- Да, - сказал я. - Вряд ли мне будет интересно то, в чем я совершенно не разбираюсь.
- Тогда я и не буду об этом особенно распространяться, - облегченно вздохнул Холмский. - Я лучше расскажу о своих неприятных сторонах, это будет гораздо полезнее для нас обоих. Без ложной скромности могу утверждать, что крупных недостатков я за собой не замечаю. Что же касается недостатков мелких, то их, конечно, навалом. Я педантичен, невероятно чистолюбив, временами занудлив, когда меня тревожит нечто неразрешенное, порой излишне возбужден и навязчив, если чему-то искренне радуюсь, и еще много, много другого, нехорошего.
- Я также не агнец божий, - отвечал я ему в тон. - Главных недостатков за собой могу отметить два. Главный - это неровность характера и настроения. Я днями могу хандрить и лежать, повернувшись лицом к стене; в такие минуты я ужасный человеконенавистник. То вдруг я становлюсь жутким филантропом и готов броситься на шею первому встречному.
- А второй? - спросил меня Холмский и лукаво посмотрел на меня.
- Ох! - о нем лучше и не говорить!
- Если лучше не говорить - то и не будем, - миролюбиво согласился хозяин. - Хороший звук - он сам себя покажет!
- Что? - не понял я.
- Это любимая присказка моего автомеханика, - пояснил, улыбаясь, Холмский. - Когда он ищет поломку в автомобиле, он просто внимательно слушает издаваемые им звуки - и выдает безупречный диагноз.
Примерно таким образом прошло наше первое знакомство. Затем мы начали втягиваться в нашу совместную жизнь.
Каждый день после завтрака строго до обеда Холмский занимался у себя в кабинете, считая, что утро - лучшая часть дня. Послеобеденное время он проводил по-разному. Изредка ездил по делам на службу, в математический институт имени Стеклова, иногда бывал на московских конференциях, иногда просто ходил по музеям, предлагая в этом случае поучаствовать и мне. Зато вечерами мы предавались совместным беседам. Телевизора у Холмского не было, потому что телевизор он считал вреднейшим изобретением человечества и самым пустым времяпровождением, какое только может избрать для себя праздный человек. Зато беседы он обожал. Он заваривал великолепный кофе, который перед этим долго и любовно молол ручной кофемолкой, набивал свою черную трубку ароматным табаком "Амфора", задумчиво смотрел в вечернее окно и размышлял вслух. Для полной идиллии не хватало только камина.
Во время подобных бесед я понял одну из причин, по которой ему понадобился жилец в его собственной квартире: ему порой нужно было просто высказаться, но высказываться пустым стенам - это уже сумасшествие. А так он мог выглянуть из своей комнаты и, увидев в гостиной меня, читающего газету, тут же запросто выйти и сказать:
- Нет, вы только послушайте, Валерий: "Простучали тяжелые сапоги Марка по мозаике..." - что вы на это скажете?
- Это из Булгакова? Что скажу? - говорил я, неохотно отрываясь от своих "Московских известий", - Что Марк грузен, каким он и описан у Булгакова. А что можно еще добавить сверх этого?
- Но как вам нравятся "тяжелые сапоги" Марка? Ведь кто такой кентурион Марк? Это же вам не петлюровский наказной атаман, и дело происходит не лютым киевским февралем, а в пышущем вечным жаром Иерусалиме! Как мог этот Марк быть обут в "тяжелые сапоги"? Да на той жаре он сварил бы себе ноги в первые же полчаса! Нет, явно здесь у Михаила Афанасьевича нестыковочка получается...
Но иногда, когда он бывал более словоохотлив, чем обыкновенно, он был прекрасным рассказчиком. Именно из таких бесед я довольно скоро узнал о его необычном хобби - хобби детектива-консультанта.
