Пол этой комнаты был покрыт ворсистым материалом, собиравшим пыль и грязь с подошв обуви, а в забранных стальной сеткой стенах находились громадные пылесосы.
Входящего обвязывали тесемкой вокруг пояса, чтобы с него не сдуло пиджак, потом закрывали дверь и включали мотор: его брюки и пиджак вздувались, галстук принимал горизонтальное положение - и на выходе на нем не оставалось ни одной пылинки.
Это был чудесный сентябрь. Мы гуляли по бульварам и смотрели на очаровательных парижанок, только что вернувшихся после летних отпусков и пьющих свой утренний кофе за столиками уличных кафе. Воздух был напоен ароматом, сияющие витрины магазинов манили новыми товарами, и даже завывания сирен полицейских машин казались веселыми. В конце дня кафе на Елисейских полях заполнялись служащими, решившими выпить пива или рюмку аперитива по дороге домой. Мы тоже заказали пива, усевшись так, чтобы видеть купающуюся в ярких лучах заходящего солнца Триумфальную арку. Париж готовился к вечеру, полному неги и любви. Алекс никогда в жизни не видел столько красивых девушек.
"Здесь еще лучше, чем в Лондоне, - сказал он. - Может быть, лондонские девушки так же красивы, но здесь их больше". Нигде в мире нет места заманчивее, чем Елисейские поля сентябрьским вечером. Мы сидели, глядя на фланирующих мужчин под руку с женщинами; многие из них направлялись в кинотеатр на противоположной стороне, где демонстрировался шпионский фильм; купив билет, пары заходили внутрь для получения двухчасовой дозы волнений. Алекс кивнул в сторону кинотеатра и улыбнулся:
- Наверное, мы тоже могли бы кое-чему там научиться, Гревил!
- Очень даже вероятно.
- В одном нет никакого сомнения: все кончится хорошо.
- И герой, разумеется, добьется любви красивой девушки.
- А меня сейчас больше интересует сам герой, чем его девушка.
Я молчу: мне известно, о чем он думает. Алекс продолжает:
- Мне ведь не обязательно возвращаться - я мог бы остаться на Западе...
- Конечно.
- Твои друзья сказали, что я могу остаться в любой момент - как только захочу. Они говорят, что хотели бы получать от меня информацию и впредь, но не настаивают. Они готовы позаботиться обо мне, поселить в Лондоне или Нью-Йорке. Все зависит от меня самого. Что ты на это скажешь? Какое у тебя мнение?
Я качаю головой:
- Не знаю, Алекс. Тебе решать.
- Но я хочу знать, что ты думаешь об этом!
- Я об этом ничего не думаю. Решать тебе самому.
Я действительно не знал, что ответить, да, кроме того.
было еще и указание Лондона: если когда-нибудь в разговоре со мной Алекс поднимет этот вопрос, мне не следует давать ему какие бы то ни было советы - ни за, ни против.
- Кроме работы, - тихо произносит он, как бы разговаривая сам с собой, - у меня есть еще жена и дочь. Скажи. Гревил, что ты думаешь о Галине? Какое она произвела на тебя впечатление?
- Она замечательная девушка, - отвечаю я. - Ты вправе гордиться ею.
- Я не просто горжусь, она для меня все, понимаешь, все!
- Почему же не понять? Это совершенно естественно.
Он издает смешок, в котором звучат обвинительные нотки:
- Наверное, ты считаешь меня изрядным подонком?
- Ничего подобного я не считаю. С какой стаги?
- Да потому, что вместо выполнения своих семейных обязанностей я бегаю за юбками. Да, это так - иначе я не могу. И тем не менее я люблю Веру и Галю, очень люблю! Иногда я мечтаю быть просто обычным армейским офицером, которого ждет дома счастливая семья, и все у нас так легко и приятно. Когда-то именно так и было. Но не сейчас. Если я останусь здесь, значит, брошу их на произвол судьбы: взять-то ведь их с собой я не могу, это невозможно! А если они останутся там, их используют. чтобы заставить меня вернуться. Это было бы ужасно! И все-таки, знаешь... - Он помолчал и безнадежно махнул рукой. - Если я вернусь, то не ради них, а ради себя, ради того, что еще должен сделать. Я взял на себя определенные обязательства, вот в чем вся штука. Теперь я не только муж и отец, но и кое-кто еще. На самом деле во мне два человека, понимаешь?
