Он придержал нас твердыми будто сосновые бруски ладонями около стойки, а сам бросил несколько резких рубленных эстонских фраз поваренку. Тот обреченно кивнул головой и исчез. - Сначала я хотел вас битт. Но хорошо, что удержался на минутту. Битт надо кого тто другого. Но этто поттом. Это наши дела. Но вы не должны уйти голодными, та. Сейчас он принесетт свой домашний окорок. У него естт тут. А потом заколет поросенка и будет кормить всех жаркое с капуста. Ставит пиво. За свой счетт. Конечна. Мы не любим когда незваные гости нарушаютт нашу жизнь, обычаи, но не терпим тогда некотторые нарушаютт обычаи порядочности... Та. Запыхавшийся, потерявший свой колпачок повар притащил завернутый в вощеную бумагу кус розовой, нежной с тонкими прослоечками белого жирка, ветчины. Наш собеседник внимательно осмотрел принесенное и одобрительно кивнул головой. Только после этого поваренок принес из-за стойки досточку и начал строгать ветчину отваливая ножем тонкие ровные ломти. Периодически он останавливался и просительно смотрел на мужчину. Тот сидел каменно, уперев взгляд куда-то в центр поварского лба. Нож снова взлетал и резал ровно словно автомат. Ох, с каким бы наслаждением поваренок порезал на куски нас с Димычем, да не его сила сегодня взяла верх. Поваренкино время или уже безвозвратно ушло, или только маячило впереди. Девушки-официантки принесли салат из помидоров, капусты, огурцов, свежий, залитый домашней густой сметаной. Но особого аппетита у нас не наблюдалось. Поблагодарив мужчину и девушек, мы вежливо съели по куску хлеба с ветчиной, по порции салата и поднялись из-за стола. Мужчина тоже встал. Не подавая нам руки, дружески похлопал по спине, и легонько подтолкнул к выходу. На обед всех отдыхающих ждало превосходное свинное жаркое с капустой. Пиво. Свежий душистый, ноздреватый домашний хлеб. За стойкой работал вновь накрахмаленный белоснежный повар. Только под глазом у него проглядывал сквозь наложенную пудру свежий синяк. Нам впрочем он улыбался вполне дружески и немного заискивающе. После сытного обеда присели перекурить на скамеечку перед столовой. К нам подсел старенький седой эстонец с изборожденным морщинами лицом. Попросил закурить. Помолчал. - Этто был сначала большой рыбак. Та.... Потом . ... Зеленый брат. Долго воевал. Поймали. Долго сидел. Сибыр. Та... Молодеж много не понимает... Не знает как оно было до войны.... Во время... После войны... Хочет перемен. - Он аккуратно погасил сигарету и выбросил бычок в мусорник. - Сейчас жизнь наладилас.... Ох, боюс перемен... Надоело... Старик приподнял над покрытой седым пухом головой шляпу с обвисшими полями и неторопливо пошел по асфальтированной чистой дорожке, мимо тихо колеблющих в вышине кронами сосен с розовой нежной корой. На следующее утро мы выехали в обратный путь. Через Смоленск. Курск. Белгород. По Симферопольскому шоссе. Российская земля встретила нас колдобинами и неухоженными обочинами шоссе. Покосившимися указателями. Стреляющими у проезжих рубчики мильтонами в забывшей об утюге покрытой дорожной пылью серой форме. Неухоженными, ободранными деревеньками где тянулись к сельпо пьяненькие трактористы на облепленных грязью по самую кабину тракторах. Где мотались расхрыстанные колхозные грузовики везущие то теток, то телок, то груды пустых ящиков. Исчезли ровные обочины и опрятные кюветы. Вместо табличек с именами дормейстеров ржавели кое-где безликие щитки ответственных за дорогу СМУ и ДЭУ. Вновь стало грустно. Вылезла из небытия исчезнувшая было привычка выплевывать в окно окурки сигарет и выбрасывать пустые бумажные стаканчики от съеденного на ходу мороженного. Память не сохранила многие подробности нашего удивительного, прощального путешествия по доживавшей последние годы стране. Да и кто поверил бы случайному пророчеству старичка видя вокруг пусть разную, но в общем-то, нормальную, веселую, беззаботную жизнь. У людей