая коленом коридора, разминулась.
Крошка Цахес приоткрыл дверь приемной, оглядел внутренности и, никого не обнаружив, зашел.
– Есть кто живой?
Подождал ответа, будто рассчитывал, что /живой/ вылезет из-под стола или спрыгнет с книжной полки. Потом направился к следующей двери, приоткрыл и ее. Осмотрел, пока с порога, "черный кабинет".
– Есть кто живой? - повторил реплику и, снова не дождавшись ответа, прикрыв дверь за спиною, оказался внутри…
…Вера наблюдала в крохотный монитор крохотной видеокамеры за манипуляциями Крошки Цахеса. Тот, мельком оглядев кабинет, прошел в дальнюю дверь, ведущую к комнате отдыха, просунулся и в нее, и там осведомился: "Есть кто живой?" - после чего возвратился в кабинет и осмотрел его уже повнимательнее.
Изображение на мониторчике было, конечно, так себе, но все же -удовлетворительное.
Крошка Цахес присел за стол, в рабочее кресло Петрушина, чуть-чуть попрыгал на нем задом, проверяя "на мягкость", после чего вдруг, неожиданно, резко, закрутил его, да так резво, что оно сделало два с небольшим оборота. Которыми, поджав ноги, Крошка Цахес и насладился.
Вышел из-за стола, плюхнулся в одно из гостевых кресел, попрыгал и в нем, вскочил и точно, целенаправленно направился прямо к объективу Вериной камеры, - Вера аж отшатнулась. Движение Крошки Цахеса было удивительным, почти мистичным: Вера замаскировала объектив профессионально. Искаженное чрезмерным приближением к широкоугольному объективу, лицо заняло весь монитор, и вдруг Уткин подмигнул и высунул язык.
Вера захлопнула мониторчик, выдернула провода и воровато сунула крохотную камеру в ящик стола. Оглянулась на дверь. Вроде, все тихо…
…А в "черном кабинете" уже шел очередной прием: правда, Петрушин за своим столом чувствовал себя как-то не вполне уютно: все менял позы, /устраивался/, - словно чуял, что в кресле посидел кто-то посторонний.
В креслах посетительских сидели мужчина и женщина. Докладывала женщина:
– …И дальше несколько программ на те категории, на которые мы особенно хотели бы обратить внимание с привлечением президентских структур, правительственных программ: это инвалиды, которых у нас девять миллионов все-таки. Если с каждым инвалидом по два участника придут - это двадцать семь миллионов. Поэтому мы с ними договорились - они были у меня, и слепые, и глухие, - договорились сотрудничать…
Крошка Цахес, осторожно, на малую щелочку приотворив дверь, слушал из комнаты отдыха.
– …Скажем, Совет при Президенте по делам инвалидов сделал бы для них какую-то программу, взять их кандидатов, этих кандидатов показать, что они будут заботиться об этих категориях людей, поддерживать и их структуры, и наши. Договорились с социальным советом при премьере… попробовать здесь найти еще какие-то ключевые позиции с тем, чтобы можно было эту тему особенно… поехать порассказать. Такая программа, мне кажется, должна быть. Должна быть и программа наук с теми же основами. Эта та многомиллионная армия озверелых наукой людей, которых, может быть, надо попытаться или расколоть, или по крайней мере…
Дверь из комнаты отдыха отворилась и на пороге появился Крошка Цахес:
– И слепые хороши, и глухие… И даже ученые. Но на выборах можно победить только одним способом: пообещать уничтожить врага, который мешает нам всем жить хорошо. Чеченца. Поклясться уничтожить их всех до одного! Отлавливать и в горах, и в лесах, и в сараях, и в квартирах. И в Грозном, и в Москве, и в Питере… Вот тогда весь электорат будет ваш! Весь народ превратится в слепых и глухих!
При появлении Крошки Цахеса у Петрушина даже челюсть отвисла:
– Вы… вы… вы как здесь оказались?
