Да и куда денешься на этом голом гребне..."
Из окопов Бурова взмыла еще ракета, зависла над самым подножием. Танки, потеряв строй, путано лезли на высоту, изредка отстреливаясь жесткими выстрелами. Мельтешили между ними смутные фигуры автоматчиков, тянулись от них сизоватые при свете ракеты трассы очередей. Буров со своими отбивался, полетели из окопов гранаты, судя по силе, "лимонки", их взрывы всплескивались небольшими султанчиками среди бегущих немцев... Противотанковым время еще не приспело - не добросить пока.
Кузнецов приметил: и танки и автоматчики почти неуловимо - может, неуловимо и для себя - слегка смещаются влево, в том направлении, откуда било орудие Корякина. Туда, на тот фланг, немцы обрушили яростный огненный шквал, и гребень заклубился землей и дымом в серой ночи, на фоне серого неба.
Стоило удивляться: даже при свете двух пылающих машин немцы, точно ослепшие, не замечали укрывшееся в лощине орудие. Но когда Кузнецов сделал несколько выстрелов осколочными по автоматчикам, видя, как там, в гуще наступающих, пропадают фигурки, точно проваливаются, и порванные цепи редеют, крайний танк на ходу развернулся поспешно и пошел прямо на него, набирая скорость. "Наверное, это даже хорошо, что он идет на нас, подумалось Кузнецову. - Это хорошо, - повторил он себе, - Корякину будет легче... И все-таки он зря залез на этот гребень..."
- Командир, крайний прямо на нас прет!
Танк, ревя двигателем, наползал уже почти на самые окопы, задрав переднюю часть, опуская ствол пушки. Горящие позади две машины хорошо подсвечивали его, и тяжелый, угловатый корпус обозначился четко.
"Что же там Буров со своими? Противотанковой можно достать..."
- Подкалиберными!
И в этот миг ухнула танковая пушка, но снаряд, раздирая воздух, прошелестел в стороне, разорвался метрах в двадцати - непросто при такой болтанке поразить цель, да еще когда толком и не видишь ее. Почти одновременно с выстрелом густо ударил пулемет, пули дробно застучали по орудийному щиту, отскакивали со звоном, рикошетя.
- Восемьдесят метров, командир! - нетерпеливо выкрикнул Глазков. Цель держу!
"Что же там Буров? Может, на этом фланге никого не осталось?.."
- Подкалиберными! - повторил Кузнецов, прячась от пуль за щиток. Огонь по танку!
Прогремел выстрел. Взвизгнув, снаряд унесся в ночь, однако взрыва не последовало. С Глазковым такое не часто случалось, но на этот раз он промахнулся. Такая досада! Именно тогда, когда промахиваться было никак нельзя. Заорал Глазков зло, он злился на себя за промах:
- Давай! Сейчас мы ему вкатим!
Звенькнула выброшенная гильза, заслан другой снаряд - секунды, растянувшиеся в минуты, в вечность. Захлебывался пулемет. Танк неумолимо надвигался.
- Огонь!
Взрывом рвануло броню, языки пламени вырвались наружу: танк запылал. Крышка люка откинулась, и Глазков не столько по выпрыгивающим немцам - их можно и из автомата снять, - сколько со зла за свой предыдущий промах влепил по горящей машине еще снаряд.
- Цель поражена!
- Хорошо, ребята!
- "Сосна"! "Сосна"! Я - "Береза"! Я - "Береза"! - доносился из выемки голос радиста.
Другие танки, повернувшие было на орудие Кузнецова, смешались позади пылающей машины, сбавили разом обороты и, словно потоптавшись в недоумении, стали поспешно разворачиваться. Они уходили вниз, под уклон, и автоматчики бежали следом, норовили взобраться на броню. Скатывались с нее, настигнутые огнем из буровских окопов, снарядами кузнецовского орудия.
- Уходят! Уходят фрицы - не по зубам!
- Командир, три на нашем счету! Неплохо, а? - Это Глазков, еще минуту назад виноватый и злой от первого промаха, кричал восторженно. - Пускай еще сунутся! А для начала неплохо, а, командир?