завелись деньги. У одних больше, у других меньше, но на жизнь хватало. Под деньги не хватало продукции. Не всем удавалось потратить заработанное и купить нужные товары. Не беда, то что оставалось везли на Юг. О, этот Юг! Вереницей тянулись к нему летом словно к земле обетованной паломники - дикари, курсовочники, счастливые обладатели льготных путевок и невезучие интеллигентные покупатели полноплатных, не имевшие счастья родиться и трудиться гегемонами, а ещё лучше - слугами народа. В том направлении перетекали по шоссе стаи машин с закинутыми на крыши палатками, тентами, надувными лодками, удочками. Поезда с уткнувшмися в стекла расплющенными носами детишек. Самолеты без единого свободного места в салонах. Запыленную волжанку приютила сначала стоянка в Рабочем Уголке под Алуштой, но вольные казаки не выдержали обилия трущихся на пляже друг о друга тел и бросив оплаченные места удрали в Гурзуф, где как утверждали всезнающие отдыхающие можно попытаться пристроиться на полупустом пляже интернационального Дома отдыха Спутник. Народ как всегда оказался прав. Мы загнали машину во двор белого приземистого домика бывшего раньше саклей татарского аула. Заплатили сгоревшему до черноты хозяину за крохотную дощатую пристроечку с двумя койками и затянутым марлей окном какие-то нелепые деньги. Через него же пробрели за червончик пропуска в заветный Спутник. Собрали полотенца, подстилки, ласты, маски из-за которых собственно говоря и заезжали в пыльный, иссушенный солнцем Харьков. Шаркая подошвами вьетнамок, по кривенькой уходящей уклоном к морю улочке вышли мимо дома творчества писателей, с вывешенными в окна для просушки казенными полотенцами, на набережную. Море, зеленовато-голубое, теплое и ласковое, бесшабашное, озорное билось среди запрудивших берега толп отдыхающих. Оно не было отрешенное, чистое, безмятежное и ухоженное как Балтийское в Пярну, нет ,Черное море свойское, нашенское, понятное и близкое, желанное и доступное. Море теплое, живое, упругое и соленое до горечи, в клочьях белой пены, тушках дохлых медуз, с берегами устланными ковриками, подстилками, матрасами, деревянными неуклюжими топчанами, орущими детьми и их мамашами, картежниками, спасателями, пакетами домашней жратвы, объедками и косточками фруктов, частью гниющими в урнах, но чаще честно зарытыми в песок прямо на месте потребления. Живое, веселое море. Проходя по набережной я всегда старался побыстрее миновать ворота бывшего Воронцовского дворца, а ныне элитного санатория Министерства Обороны. Не хотелось даже случайно встретиться с кем-то из бывших сослуживцев по стратегической авиации. Незачем ворошить ушедшее, ни к чему обязательные похлопывания, распросы за жизнь, за Афган. Чужими мы стали. Со смертью отчима прервалась последняя тонюсенькая ниточка, связывающая меня с прошлым. Впереди маячило неясное, тревожное будущее и как короткая тень в полдень скакало под ногами, скукожившееся как шагреневая кожа, сеиминутное настоящее. По купленным липовым пропускам мы проходили через решетчатые ворота перегородившие набережную, совали лукавым стражам под нос голубоватые бумажки, те, видимо работающие в паре с продавцами, на полном серьезе изображали проверку, изучали печати, даты, подписи и милостиво пропускали в рай обетованный. Если по левую сторону решетки люди валялись буквально на головах друг у друга, осторожно ставили ноги продираясь к взбудораженному тысячами бултыхающихся тел морю, то по ее правую сторону море оказывалось кристально прозрачно, песок полупустынен, под тентами - вдоволь свободного места. Наглядные уроки справедливости и равноправия продолжились и в дальнейшем когда на беленьком теплоходике с экзотическим названием Мухолатка мы отправились полакомиться шашлычком и охотничьими сосисками в Ласточкино Гнездо. Собственно возжелал сосисок Димыч, после рассказа о небывалых приключениях советского офицера в обителе