- Ты что, видел?
- Не-а, еле отбился. Ну ни малейшего желания смотреть на чьи-то роды.
Из душа вылез Алисовский, мокрый и счастливый, и тут же по обыкновению влез в разговор:
- Чьи роды?
- У Дона правнук родился, и они видеозапись этого явления всем демонстрируют.
Алисовский открыл рот и сел на кровать. Сделал он это настолько картинно, что в первую минуту зародилось подозрение, что он просто придуривается. Алисовский похлопал ртом, демонстрируя, что дар речи у него тоже пропал. Через несколько секунд Алисовский преодолел изумление и обрел способность говорить.
- То-то-то есть как? - спросил он.
- А так, исторический день. Свадьбу снимали - снимали, ну вот и рождения теперь снимают.
- И всем-всем-всем показывают? - спросил Алисовский, и на лице его отразилось плохо скрываемое желание во что бы то ни стало увидеть эту пленку.
- Похоже, что всем, - ответил Артем.
- А акт зачатия они тоже уже засняли? - довел все до логического абсурда Алисовский.
- Не знаю, не спрашивал.
- Ну и страна... Дикая страна...
Вечером Сан Саныч получил послание от Карины, доставленное электронной почтой. В нем была радость, пожелание успеха в делах и надежда. Ни мало ни много, надежда на счастье. Сан Саныч расстался с Кариной почти три года назад. Она должна была улететь в Америку раньше, чем он успевал вернуться из отпуска. Их последний телефонный разговор получился коротким и натянутым, он состоялся за час до отъезда Сан Саныча в Крым. Виталик никак не мог отыскать грузило для удочки, хоть и перевернул вверх дном весь дом. У Лизаветы что-то не влезало в чемодан, и она злилась на весь белый свет и особенно на мужа, что он позволяет себе висеть на телефоне. А Сан Саныч? Он слушал милый бессвязный лепет Кари о коте, чихающем на всех окружающих, о цирке на Елагином, о колючках дикобраза и лысом хвосте ондатры, о несмешном стареньком клоуне с красным носом и красными же кармашками на коленках. Сан Саныч чувствовал, как мучительно тяжело дается Карине хрупкое душевное равновесие, что достаточно одного неаккуратного вопроса, и ласковое щебетание захлебнется в потоке немых, горючих слез. Он понимал, что ужасная гримаса отчаяния исказит ее лицо, и от слез померкнет в глазах, как только трубка упадет на телефон. Карина умоется горючими слезами потом, а сейчас пытается скрыть боль от него, чтобы не дай бог не добавить Сан Санычу проблем в жизни, в которой он так безнадежно запутался. Однако, если абстрагироваться от всей этой бессвязной чепухи, то без труда можно было уловить между строк в переплетении их голосов прощальное "не грусти без меня, единственный мой", "да хранит тебя бог, любимая".
Алисовский что-то говорил и говорил, Сан Саныч что-то механически делал, иногда кивая в ответ. Вместе они отправились к бассейну, по пути здороваясь с людьми и обмениваясь ничего не значащими приветственными фразами. Сан Саныч был вроде бы рядом с Алисовским, но мысли его витали где-то там, в тех невидимых волшебных сферах, где правят бал Вера, Надежда, Любовь.
Вода бассейна, после жаркого дня, оказалась теплой и приятной, когда Сан Саныч окунулся в нее. Они неторопливо проплыли, болтая и пофыркивая, несколько кругов, после чего пошли греться в бурлящем клокочущем джакузи. Мир был прекрасен. Над ними, подсвеченные иллюминацией теннисных кортов, дорожек и бассейнов, подобно летающим тарелкам, медленно кружили какие-то неузнаваемые птицы. С гор слышался заунывный с подтявкиванием вой койотов. Жизнь тоже была прекрасна. Сан Саныч ощутил себя младенцем, окруженным добрыми заботливыми руками матери. Здесь, в этой стране, которая десятилетиями являлась врагом России номер один, он почувствовал себя спокойно и защищенно, как давно не чувствовал себя дома.