- Все дело в особом свойстве моей фотографической памяти и патологическом стремлении привести окружающие предметы в какую-то строгую систему, - начал как-то он очередной свой разговор на эту тему. - У меня фотографическая память художника; жизнь запоминается мне ясными фотокартинками, между которыми ничего нет. Но они достаточно часты, чтобы собрать из них кинофильм моей жизни. Вот вы помните, например, в чем именно были червонцы из повести Гоголя "Портрет"? Нет, конечно! А я помню! Они были завернуты в плотную синюю бумагу, и лежали столбиками в холщевых мешочках, на каждом из которых было выставлено: "1000 червонных"!
- Я вам отвечу так, Александр, - отвечал я, - а зачем обычному человеку помнить эту всю ерунду? Как любит говаривать один мой старый приятель, моряк, - на ход судна это не влияет!
- Вот, Валерий! В этом-то и кроется истина! Обычному человеку это, действительно, и ни к чему. Зачем ему забивать свою голову ненужными сведениями. Но! Именно она, эта самая ерунда, и придает нашей жизни тот самый колорит уникальности, который у нее есть. Что помнит обычный человек 20 лет спустя после прочтения повести Гоголя "Портрет"? В лучшем случае только то, что талантливый художник променял свой дар на деньги ужасного ростовщика. В самом деле - а зачем обычному человеку помнить большее, если он при желании может сызнова открыть заветный томик, и снова насладиться волшебной прозой великого писателя? У меня же это получается автоматически, помимо моей воли, так уж устроена моя память, что я запоминаю все фотографически, во всех тонкостях и перипетиях.
- Да, но какое отношение это все может иметь к таланту расследования?
- Прямое! Я воспринимаю окружающий мир во всей его сложной взаимосвязи. Вот идет человек, у него небрежно завязаны шнурки на левом ботинке. Вы воспринимаете этот факт как единицу информации - только его и ничего более. А я воспринимаю его примерно так: у человека небрежно завязаны шнурки - он небрежен в одежде - он небрежен вообще - он необязателен во встречах временами суетлив, потому что опаздывает на встречи - рано или поздно он попадет в глупую ситуацию, сбив кого-нибудь второпях, или брякнется как-нибудь весьма неприлично, наступив на свой собственный распущенный шнурок... и так далее. Поэтому, когда этот человек наступает в конце концов на свой шнурок и падает - вам смешно, потому что вы воспринимаете это как нелепую случайность. А мне не смешно, потому что я предвидел это три года назад.
- И кто же, позвольте узнать, ваши заказчики? - спросил я. - Ведь для того, чтобы заниматься таким делом, необходимо иметь клиентуру.
- Ко мне обращаются, как правило, в двух случаях, - важно сказал Холмский. - В первом случае фактов слишком много, и нормальный человеческий мозг не может разобраться в их пестром изобилии; во втором наоборот, их слишком мало, и обыкновенному сознанию не за что зацепиться.
- Но разве второй случай не типичен для расследования? - искренне удивился я. - Мне казалось, что расследование всегда сталкивается с дефицитом фактов.
- Конечно, нет! - сказал Холмский, и принялся выбивать в пепельницу свою трубку. - Факты - дело наживное. Следователь достаточно умный, каким является, например, мой старый знакомый Виктор Соколов, умеет собирать нужные факты и, как правило, успешно ведет дело. Но иногда у него находит коса на камень, и тогда он обращается ко мне. При этом я не хочу сказать о нем ничего обидного, просто у людей очень разные возможности. Если податься в мир компьютерных аналогий, то большинство людей можно уподобить хорошему серийному компьютеру фирмы IBM с процессором Intel, который довольно успешно решает многие деловые задачи. Умных людей можно уподобить такому же компьютеру, только с самым современным процессором Itanium-2. Но для решения особо мощных задач, как, например, прогноз погоды, производят особые суперкомпьютеры "Крей", на которых я иногда работаю в российском гидро-метео-центре.
- Да! Ложная скромность у вас, пожалуй, пребудет в большом дефиците, иронично заметил я, веселясь от его горделивой самооценки. - А как это выглядит в области финансовых отношений? Ведь расследование требует уймы времени....