победившего социализма, то бишь интуристовской гостинице Европейская. Спорить с ним я не стал. Собрались, купили на пирсе билетики и поплыли. Мимо борта тарахтящей дизелем Мухолатки скользили забитые отдыхающими пляжи, напоминающие с моря облепленные рачьей икрой сваи. Люди отсутствовали только на выдающихся в море скалистых берегах, утесах и ... на отлично ухоженных, прикрытых от нескромных взглядов зеленью парков спецпляжах, спецдач и спецсанаториев. Там безлюдно, просторно, чинно. Только единичные фигурки вальяжно нежились в шезлонгах под легкой сенью ярких полосатых тентов. Когда теплоходик добрался до Ласточкиного гнезда и мы взошли к цели путешествия, то первое, что увидали оказалась выстроившаяся в унылую шеренгу, бесконечную словно Великая китайская стена очередь. Желание поесть заветных, можно сказать ритуальных, для советского человека сосисок, сменилось просто банальным чувством голода, необходимостью побыстрее пожрать чего-нибудь и вернуться на родной спутниковский пляж. Поддержав частный бизнес старушки, распродающей с космической скоростью желтые дымящиеся початки вареной кукурузы, мы спустились к морю и вновь попали на совершающую уже обратный рейс в Алушту, с заходом в Гурзуф, родную Мухолатку. Море, еще недавно качавшее теплоходик на пологих неторопливых волнах словно взбесилось. Крутые злые волны били в скулу суденышка, сбивали с курса, ветер забрасывал на палубу гроздья водяных капель и обрывки белой пены. Нос кораблика то вздымался к небу, то со всей силы ухал вниз и барабанный звук динамического удара глушил немногочисленных отважных путешественников. Рында на носу звенела в такт размахам корпуса, навевая нехорошие мысли о Летучем голандце. Первый морской опыт оказался довольно удачным. Мы оказались если не морскими волками, то и не совсем сухопутными крысами. Морская болезнь, поразившая многих, нас с Димычем обошла стороной. В моем случае справедливо говорить о наследственности, преемственности и прочей ерунде, но Димыч совершенно сухопутный человек, и выдержанное испытание вдвойне почетно. Во время одного особо томительного взлета Мухолатки Димыч вспомнил о старенькой тетушке проживающей в Одессе. Тетушка давно жила одна и очень скучала без общения с родственниками. Она часто писала письма и приглашала Димыча собраться и приехать погостить. Когда Мухолатка вихляя корпусом все-же вылезла из под волны на поверхность, Димыч клятвенно пообещал навестить старушку. - Мы можем попробывать устроиться вместе с машиной на теплоходе берущем автотуристов, например Армении, идущем из Ялты в Одессу, - подначил я его, - Так выйдет безусловно короче и тетушке не прийдется долго ждать. - Ничего. Мы и вокруг моря по суше прокатимся. Так тетушке будет спокойнее. - Отпарировал мой друг. Судьба разрешила все просто. На наш вопрос в кассе Ялтинского порта только неопределенно пожали плечами, сказав, что билеты распроданы на месяц вперед и свободных мест в обозримом будущем не предвидется. В результате мы покорили Одессу не с парадного, морского, а с пыльного черного, сухопутного рабочего подъезда. По когда-то, в очень давно забытом прошлом, мощенной булыжником, а ныне совершенно раздолбанной улице имени Пастера доковыляли до старенького, серенького особнячка, сохранившего еще следы былой респектабельности. В добрые старые времена это видимо был приличный дом для состоятельных жильцов средней руки. Врачей, фармацевтов, попечителей учебных и богоугодных заведений. Теперь в нем проживали счастливые граждане веселой Одессы различных национальностей, вероисповеданий, положений в обществе. От довольно видных, до самых старающихся стать незаметными. Объединяла всех видимо только общая любовь к родным стенам и ненаглядной Одессе. Больше ничем это странное стремление жить именно в данной географической точке, на мой взгляд, оправданно не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54