– Я? - переспросил Уткин. - Я - зашел. Мне было назначено, насчет встречи Алексей Алексеевича с Борис Николаичем. В приемной никого не было…
– А там, там вы что делали? - кивнул не пришедший в себя Первушин на дверь комнаты отдыха.
– Там? Вас искал… Ванну потом принял. С дороги…
– Долго однако искал…
– Ну у вас же тут секретов особых не было… А если были - сами и виноваты. Лучше охранять надо.
Петрушин набрал двузначный номер.
– Алексей Дмитриевич! Если свободен - загляни ко мне на минутку. Тут какой-то странный человек в кабинет проник.
Странный человек странно улыбнулся и плюхнулся в свободное кресло:
– Только не надо меня запугивать, договорились?..
…У Василькина дома крутился видеомагнитофон:
– …Если с каждым инвалидом по два участника придут - это двадцать семь миллионов. Поэтому мы с ними договорились - они были у меня, и слепые, и глухие, - договорились сотрудничать…
– М-да… слепые и глухие, - протянул Василькин, остановив демонстрацию пленки стоп-кадром. - /Слепые и глухие/. Как раз то, о чем мы с тобой говорили, помнишь, в машине?
Вера кивнула.
– Качество, конечно, не ахти, но если набрать материалов побольше и правильно их смонтировать… Как там у тебя, в Кремле, проблем нет?
Вера пожала плечами.
– Косячков что-то слишком уж пристально ко мне присматривается…
– Сам Косячков? Пристает, что ли?
– Да нет… по-другому присматривается. Словно для какого спецзадания собирается готовить.
Василькин замер, задумался. Повисла достаточно долгая пауза.
– Может, кофе сварить? - предложила Вера.
– Постой! Очень мне хочется одну… легенду рассказать. Ну, то есть… историю. Я сам даже в ней участвовал, в семьдесят девятом. Нет, все же скорее - легенду. Я был тогда по службе в одном мелком городишке, в длительной командировке. Там на центральной площади стояла старая колокольня… А, может, и сейчас стоит. А в одном из ЖЭКов, плотником, служил человек по фамилии Симаков, ветеран войны, которому как раз подходил пенсионный срок. И вот однажды он записался на прием к первому секретарю Горкома и в нужное время заявился туда при всем параде, с полной выкладкой орденов. И сказал…
…голос Василькина уходит за кадр, а на экране, в сепии, идет
второе черно-белое отступление
…На старом, подштопанном, но чистеньком пиджаке плотника Симакова в два ряда выстроились награды, среди которых были и два ордена Славы.
– Так что, Сергей Кузьмич, вышло мне время на пензию. Я думаю, если б вы положили мне… ну, рублей пятьсот, для достойной старости… да участок земли выделили, соток пять… дачку там сооружу, огородик… будем со страной в расчете и никаких обид друг на друга держать не станем…
– Ты чего? - покрутил первый секретарь пальцем у виска. - Ты знаешь, какая зарплата /у меня/? Сто семьдесят. Со всеми премиями! Ну, еще полтинник в конверте - но это секрет. А у председателя горисполкома?.. По пятьсот у нас, может, одни министры получают.
– Это мне без разницы. Соглашаетесь - значит, зарплата нормальная. А мне надо рублей хотя бы пятьсот…
– Ладно, иди, не смеши… И вообще, я в ЖЭКе справлялся, - на пенсию тебя никто не гонит. Работай пока работается…
– На пензию я сам ухожу, - сказал Симаков. - Но вы все ж зря, я вам честное предложение сделал. Разумное. Справедливое
– Ладно, иди, иди. Пока я психовозку не вызвал…
Закадровый голос Василькина:
– …Когда за окном только начало светать, Симаков осторожно, чтоб не разбудить взрослую дочку, поднялся с постели, прошел на кухню, собрал поесть…
…Симаков развернул тряпицу с буханкой хлеба, отхватил ножом половину, снял с подоконника, где они дозревали, три помидора, отрезал от куска сала пальца на три, в спичечный коробок сыпанул соли, все это уложил в аккуратный холщовый мешочек. Оставил мешочек у подножья лестницы, а сам полез на чердак, прихватив из сундучка простыню. Взобрался, зажег огарок свечи; извернувшись, извлек из-за балки длинный сверток. Развернул. В свечном свете замерцал жирным слоем оружейной смазки как новенький ППШ времен войны. Симаков разорвал простыню на несколько кусков и тщательно протер оружие. Потом из другого закута извлек тоже аккуратно завернутые магазины. Спустился вниз, упрятал вооружение в сумку, туда же сунул еду и по едва различимому в свете сереющего неба городку пошел к центральной площади, к колокольне.