- У нас с Соколовым в этом вопросе сложилось удивительное взаимопонимание. Еще раз подчеркну, что человек он не глупый, и поэтому прекрасно понимает тонкости человеческих отношений. Он помнит мои маленькие слабости. В частности, он знает, что я большой ценитель хорошего шотландского виски. Если вопрос для меня мелкий, то мы этим и ограничиваемся. В других случаях он необыкновенно изобретательно также находит возможности компенсировать мне материально мои временные затраты. И, кроме того, не забывайте, что я получаю от этого еще и большое моральное удовлетворение.
- Но как же быть, все-таки, со славой? Ведь все почести за успех в расследовании достаются тому же Соколову.
- Ах, батенька, все это мелочи! Я - математик, в этой области у меня есть достижения, которыми я могу гордиться, и другого мне не нужно! Не многие математики могут похвастаться тем, что разрешили одну из проблем Гилберта.
3. Знакомство с делом
Как я уже говорил, Холмский в одном из своих разговоров упоминал некоего Виктора Соколова, следователя московского уголовного розыска. Виктор изредка навещал Холмского, когда у него случались затруднения в его расследованиях. Но на этот раз было такое впечатление, что он просто заскочил на дружеский огонек. Он принес с собой бутылку великолепного островного виски "Talisker", упомянув, что за ним "был небольшой должок".
- Я и на этот раз оказался прав - Ефимкин? - спросил Холмский, с любопытством разглядывая на этикетке бутылки синюю карту острова Скай.
- Совершенно верно, - коротко ответил Соколов. - Попадание оказалось в десятку.
Холмский достал с верхней полочки три невысоких стакана с утолщенным дном, мы закурили и неторопливо приступили к дегустации благородного напитка.
- А знаете ли вы, что виски "Talisker" недавно признан одним из шести классических оригинальных сортов виски? - спросил Холмский, любуясь на просвет окна золотистой игрой напитка.
- Ничего я не знаю! - пробурчал Соколов. - Я просто попросил продавщицу дать мне самый дорогой виски, какой у нее есть.
- А что значит - "классический"? - спросил я. - Я слабо разбираюсь в виски.
- Классический, - только и ждал этого вопроса Холмский, - это означает, что технология его производства и вкус признаны ассоциацией производителей виски Шотландии образцовыми и неповторимыми. Все остальные сорта - это уже, в какой-то мере их верификация. У виски "Talisker" незабываемый морской характер - вот вдохните запах! - он поднес стакан к носу и закрыл в экстазе глаза, - в нем слышен запах береговых торфяников, через которые струилась вода - основа любого виски, в нем чувствуется запах йода морских водорослей, настоявшийся тогда, когда солодовый виски вызревал в дубовых бочках на ветренном побережье острова, в нем отдается горький запах дуба бочек из-под Олорозо!
- Остапа опять понесло! - ухмыльнувшись, дружески отметил Соколов. - Ты теперь нам битый час будешь петь о процессе производства "живой" воды.
- В таком случае закругляюсь! - удрученно сказал Холмский. - Но, с другой стороны, неужели вам совсем не интересна информация об этом великолепном напитке.
- Да по мне все они на одно лицо, - снова проворчал Соколов. - Шотландский самогон, одно слово.
- Согласен, что самогон, - но зато какого качества! - пропел Холмский.
Дальше разговором в основном владел Соколов. Но ни о каких делах он больше не упоминал. Болтал о погоде, весело рассказал пару забавных случаев из своей следственной практики. Потом он вдруг умолк и стал задумчиво сбивать щелчками пепел с сигареты. Холмский внимательно посмотрел на него.
- Чувствую, у тебя есть для меня какое-то интересное дело, а, Виктор?
- О нет, Александр Васильевич, ничего интересного!
- В таком случае, давай-ка рассказывай.
Соколов рассмеялся:
- От тебя, Александр Васильевич, ничего не скроешь. У меня, действительно, есть на примете один случай, но он немного странный, и я сам еще не определился по отношению к нему, что мне здесь нужно делать. Ты же знаешь - я обращаюсь к тебе только тогда, когда понимаю, что я в тупике и самостоятельно выбраться оттуда не могу.
1 2 3 4 5 6