- Да, - сказал я. - Понимаю.
- Если бы мы могли быть такими же, как все эти люди! Интересно, что случилось бы, если бы мы имели возможность начать все сначала?
- Было бы все то же самое. Ты и сам знаешь.
Восток начал темнеть, но арка по-прежнему сияла в лучах заходящего солнца. Воздух был тяжелым и теплым.
Никто никуда не торопился. Все столики в нашем кафе были заняты. Понаблюдав за посетителями и заказав еще по стакану пива, мы пошли ужинать в ресторан на улице Линкольна, где подавали превосходное жаркое. После основательного ужина с вином и коньяком Алекса все-таки немного разморило: он заявил, что сегодня вечером хорошо бы отдохнуть. Впереди у него ожидалось очень мало свободных вечеров. Завтрашнюю ночь ему предстояло провести в операционном центре; без четверти двенадцать я должен был посадить его в свою машину у кафе, расположенного недалеко от гостиницы.
В Париже есть что-то располагающее к приключениям - так много здесь узких улочек и закоулков с темными подъездами, где можно спрятаться, баров и кафе со вторым выходом, проходных дворов и пассажей, где легко оторваться от преследователей; такое здесь смешение всех европейских языков и такая атмосфера таинственности и разложения (я говорю, разумеется, о днях, предшествующих безжалостной реставрации города при де Голле). Уже одна внешность парижского таксиста наводит на мысль о какой-то секретной миссии, а его лихачество кажется вызванным необходимостью доставить некий тайный груз или уйти от погони. Люди здесь особые: они похожи на прирожденных искателей приключений. Каждый француз как будто что-то замышляет.
Во всяком случае, таково мое впечатление. Впрочем, может быть, я прочел слишком много книг о комиссаре Мегрэ...
Однако той парижской осенью игра моего воображения в какой-то степени воплотилась для нас с Алексом в жизнь. Десятки агентов съехались тогда в Париж: русские следили за своими соотечественниками на ярмарке, англичане и американцы следили за русскими, а французы следили за всеми. Никто точно не знал, чего ищет. Большинство агентов друг друга не знали. Моя задача состояла в том, чтобы незаметно доставить Алекса в нашу превращенную в операционный центр комнату. Малейшая ошибка могла стать роковой.
Маршрут был усложненный и каждый день менялся, так что каждое утро меня инструктировали, по каким улицам мне надо ехать вечером. Я должен был надевать тот же самый костюм, в котором меня видели на вокзале Виктория, менять разрешалось только рубашки и галстуки. Каждый день я использовал новую машину, номер которой был моим коллегам известен.
Комнату мы сняли на последнем этаже высокого дома на фешенебельной улице, изогнутой, как серп. При доме был гараж. Когда к нему подъезжали, электронное устройство автоматически включало механизм, поднимающий дверь. Затем механизм срабатывал снова, и дверь опускалась. В другом конце гаража была вторая дверь, что позволяло, миновав маленький парк, выехать из него на другую улицу. Прямо из гаража мы поднимались на лифте в нашу комнату площадью восемьсот квадратных футов, где находились магнитофоны, копировальные и пишущие машины, проекционные аппараты и было установлено прямое сообщение с Лондоном и Вашингтоном. Здесь, в условиях полной звукоизоляции, работал легион офицеров разведки, переводчиков, технических экспертов, стенографистов и врачей.
Улицу выбрали не случайно: она лежала в стороне от оживленных магистралей, поэтому поздно вечером по ней проезжали в основном жители квартала, номера машин которых наши агенты знали. Кроме того, с тротуара перед нашим домом были видны оба конца улицы, в то время как, находясь на одном ее конце, нельзя было увидеть другой. Такая планировка имела чрезвычайно важное значение: Алексу ни в коем случае не следовало приближаться к дому - если бы ему "сели на хвост", заметить же это можно было только на тихой, хорошо просматривающейся улице.