Оторвал две доски, забивавшие крестом вход, зашел внутрь и с помощью подручных материалов забаррикадировал дверцу намертво. А сам стал подниматься наверх, в звонницу…
Закадровый голос Василькина:
– Как позже, на следствии, выяснилось, в начале сорок пятого, в Чехии, Симаков с автоматом в одиночку часа четыре сдерживал целую немецкую роту. Вот так же, с колокольни. За это вторую "Славу" и получил…
…Удобно расположившись в звоннице: разложив на тряпице нехитрый завтрак, а магазины с патронами - под рукой, на сумке, Симаков взял автомат в руки, зарядил, снял с предохранителя и принялся ждать.
Вставало солнце, косо освещая запущенные здания старого российского городка: торговые ряды за аркадами, двухэтажные беленые каменные дома…
…Через некоторое время появился первый прохожий.
Симаков перекрестился: "С Богом!", приложился к оружию и сделал выстрел. Прохожий споткнулся и упал. Никто пока этого не видел и не слышал. Спустя время, на площадь выбежала собака, подошла к телу, понюхала и, запрокинув голову, принялась выть.
Еще чуть погодя на площадь выплыла женщина. Симаков вскинул автомат, но тут же и опустил:
– Все виноваты! - Но бабы… бабы - они, конечно, тоже, ну да ладно. Бабам - рожать. А так - все!
Баба заголосила, разобравшись, что на площади лежит не пьяный, а мертвый. На голос появилось двое мужчин. Симаков приложился к оружию и сделал два точных выстрела. Сейчас на площади лежало уже трое. Баба со всех ног бросилась прочь, петляя по-заячьи.
– Да не трону я тебя, дура! Не трону.
Спустя время из-за угла высунулся человек в милицейской форме. Симаков прицелился и нажал на спуск. Пуля щелкнула по старой кирпичной кладке, обрызгав милиционера красной острой пылью. Тот тут же и скрылся за углом.
А спустя еще небольшое время на площадь опасливо выехал милицейский ГАЗик. Симаков дождался, пока тот заберется достаточно далеко, и пробил одно колесо, второе, третье. ГАЗик завертелся на месте, после чего застыл, как уткнулся в невидимую преграду.
Из приоткрытого окна высунулся раструб мегафона:
– Эй, на колокольне! Что за хулиганство?
Симаков тщательно прицелился и разнес раструб.
– Хулиганство! - передразнил под нос.
Укрываясь за машину, один из милиционеров попытался выбраться, но Симаков достал его точным попаданием. Тел на площади прибавилось…
Симаков отрезал кусок хлеба, ломтик сала, лизнул помидор, чтоб соль пристала, и макнул в спичечный коробок. Начал завтракать…
И тут в прорези звонницы полетели пули: снайпер угнездился где-то за окном и начал атаку. Симаков нырнул вниз, но рикошетная пуля успела-таки попасть ему в голову. Кровь потекла по лицу…
– Ничего, - стиснув зубы и стирая кровь тряпицей из-под сала, пробормотал Симаков. - Царапинка…
Придя в себя, попытался приподняться, но снайперские пули тут же защелкали снова.
1 2 3 4 5 6 7 8