"Да, большая удача - подбить три танка в ночном бою, - подумал Кузнецов. - Лощинка выручила, укрыла при первых выстрелах. А первые, если тебя не засекли, - всему голова, весь настрой боя от них идет". И все-таки он понимал, глядя вслед четырем уцелевшим танкам, уходившим с высоты, что если бы они выдержали атаку, не растерялись бы при виде трех своих подбитых машин, а полезли напролом, то его орудию несдобровать бы. Он со своим расчетом просто не успевал бы отбиваться, и они могли расстрелять его почти в упор или смять. И тут уж никакая лощинка не спасла бы. И все же она помогла: полезь он, как Корякин, на гребень, оголись, кто знает...
С этой мыслью Кузнецов оглянулся, бросил взгляд на корякинское орудие. Оно молчало, а танки на том фланге все лезли и лезли на высоту, посылали снаряд за снарядом. Он насчитал их пять и все ждал с нетерпением, когда же навстречу им ударит орудие Корякина. Но оно молчало, и тогда он почувствовал, как от страшной догадки разом заледенело под сердцем, и стал лихорадочно соображать, как быть дальше. На его участке танки уходили все дальше, в сторону леса, и были теперь не опасны. Но там, у Корякина, бой кипел, рвались гранаты, пулеметы пропарывали ночь. Буровцы, судя по всему, дрались отчаянно, и им было нелегко. Орудие на гребне молчало. И тогда Кузнецов, почти целиком уверовав в самое худшее, крикнул Глазкову между выстрелами:
- Переноси огонь на левый фланг! Видишь, танки там все нажимают? Помочь надо. А эти, черт с ними, пускай улепетывают!
- Что же Корякин не поддерживает Бурова? - Глазков, обернувшись, разом все оценил, осекся на полуслове. - Беда, что ли, а?..
- Остаешься за меня! - приказал Кузнецов. - Я туда, на гребень. Бей, бей по танкам, молоти. Нельзя их пускать на высоту. Слышишь, Василий, нельзя! Не жалей снарядов!
- Есть! Все выполним как надо.
- Ну, я туда, к Корякину. Скоро вернусь.
- Осторожнее, командир! - Голос Глазкова догнал Кузнецова, когда он уже выбрался из лощины.
До корякинского орудия было метров сто. Запыхавшись, продирался Кузнецов через кустарник, забрав чуть ниже гребня с другой, тихой стороны. Намокшие шлем и куртка, набрякшие сапоги были тяжелы и тесны, и автомат казался пудовым. Он бежал, жадно нащупывая взглядом то место, где должно находиться орудие, но все еще не видел его и не слышал, и тревожное предчувствие беды нарастало с каждым шагом. По ту сторону гребня рвались снаряды, то один, то другой, пущенные второпях, бесприцельно, проносились с гулом и шелестом выше, над головой, - воздух при этом густел, становился тугим, - и взрывы их вспыхивали багрово в темной немой дали, не тронутой боем. Автоматная стрельба доносилась сюда приглушенно, отгороженная гребнем, не приближалась и не удалялась, и Кузнецов подумал, что Буров со своими держится. Но и немцы не отходят. В трескотне и грохоте боя он отчетливо различал голос своего орудия - из тысячи других, наверное, узнал бы его - и порадовался за свой расчет, за Глазкова, за так удачно проведенную молниеносную схватку с танками.
И вдруг на самом гребне он увидел орудие Корякина. Контурно, резко обозначалось оно на фоне серого неба, ствол слегка задран, словно артиллеристы намеревались ударить по дальней цели. Но оно мертво молчало, и танки уже не били по нему, не встречая его огня, считая, что с ним покончено, - они били теперь по буровским окопам, по высоте и по его, Кузнецова, орудию, вступившему с ними в схватку.
Жарко дыша, Кузнецов рванулся вверх, взбежал на площадку. Не ждал такой беды, хоть и предчувствовал ее: весь корякинский расчет погиб. Неподалеку от орудия чернели две большие воронки, захватывая одна другую снаряды легли рядом, внахлест, - и никому из артиллеристов не суждено было миновать этих страшных взрывов, града раскаленных осколков, густым веером брызнувших на позицию. Там и тут лежали разбросанные взрывом тела бойцов, он склонялся над ними в надежде, что кто-нибудь еще остался в живых, но все было тщетно. Тогда он, ошеломленный, оглушенный этим безысходным горем, поднялся во весь рост и, не слыша свиста проносившихся рядом пуль, воспаленно жарких ударов сердца, посмотрел вниз.