Первый визит Алекса на серповидную улицу был очень успешным. Я при этом не присутствовал, но мне потом сказали, что он был в отличной форме и уехал только в пятом часу утра. На следующий день, в субботу, после утомительного приема в советском посольстве у Алекса был свободный вечер. Он сказал мне, что познакомился в посольстве с девушкой по имени Соня и собирается пригласить ее поужинать с нами. Я предложил пригласить еще одну девушку, но Алекс считал, что лучше поужинать втроем: застенчивая и плохо владеющая английским языком Соня может почувствовать себя лишней в компании, где будет звучать малознакомая речь. "И кроме того, - добавил он с обаятельной улыбкой, - нам потом легче будет улизнуть!"
- И куда же вы собираетесь улизнуть?
- Не беспокойся, мы что-нибудь придумаем.
- Беспокоиться - это моя работа.
- Тоже мне работа - надзирать за моей личной жизнью!
- Ты знаешь правила.
- Да, конечно. Но есть же у тебя сердце - в конце концов, сегодня суббота.
- Если тебе хочется без свидетелей поговорить с Соней о политике, это лучше сделать в надежном месте.
- Где, например?
Я объяснил ему, что в одной из гостиниц на бульваре Мадлен наши сотрудники сняли целый этаж, зарезервировав лучшие апартаменты для личных нужд. Это не было сделано специально для Алекса, но я сказал ему, что смогу договориться.
- Сделай это, Гревил! И нам можно будет остаться вдвоем, чтобы поговорить о политике?
- Можно.
- И вот еще что, - как бы между прочим заметил Алекс. - Ты недавно что-то рассказывал о девушках из Лондона?
- Ну, сейчас это не имеет значения - ведь у тебя есть Соня. Зачем тебе другие девушки?
- Да, оно, конечно, так... - Пауза. - Правда, знаешь, у Сони очень много работы, и ей не всегда удается вырва+ься. И потом, она считает, что французская пища для нее слишком жирная... да и вообще, она может плохо себя почувствовать...
- Ну. если это случится, тебе придется выбрать какую-нибудь из наших девушек.
- Да расскажи о них наконец, не тяни!
- Это просто английские девушки, которые оказались здесь. Они хорошо знают Париж - вот мы и подумали, что, если тебе захочется иметь гида... Но мы тогда, естественно, не знали о Соне.
- Очень мило с вашей стороны - вы подумали правильно! - заявил Алекс.
Я не сказал всей правды об английских девушках.
Разумеется, в Париже они оказались не случайно: мы специально привезли их сюда, предварительно отобрав самых общительных. Им выделили приличные суммы на расходы, объяснив, что их единственная обязанность - забота об одном джентльмене из Белграда, если он вдруг почувствует себя одиноко. Алексу необходимо было развлечься, однако позволить ему самому подыскивать себе пару было слишком опасно. Будучи профессиональным разведчиком, он все прекрасно понимал, но все-таки недоговоренность была лучше: объяснения испортили бы все удовольствие.
На следующий вечер я познакомился с Соней, которая пришла к Алексу в гостиницу. Мы повезли ее на Елисейские поля - Алекс хотел показать ей закат и толпы гуляющих. Я совершенно не представлял себе, какой она может быть, а увидев, все-таки удивился. Это была привлекательная, с черными как смоль волосами и очень белой кожей девушка лет двадцати с небольшим. В ней было что-то старомодное. Я знал, что московские девушки намного отстали от парижанок по части элегантности, но в данном случае дело было не только в незамысловатой прическе и зеленом платье, которое она, наверное, сшила сама: несмотря на прекрасно оформившееся тело, ее лицо хранило какое-то детское выражение, подобного которому я уже много лет не встречал на Западе. В ней чувствовалась некая природная цельность. В разговоре с ней казалось, что она подразумевает именно то, что говорит, и, дав слово, непременно его выполнит. Когда она улыбалась, глаза ее искрились, но стоило улыбке исчезнуть, как в них появлялось какое-то искательное выражение, ожидание чего-то - как у вашей двенадцатилетней племянницы, ожидающей, что вы сейчас начнете ее развлекать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16