Россия... Призрак Коммунизма, бродивший некогда по Европе, вернулся в свой оплот жуткими привидениями невинных жертв, взывающих к отмщению. Сломав все, что можно было сломать, страна дорвалась до Свободы и отшатнулась, увидев ее "недетское, злое лицо". В экстремальных условиях перестройки, ставящих под вопрос саму возможность выживания, исчезли ранее господствовавшие в стране спокойствие и умиротворенность, заменились на деятельное хваткое возбуждение или отчаянный страх за завтрашний день. Но это теперь было где-то там, далеко, за горами и океанами. А здесь была атмосфера комфорта и покоя, да к тому же где-то рядом витала надежда на счастье.
- Это же элементарно, Ватсон, - бесконечно повторял свою любимую фразу каким-то чудом оказавшийся рядом, словно сконденсировавшийся из воздуха Славка. - Самая хорошая страна в мире - это Австралия. И у России, и у Америки руки по локоть в крови. Вы никак с Чечней и Афганом не разберетесь, Америка тоже лезет то в Европу, то на Ближний Восток, то в Азию. И что им там надо? В Ираке, например. Меня шокировал тот факт, что семьдесят процентов американцев высказались за нанесение по Багдаду бомбового удара. Семьдесят процентов... Багдад угрожает интересам Америки, - произнес он с иронией. - Совсем свихнулись. Америка теперь претендует на роль мирового жандарма. Брали бы пример с Австралии. Это же элементарно. Она имеет мудрость никуда не соваться, вести абсолютно мирную политику. Именно поэтому Австралия и процветает. А Россия тоже хороша...
- Слушай, Славка, ты сам всего лишь четыре года назад из России свалил...
- И не жалею, представляешь, совершенно не жалею.
- Ой, врешь. Ходили слухи о твоем страшно ностальгическом послании, которое ты отправил основательно надрамшись. А если учесть, "что у трезвого на уме, то у пьяного на языке"...
- Это была минута слабости... - сказал Славка.
- Затянувшаяся на четыре года, - продолжил Драгомиров.
- Как можно мечтать вернуться в страну, которая вкладывает бешеные средства в войну в Чечне, которые потом чудесным образом аккумулируются в банках на Западе? И это при том, что в этой же самой стране резко повысилась смертность от истощения. Вы сидите по уши в дерьме и будете сидеть еще не знаю сколько. Только твой сын, дай бог, будет жить нормально. Уехав в Австралию я, по крайней мере, сохранил семью...
"Мужья всех баб, с которыми имел дело Славка, считали своим долгом предлагать мне свои услуги", - напомнил Некто слова Славкиной жены на проводах, более напоминавших похороны. В шумной компании после этих слов на несколько мгновений воцарилась мертвая тишина, в которой было слышно, как смущенно вымучивал улыбку Славка.
"Ты даже сам не понимаешь, как ты прав, Славка, - подумал Сан Саныч. - Семью мне сохранить не удалось..."
Мой спутник был желтый, худой, раскосый.
О, как я безумно его любил!
Под пестрой хламидой он прятал косу,
Глазами гадюки смотрел и ныл.
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном слагалось его нытье,
Звучало мне звоном колокольным,
Ввергало в истому, в забытье.
(Н.Гумилев )
Память Сан Саныча помимо его желания вернулась в тот вечер, милый домашний последний вечер, когда все еще были вместе, когда он еще был кому-то нужен. Огонь змеящимися горячими язычками танцевал в открытой изразцовой печи, дробясь в хрустале бокалов накрытого стола и отражаясь в морозных узорах окон и ледяных наростах на подоконнике. Золотые всполохи жадно лизали последние доски старого шкафа, постреливали горящие угольки, перекликаясь с хлопками новогодних ракетниц и петард на улице. Празднично возбужденные мальчишки восторженно сжигали в печке старые тетрадки, спасаясь от холода в доме, едва теплые батареи отказывались греть.
- Пятерки горят, красиво горят.
Огонь перелистывал странички, загибая обуглившиеся уголки.
- Русский горит и немецкий горит, а математика гореть не хочет.
- Смотри, какие черные барашки.
Малиновыми пятнышками в черной пене трепыхалось пламя, подбадриваемое движением закопченной кочерги.
- Зачем ты вбок пошел, сейчас будет такой вонизм.