На склоне, почти перед самыми буровскими окопами, грохотало все, стреляло и рвалось - там кипел бой. Кузнецов хорошо видел танки - те же пять, которые посчитал прежде, - они настойчиво лезли на крутизну, били на ходу из пушек, выплевывая из стволов пламя при выстрелах. "Сомнут, подумал он, стискивая кулаки, - сомнут, паразиты, Бурова. Не удержится..." Его орудие стреляло со стороны, перенеся огонь сюда, в гущу боя, но он понимал, что Глазкову теперь нелегко накрывать цель: эти танки были далеко от него и, будучи почти не видны, вели по нему огонь.
"Что же я? Зачем сюда бежал? Чем мог помочь? - плеснулась горькая мысль. - Но разве можно было... Кто же знал... Выходит, зря..." Сознавая досадную свою беспомощность, он схватился за автомат, но тут же обругал себя и усмехнулся: "Что им тут сделаешь? Игрушка ведь, не орудие..." И вдруг, словно кто-то подтолкнул его, бросился к слегка накренившемуся корякинскому орудию, ни на что не надеясь, ни на какое чудо: "Да нет же, не может уцелеть, два взрыва рядом, не может быть..."
Но орудие, к великому его удивлению, оказалось цело. Действительно чудо! Он наспех осмотрел все, проверил. Нет, ничто не мешало вращению по углу и азимуту. Ящики со снарядами, вскрытые, лежали справа чуть поодаль, и потому, наверное, взрывами их не задело. Вот только как быть с креном? Эх, если бы кто был рядом! Он попытался нажать плечом на слегка скособочившееся орудие, оно не поддавалось, и он пожалел, что нет сейчас с ним Глазкова, его силача Глазкова, тот мигом бы привел все в порядок. Но не уходить же ни с чем назад...
Кузнецов отшвырнул автомат, сбросил шлем и что есть мочи нажал на орудие спиной. Кровь хлынула в голову, застучало в висках, в глазах потемнело от напряжения. Понимая, что одному не управиться, все же продолжал нажимать, упираясь дрожащими ногами в рыхлую землю. Заломило невыносимо плечи, сапоги сползали, не находя твердой опоры. Повизгивая, мельтешили слепые пули, звонко ударялись о щит. И вдруг, уже почти отказавшись от безнадежной затеи, он почувствовал, что орудие слегка подалось, пошло. Вот оно замерло в верхней точке, и он, ликуя, навалился на него, собрав оставшиеся силы. Наверное, в обычной, будничной обстановке ему не справиться бы с такой задачей.
Орудие осело на свое прежнее место, и Кузнецов припал к земле, пережидая, когда схлынет это нечеловеческое напряжение, и чуть не плача от радости. Он не думал, как станет стрелять один, - такое и в голову не приходило, пока добирался сюда и потом боролся с орудием. Но сейчас такой вопрос встал перед ним в прямой своей неизбежности, и он ответил себе на него без малейшего колебания. Иначе все, что сделано, теряло всяческий смысл. Пускай удастся сделать всего лишь несколько выстрелов, этим будет уже все оправдано, и он непременно сделает их, если не успеют убить. Придавало уверенности и то, что еще до форсирования Сиваша, до штурма Севастополя он был наводчиком на "сорокапятке" и потом, позже, командуя уже 76-миллиметровым орудием, не раз занимал в боях место наводчика. А как поднести снаряд, зарядить орудие, произвести прицельный выстрел - все было знакомо до последней мелочи.
Кузнецов, приходя в себя, поднялся с трудом, припал к панораме. Все было так, как и несколько минут назад: прямо перед окопами Бурова кипел бой. Тогда он волоком подтащил ящик поближе, чтобы был под рукой, выхватил из него снаряд и зарядил орудие. Волнуясь, но не торопясь - по нему не стреляли сейчас, - поймал в перекрестие ближний к себе танк и, на мгновение замерев, скомандовал себе: "Огонь!"
Грянул оглушительно выстрел, орудие рванулось назад, и снаряд с пронзительным визгом ушел вниз. Танковую броню обдало огненными брызгами, машину даже чуть развернуло от удара. "Срикошетил!" - обожгла досадная мысль, и он, торопясь, уже почти автоматически перезарядил орудие и опять скомандовал себе: "Огонь!"
На этот раз снаряд угодил в борт развернутому танку, и пламя над ним взметнулось вверх, заклубилось вперемешку с черной, смрадной гарью.
1 2 3 4 5 6 7