- Давай, давай, помешивай, не зевай.
И глубинное расплавленное золото обдавало жаром.
- Не делай факела, а то вывалится... Мама ругаться будет, - и украдкой через плечико взгляд - где там взрослые.
Листочки покрылись последней жаркой волной и стали осыпаться прозрачной, похожей на паутинку золой.
Сан Саныч достал со шкафа три охапки бумаги, и дети запрыгали от восторга, запихивая листы в печь.
- Ты решил сжечь свою докторскую? - сухо осведомилась Лизавета.
- Да, неудачный вариант, надо начинать все сначала. Ничего, на компьютере все сохранилось.
Сан Саныч ожидал услышать, как и прежде, бурю протеста, но не услышал ничего, кроме обрадованно запевшей, загудевшей печи. Огонь весело взвился, и белые листы, изгибаясь в предсмертной судороге, быстро стали такими же черными, как когда-то написанные на них буквы... Тепло печи, одновременно с запахом готовящейся к полуночи утки, растекалось по квартире, вселяя надежду на то, что следующий год будет более спокойным и более удачным, чем уходящий. С последним боем курантов под грохот хлопушек и искры бенгальских огней с брызгами шампанского и пепси-колы все дружно впрыгнули в Новый Год, оставив все беды и тревоги в прошлом. Так, по крайней мере, Сан Санычу тогда казалось... Но беда приходит, когда ее совсем не ждешь.
- Александр, нам надо поговорить, - сказала Елизавета, и суровая складка обозначилась у нее между бровями. - Я даже не знаю, с чего начать. Все как-то так быстро решилось и внезапно...
- Начинай с главного, - не ожидая почему-то ничего хорошего, посоветовал Сан Саныч.
- Я думаю, ты все поймешь... Мы с Виталиком на следующей неделе переезжаем. Мне не хотелось портить всем праздник, но ты должен знать... Мы расстаемся навсегда.
Чашка кофе лишь слегка дрогнула в руке Сан Саныча, но что-то с неслышным, но крайне болезненным звоном оборвалось у него внутри.
- Почему ты молчишь?
- Какой реакции ты ждешь? Выражения восторга, что я наконец-то свободен? Свободен от твоих капризов и моего сына?
- Но мы так долго шли к этому. Я думаю, что так будет лучше для всех.
- Возможно, ты права... Возможно...
Праздничный новогодний фейерверк за окном раскрасил небо всеми цветами радуги, и колючая украшенная елочка весело подмигивала ему из угла гирляндой крошечных огоньков.
Как cтранно и нелепо все в жизни. Вот живут люди в мире и согласии. Счастливы. И вдруг в их отношениях появляется трещина. Сначала маленькая и незаметная, потом она ширится, ширится и превращается в страшный ужасающий провал, а они, удивленные, стоят на разных берегах пропасти и не могут постичь, что же произошло. Любовь умерла, они просто друзья, добрые товарищи, но они уже не составляют единого целого, и бессовестно врет попугай, надрывно крича по утрам: "С добрым утром, любимая." И уже ничего нельзя изменить, ничего нельзя исправить. С болью и звоном рвутся нити, невидимые, незримые нити, связывающие людские души. Рвутся нити, разлетаются судьбы, остается боль и гулкая пустота...
От тягостных воспоминаний Сан Саныча отвлек Славка. Складывалось ощущение, что все эти четыре года он провел в одиночном карцере и вот теперь на неделю выпущен на свободу. Он никак не мог наговориться. Сан Саныч помнил, что временами Славик бывает невыносимым, но таким занудой его могла сделать только Австралия. В студенческие годы его хвастовство рано или поздно разбивалось вдребезги, когда случайно попадало в область чьей-то компетенции. Со временем появился даже чисто спортивный интерес - уличить Славика во лжи. Теперь же он оперировал убийственным аргументом: "Как ты можешь судить, ты же не был в Австралии." Против этого было сложно что-то возразить. Австралия, по его словам, была раем для утомленных российскими дрязгами душ. Славик любил в ней все, от законов кенгуру, запрещающих оставлять детей без присмотра взрослых, до уникального климата Барьерных рифов, дающего ровно тридцать градусов по Цельсию и днем, и ночью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25